[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ФЕВРАЛЬ 2005 ШВАТ 5765 – 2 (154)
Бонд. Бэрл Бонд
Алекс Тарн. Протоколы
сионских мудрецов Роман-матрешка
М.: «Мосты культуры»; Jerusalem: «Gesharim», 2004. – 240 с.
Многие люди, специально современной словесностью не занимающиеся, считают, что постмодернизм – это нечто высоколобое, касающееся книг «для умных», а многочисленные фантасты и авторы триллеров по-прежнему пишут как писали. На самом деле ситуация постмодерна коренным образом изменила представление о жанровой литературе, повлияв на нее, быть может, даже больше, чем на литературу «серьезную». Раньше, если прозаик хотел написать книгу о шпионах, он садился и писал книгу о шпионах. Теперь всё не так: писатель, задумавший нечто подобное, сочиняет роман о писателе, который сочиняет роман о писателе, который сочиняет роман о шпионе. И дает этой сложной конструкции жанровый подзаголовок: «роман-матрешка».
Именно так поступает Алекс Тарн (Алексей Тарновицкий), израильский прозаик, чей первый роман вышел недавно в издательстве «Мосты культуры». Тарну 50 лет, он родился в Приморском крае, но большую часть жизни прожил в Ленинграде. Последние полтора десятилетия живет в Самарии, пишет пьесы и статьи.
Герой «Протоколов сионских мудрецов» – репатриант из России Шломо Бельский, живущий в иерусалимском центре абсорбции (так называемой «Мерказухе») и сочиняющий для неизвестного ему заказчика роман о еврейском Джеймсе Бонде по имени Бэрл. Дважды в месяц Шломо отсылает законченные куски романа по электронной почте и через несколько дней к нему на счет поступает банковский перевод. Кому и зачем понадобилось оплачивать приключения Бэрла, Бельский не знает, хотя предполагает, что анонимный благодетель на самом деле всего-навсего редактор какой-нибудь заштатной русскоязычной газетенки, печатающий историю израильского шпиона в своем издании из номера в номер. Конечно, на самом деле всё оказывается куда как запутаннее, но об этом читатель узнает только в самом конце.
Главы из жизни Шломо чередуются в «Протоколах» с фрагментами его книги, отчего роман Тарна напоминает зебру (или, если угодно, слоеный пирог). Прием этот не нов – достаточно вспомнить хотя бы старый французский фильм «Великолепный», где Жан-Поль Бельмондо играл и писателя, промышляющего сочинением «криминального чтива», и выдуманного им героя-супермена. Однако большинство сюжетов такого рода развивались по откровенно игровому или даже, как в случае с «Великолепным», комическому пути. Тарн же пытается развернуть свою историю в другую сторону, сделать ее рамкой для осмысления израильской действительности и даже для более масштабных обобщений. Например, Бэрл в романе Бельского оказывается не просто разведчиком, а посланцем синклита таинственных сионских мудрецов, управляющих миром, что позволяет Тарну ввести в свою книгу размышления о природе власти и о границах допустимого в политике…
Выбранный Тарном подход до некоторой степени облегчает задачу писателя, делая его неуязвимым для критических стрел. Практически любой недостаток подобного текста – будь то клишированный язык, обилие сюжетных штампов или фабульные нестыковки – может быть списан на «матрешечную» композицию. Автор как бы оставляет за собой право в решающий момент «спрятаться за спину» своего героя – прозаика-дилетанта, сочиняющего триллер из шпионской жизни. Вообще, грань между плохой литературой и стилизацией под плохую литературу благодаря постмодернизму стала практически неразличима. В современной русской литературе самым ярким примером тому является Дмитрий Пригов – графоман, играющий в графомана, поэт, носящий маску, за которой нет лица.
К счастью, к роману Тарна всё сказанное относится в минимальной степени. Автор «Протоколов сионских мудрецов» не слишком злоупотребляет общими местами остросюжетного повествования, а его языковым мастерством восхищается такой признанный стилист, как Асар Эппель, написавший предисловие к книге.
Более того, весь свой постмодернистский антураж Тарн использует по существу в антипостмодернистских целях. Граница между текстом и действительностью, как и положено в романе такого рода, оказывается размыта до полного исчезновения. Однако автор делает из этого выводы, прямо противоположные общепринятым. Центральная мысль или, как говорили в старину, «идея» его произведения заключается в постулировании ответственности писателя. Если в большинстве подобных сочинений беспрерывным потоком льющаяся кровь оказывается на поверку кетчупом, как в голливудских боевиках, то в «Протоколах» дело обстоит ровным счетом наоборот. Здесь то, что казалось клюквенным соком, оборачивается настоящей кровью, картонные персонажи вдруг оказываются живыми людьми – мечущимися, любящими, страдающими. Неслучайно так точно «рифмуются» две трагедии – та, что Шломо придумал для Бэрла, и та, которую переживает он сам. Да и вообще, чем дальше, тем более тесно переплетаются судьбы героя и породившего его автора. Вернее, того, кто считал себя автором. Ибо кто здесь на самом деле автор и кто статист – определенно сказать едва ли возможно. И есть ли вообще в нашем постмодернистском мире авторы и статисты?
Михаил Эдельштейн
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru