[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2005 ИЯР 5765 – 6 (158)
Из юношеской переписки Марка Антокольского
С. Ан-ский
Окончание. Начало в № 4, 2005
4.
Любезный друг Барель!
Едва выдался свободный вечер, пишу тебе ответ. Твое последнее письмо я получил. Очень тебе благодарен. Надеюсь и в будущем читать твои писания. О себе нечего писать. Я еще ем старый хлеб и ежедневно делаю визиты Академии. Вчера был в театре. Играли «Трубадура». Это замечательная опера. Музыку я пил с жадностью и еще на дорогу с собою взял. По дороге домой я перепевал по памяти «вкусные» кусочки из «Трубадура». Мне казалось, что я пою очень хорошо, но в театре, без сомнения, пели много лучше. Можешь из этого сравнения заключить, как там пели. Дошел домой незаметно и на своем маленьком столике нашел письмо. Оно было от моих родителей и в нем – поздравление (Мазл тов) по поводу свадьбы сестры. Ты, наверное, знаешь об этом. Хотя откуда тебе знать? И был ли ты там – неизвестно. О! Какую радость доставили мне эти слова. Мне кажется, я даром утруждал бы перо, если б взялся описать тебе хотя бы четверть моей теперешней радости. Я пел, свистел, смеялся, хотел побежать обратно в театр, нет, мне хотелось перенести театр к себе, нет, опять не то: мне хотелось домой, быть возле своей семьи. Одним словом, я был пьян от радости и сам не знал, чего желаю. О друг! Kaкиe тяжелые пласты свинца лежат на груди, когда находишься вдали от радостей собственной семьи. Конец! Как поживаешь? Пиши же, мне хочется знать, как твое здоровье, как проводишь время. Прошу, передай вторичный (поклон) там, где ты передал первый. Поклон также твоей семье.
От меня, твой друг Маркус Антокольский. 30-го января 1868 г. в Петербурге.
P. S. Ломжинский кантор будет в эту субботу петь молитвы в Петербурге. 1 руб. 50 коп. стоит билет. Я разделил эти рубль пятьдесят коп., чтобы пойти два раза в театр.
5.
Добрый друг Барель!
Прошу извинить, что не могу исполнить твое желание – писать обо всем, потому что все мои начинания еще не имеют конца, а рассказывать историю без конца хуже, чем после соленого не иметь воды, чтоб напиться. Через несколько дней я мог бы исполнить твое и мое желание, но... черт возьми! Кассир нашей Академии обвязал себе шею и остался висеть (это обыкновенно случается со всеми кассирами, которые хорошо едят и спокойно спят). Вследствие этого в Академии сменили много начальства, благодаря чему я вынужден закидывать удочку. Всё же не считаю себя несчастным рыбаком, который тащит сеть в поту и с надеждой и не вытаскивает для себя ровно ничего.
Посылаю две фотографии для тебя и для твоего брата. Реб Авроому Барелю прошу передать следующие слова: за его писания очень ему благодарен. Мне было приятно читать. Теперь у меня голова очень тяжела, но надеюсь в скором времени освободиться – и тогда с ясной головой очень охотно ему напишу.
Прошу передать поклон твоей золовке и твоим сестрам, от которых никогда не получаю ответа. Поклон твоим племянникам («Ой, Маркусл!»). Что еще писать? Через четверть часа сон будет сидеть подле меня и рассказывать мне свои истории. Очень любопытствую их услышать, чтоб потом и забыть. Спокойной ночи.
Дружеский поклон от твоего отца. Я только что пришел от него.
Oт меня, твой друг Антокольский. 13 марта 1868 г., в П.
Марк Гинцбург (Последняя весна).
Гипс. 1897 год.
6.
11 апреля (февраля?) в П.
Любезный друг!
Твои оба письма я получил. Извини, что не ответил. Причина та, что сравнительно с моей работой мое время слишком невелико. Но теперь я должен оторваться на часок, чтобы ответить на твои вопросы. Никакой золотой медали я не получил. Замечательно! Нет ничего в миpe, что было бы для меня так невыносимо, как ложь. Жаль, что не могу тебе дать определенный ответ относительно дачи, потому что обстоятельства мои теперь очень трудные. Надеюсь, из следующего письма, которое напишу на будущей неделе, ты увидишь, что я прав, и не будешь удивляться. Итак, если хочешь, можешь ждать до следующей недели, когда напишу тебе точный ответ. Или делай, как сам знаешь, если из-за меня можешь потерять квартиру.
От меня, твой друг Антокольский.
(На обороте.) Прошу передать господину Барелю.
7.
Любезный друг!
Уж давно жажду ответить тебе длинным письмом. Но что поделаешь! Моей любознательности я еще не удовлетворил и, наверное, это делает и тебя недовольным. Всё-таки, если ты начал изучать мир и природу, ты, наверное, заметил, что птицы поют тогда, когда небо ясно и солнце светит. И мы похожи на них. Мы поем, когда голова свободна от всяких забот, и кричим, когда нас что-нибудь гнетет. Дорогой друг, теперь хочу сказать, что у меня голова не свободна, поэтому я теперь не вою. А чем кричать, лучше молчать. Знаю, ты скажешь, зачем предисловие без слова. Но уж таков обычай.
Поразмысли хорошенько над миром и людьми и увидишь тогда, что у наших евреев всё по большей части – в предисловии. Все говорят много и делают мало. Все танцуют хоровод, закруживают себе голову от удовольствия, становятся слабыми на ноги – и всё-таки не отходят ни на шаг от своего места, – ты, как начинающий, остановился и нашел в Вильно одну испорченную натуру. Могу тебе сказать, что ты счастлив, что нашел только одну испорченную натуру. Но мне далеко до твоего счастья. Я считал бы себя счастливым, если б я нашел, по крайней мере, одну богатую натуру. Я недоволен счастьем барышни Фусман. Она скачет из огня да в воду. Ей еще приходится биться в морских волнах, а жаль. Жалею ее. Однако ей ничего не говори, а поклонись от меня и пожелай всего лучшего. Мне было очень приятно услышать, что буду иметь тебя гостем. Еще более рад буду, когда это осуществится.
Квартира моя недурна, по крайней мере, лучше зимней. К сожалению, она несколько высока и тебе трудно будет подняться, всё же хоть раз, с приспособлениями, ты должен будешь быть у меня. Один вопрос: напиши, перебрался ли ты уже на дачу. Как твое здоровье, как проводишь время, кто тебя посещает и т. д. и т. д. Кланяйся всем домашним, в особенности отцу и матери. Прошу написать портному: он мне причиняет большие неприятности.
От меня, твой друг Антокольский.
1 мая, 1868 года.
Прошу – не плати мне тем же, чем я тебе: пиши такие же письма, как и предыдущие.
Погоды в Петербурге замечательные. Вчера я уже ходил в одном сюртуке – и мне всё-таки было жарко. Можно рассчитывать на хорошее лето. Вы счастливы: вы окружены лесом, водою, горами. Не знаю, способен ли кто понять, как я всё это люблю. Ах! Где взять крылья!
8.
5 мая 68 г. в П.
Любезный друг Барель!
В пятницу вечером я получил твое письмо. Таким образом, я мог быть у Хаима Бройде только вчера в воскресенье. Ответ его был: «Он совершенно ничего не помнит, но ему кажется, что тот самый писец, который писал прошение, сидит теперь в долговом отделении». Наверное, он не знает, но, может быть, вспомнит. Ответ, как видишь, не из сытных. И я как раз сегодня сходил в (отделение) Внешней торговли. Там я дознался, что это лежит в первом отделении[1], и столоначальник мне ответил, что пока еще ничего не сделано, но через две недели будет закончено. Из этих слов, кажется, можно заключить, что у него должна чесаться рука. Но, поверь, я никогда в жизни не брал «лапки» (взятки), а также и не давал. Поэтому я и не знал, как начать. Вот, друг, всё, о чем мог дознаться и что узнал. Но мне кажется, что здесь должен быть человек из ваших, кто-нибудь, по крайней мере, кто мог бы передать (дело) сведущему и честному человеку, потому что необходимо предупредить.
От меня, твой друг Антокольский.
Посылаю тебе записку, выданную мне журналистом, у которого находится твое дело.
Дружеский поклон твоей семье, также (передай) угрозу от меня, Антокольского.
Кланяйся моему шурину и скажи ему, что в среду он получит посылку, потому что тот, кому я ее передал, едет во вторник. Прошу также кланяться моей семье.
Следующие два письма, без даты, относятся, по-видимому, к 1869 году.
9.
Лучший Барель!
Как ни рвался я прийти к тебе, всё-таки не мог. Теперь я похож на того замечательного мальчика, который объяснял своему ребе, почему он целую неделю не был в хедере. «Воскресенье был базарный день, – говорил умный мальчик, – в понедельник Яник спал поздно и некому было меня разбудить… Пятница? Да, пятница... В пятницу я уж было пошел в хедер, мать сунула мне под мышки с одной стороны калач, с другой молитвенник. И я уже иду! Вдруг является наша собака, Рябчик… Ребе, вы ее знаете?.. Так вот, является она и выхватывает у меня калач. Я говорю: “Забери тебя черный год! – и бросаю ей молитвенник. – Иди ты в хедер!” Ребе, она не приходила? А-а, достанется же ей от отца!»
Больше ни слова не прибавлю. Умный мальчик уже ответил за меня. Но вот что: очень возможно, что я сегодня опять не буду дома, потому что на этой неделе был у меня Серов, музыкальный композитор, и пригласил меня к себе на сегодня на музыкальный вечер. Но что из того. Денег еще нет. Поверь, я уж совершенно не знаю, что придумать, откуда бы достать денег раньше времени. Я обещал брату Пейсаху 10 рублей на Пасху, а стипендию свою получу в лучшем случае в понедельник. Раньше, чем они к нему дойдут, уже наступит канун Пасхи. Скажи, хорошо это? Если имеешь желание оказать большую дружбу малым трудом, я попросил бы тебя, чтоб ты был так добр и послал перевод на 10 руб., а я тебе с благодарностью возвращу, но не раньше понедельника. Поверь моему слову. Сделаешь это?
Завтра, наверное, буду у тебя и перепою тебе, что услышу у Серова.
Твой друг Антокольский.
М. Антокольский.
10.
Любезный друг Барель!
Вместе с письмом тебе привезут и устные новости: о моих работах. Но у меня к тебе просьба. Ты меня спрашивал о мальчике Гинцбурге[2]. Могу тебе сообщить, что ему предстоит счастливое будущее. Многие из моих знакомых интересуются им. Хотят его поместить в большой и дорогой пансион. Я хочу его отдать в рисовальную школу. Сегодня мне опять предложили из Общества поощрения искусства предоставить им заботиться о нем, хотя они ни его, ни его работ не видали. Но они полагаются на меня. Видишь, уже можно сказать, что он почти счастлив. Но какая польза от всего этого, когда его нельзя отдать ни в школу, ни в пансион, ни куда бы то ни было, потому что у него нет бумаг. Меня удивляет, что его мать решила сбросить на меня заботу о ее сыне и сама так мало заботится о нем. Я, Б-же избавь, не требую от нее благодарности, только человечности. Я знаю, что она, наверное, может это сделать. Скажи ей, что я терпелив, но я и упорен, а в особенности по отношению к тому, кто делает несправедливость. Теперь он мне стоит немало, потому что ему нужно нижнее белье, которое я уже заказал.
Прошу тебя из человеколюбия передать им это и объяснить, насколько это несправедливо. А то, что будут писать, что вышлют, то я верю их слову столько же, сколько вчерашнему дню. Вторично прошу тебя точно ответить мне.
От меня, твой друг Антокольский.
(На обороте.) Прошу передать госп. Барелю.
11.
10-го, вечером, марта 70 года.
Лучший Барель!
Сегодня спрашивал художника о шкатулке[3]. Жаль, что я не имел ее сегодня с собою, я к завтрашнему дню знал бы ответ. Теперь, если хочешь, приди ко мне со шкатулкой. Ее придется оставить на ночь. Художник сказал, что, если ее не купит Кочубей, он даст тебе адрес другого (покупателя). Тоже, если имеешь что-нибудь из фаянса, можешь ему показать.
Теперь, поскольку это от меня зависело, я исполнил свою обязанность.
А вот, если хочешь, – не ленись и сходи завтра сам по Гороховой к углу Канавки, дом Кочубея, там спроси Петра Никифоровича Кревковича. Скажи, что я прислал.
К этому прилагаю мою карточку, которую ему покажешь. Сто рублей мне за то, что я показывал! Слышишь?
(На этом письмо обрывается.)
12.
Любезный Барель!
Твое писание сейчас только получил и спешу ответить тебе. Относительно тарелочки я пока не могу дать точного ответа, потому что у меня много своего дела.
Ты, наверное, читал письмо, которое я послал моим родителям. Я просил, чтоб тебе сообщили, что я взял сегодня еще небольшую работу, т. е. сделать Ивана Грозного из дерева в малом размере. Цены я не сказал, потому что хочу, чтоб мою работу ценили другие. Таким образом, сколько другие скажут, столько он и даст. На это я уже получил задаток. Считаю, что будет стоить от тысячи до тысячи пятисот рублей. От моих работ все в восхищении. Это я тебе говорю без хвастовства. И если б я хотел описать тебе, что я слышу относительно себя от самых выдающихся людей и профессоров, ты, наверное, сказал бы, что я хвастаю. Но должен тебе сказать, что там, где много солнца, там и тени достаточно. Сегодня я ушел из мастерской всего на четверть часа – и как раз в это время пришел ко мне великий князь Владимир Александрович. К счастью, имелся второй ключ и без меня открыли (мастерскую), и он всё-таки видел. Последствия этого я еще не знаю. Жди; когда будет что-нибудь, – напишу тебе.
Кланяйся сердечно моей семье и передай им (сообщенное).
Из Академии хотят мне дать 1000 рублей, чтобы я поехал за границу ненадолго для поправки здоровья. Но я хочу надолго.
От меня, твой друг Антокольский, 28 октября.
(На обороте.) Величина Ивана Грозного из дерева будет от 9 до 10 вершков.
13.
Лучший друг Барель!
Вот что: спешу написать, что, может быть, послезавтра поеду в Москву. Это мне крайне необходимо для моей работы. Останусь я там приблизительно недели две. Таким образом, если отец приедет, он, пожалуй, меня не застанет. Во-вторых, зачем ему теперь приезжать, когда я сам нахожусь между небом и землей? И опять, как ты сам понимаешь, у меня и лишнего времени нет, да и голова не тем занята. Прошу тебя: если только возможно удержать отца от поездки – это было бы хорошо для нас обоих. Замечательно, что я остался таким же, каким был. На вас мои новости, наверное, произвели гораздо большее впечатление, чем на меня самого. Плохо, когда уже становишься черствым!
Ивана Грозного из дерева заказал мне известный московский миллионер Солдатенков из Москвы. Цены я ему не сказал. Когда сделаю, тогда пусть художники оценивают по достоинству. Также не назначил я и срока. Вот как ведется у нас, художников, вот на что получил я задаток. Что касается «Инквизиции», то относительно нее я еще и сам ничего не знаю, потому что не знаю, какой величины желает ее иметь Mapия Николаевна, и не знаю, сколько взять за нее. Завтра узнаю ответ относительно себя, тогда, конечно, напишу. Пока будь здоровым.
Теперь узнал резолюцию о себе. Пока что получу 500 рублей из кабинета Марии Николаевны на поправление здоровья. Из министерства, наверное, также получу, потому что я был представлен. А за работу будет особо после. Пока же надо будет кончить (Академию). Тогда буду иметь (диплом об) окончании из самой Академии. Всем этим я очень доволен, потому что ты не должен забывать, что при всем том у меня не отнимают стипендии. Пока хотят мне заказать Ивана Грозного из бронзы, но я не хочу отливать его из бронзы, хочу сделать его из мрамора.
Напиши мне адрес Хаима Шабада[4], может быть, зайду к нему. Дружеский поклон твоей семье. Наверное, передашь эти новости моей семье. Пока оставайся здоров, весел и счастлив.
Мой отец не должен теперь приезжать. Лучше перед Пасхой, когда устрою особую выставку. И тогда на Пасху – в Вильно.
От меня, твой друг Антокольский. 3 ноября 1870 г., Петербург.
Наверное, остановлюсь в Петербурге (Москве?), в гостинице Кокорева. В Москве ее все знают. Если для меня получится письмо, мне его перешлют в Москву. Очень возможно, что из Москвы заеду к вам на несколько дней. Однако наверное не знаю.
Что не написано в газетах, я и сам не знаю. Но это мне безразлично!
* * *
На этом переписка обрывается. Через несколько месяцев после получения последнего письма от М. Антокольского В. Я. Барель умер.
«Восход», 1904, ноябрь
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru
[1] Речь здесь идет о каком-то процессе, который старик Барель вел по поводу конфискации у него привезенных из-за границы драгоценных камней. Антокольского просили навести справки по этому делу.
[2] Речь идет об известном впоследствии скульпторе И. Я. Гинцбурге.
[3] Барели занимались, кроме торговли ювелирными товарами, также и торговлей антиквариатом. Они, по-видимому, обращались иногда к Антокольскому с просьбой помочь им продать ту или другую редкую вещицу.
[4] Мраморщик, брат Рахили Барель.