[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2004 АВ 5764 – 8 (148)
ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС ПО ВАКСБЕРГУ, ВАКСБЕРГУ И ВАКСБЕРГУ
Аркадий Ваксберг. Из ада в рай и обратно. Еврейский
вопрос по Ленину, Сталину и Солженицыну.
М. : «Олимп», 2003. — 494 с.
«Эта книга… к публикации в России не предназначалась. Не потому, что есть в ней нечто непригодное для российского читателя, а совсем наоборот: слишком уж, как мне казалось, все это хорошо известно у нас» – так начинает автор свое вступление к книге. Затем поясняет, что на самом деле исследование было написано по американскому заказу для публикации в США. У русского читателя сразу же где надо зажигается красная лампочка: знаем мы научный уровень американских публикаций по гуманитарным наукам! Anna Arkadievitch Karenina из Набокова, уровень «Ридерс дайджест»… Сам же автор характеризует книгу как «популярный историко-публицистический экскурс» для «не слишком осведомленного читателя», «ни на какую научную трактовку предмета не претендующий». И, если уж говорить честно, – как научное исследование работа Ваксберга и вправду рядом не лежала с известной монографией Г. Костырченко «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм».
Однако не торопитесь откладывать книгу в сторону. В отличие от профессионального историка Костырченко Ваксберг – не ученый, а нечто среднее между писателем и журналистом. Литератор. Литератор же, по моему мнению, – это человек, который способен систематизировать и понятно изложить то, что у каждого из нас существует на уровне эмоций, комплексов и фобий. Как писатель он работает с собственной психикой, занимается, если хотите, «само-психоанализом»: поэтому книга Ваксберга рассказывает нам, по сути дела, не о том, «что было», а о том, «как это воспринято автором». Если к такому произведению прилагать не критерии оценки научного труда, а критерии оценки литературного произведения, – например, газетно-журнального очерка, – читать его одновременно интересно и полезно. Потому что, в отличие от автора художественного текста, литератор отражает не столько индивидуальное, сколько коллективное восприятие, служит тем, что в XIX–XX веках именовалось «рупором эпохи».
Впрочем, допускаю, что мое толкование этой профессии способно вызвать возражения.
Классическим примером литератора, по моему мнению, является А.И. Солженицын, начиная с «ГУЛАГа» и кончая книгой «Двести лет вместе». Именно поэтому всякая полемика с Солженицыным заведомо лишена смысла: он пишет не о евреях, а о восприятии евреев национально мыслящими русскими интеллектуалами. Книга Ваксберга – это те же «Двести-вместе» только с другой стороны: восприятие ассимилированными еврейскими интеллектуалами существования в русском советском государстве. Прекрасно понимаю, что сочетание «русский советский» вызывает аллергию у национально мыслящего русского интеллектуала, однако придется смириться, ибо бессмысленно полемизировать с восприятием, с ощущениями.
Ключевые моменты этого восприятия, думаю, можно найти на сто шестьдесят второй странице книги Ваксберга. Идея первая. «Палачей русского происхождения было… значительно больше, чем евреев. Однако их палачество с национальной принадлежностью никак не сопрягалось, зато истязатели и палачи еврейского происхождения непременно воспринимались прежде всего как евреи».
Кем – «воспринимались»? И почему «непременно»? И почему палачество русских никак не сопрягалось с национальной принадлежностью? Вы прибалтов послушайте – они вам много порасскажут про «русских палачей»!.. Но в этом-то и особенность взгляда на проблему ассимилированного еврейского интеллектуала: с одной стороны, он еврей, у которого в подсознание заложен тезис «Кол исроэл аревим зе ла-зе» («Все евреи отвечают друг за друга»). С другой – ощущает себя частью русского сообщества. А русские интеллектуалы действительно никак не выводили палачество «русского палача» из его национальности (см. «Архив русской революции» Гессена, а за ним и того же Солженицына).
Идея вторая. О евреях, работавших в большевистском карательном аппарате. «Кем они были? Безграмотным и тупым плебсом с комариными мозгами, поднявшимся на гребне революционной волны. Так и не овладевшие никакой профессией ученики портных, сапожников, парикмахеров, приказчиков, официантов…»
«По факту» это просто неверно: были всякие – и такие и, наоборот, блестящие интеллектуалы. В тексте упоминания об этих «интеллектуалах для сомнительных услуг» рассыпаны в изобилии. Таким образом, речь идет о чисто эмоциональной оценке факта сотрудничества евреев с советской властью. Могу себе представить; еще и в моем поколении у интеллигентных мальчиков и девочек было принято скрывать прадеда-комиссара или деда, работавшего с генералом Френкелем.
Кстати, если говорить о внутренних противоречиях («тупой плебс» – «блестящие интеллектуалы»), таковых в книге более чем достаточно. Причем, противоречия эти все на одну тему – «евреям в советском/русском государстве хорошо/плохо». Сравните: «юдофобия имеет совершенно маргинальный характер» и тут же – «страна, где патриоты яростно раздувают антисемитские настроения». «Власти поддерживали лишь ту (еврейскую. – Д.П.) культуру, которая несла социалистическое содержание» и сразу же: евреи «на самом деле, а не декларативно могли развивать свою национальную культуру»… Подозреваю, это вовсе не авторские небрежности, а лезущая из подсознания двойственность восприятия окружающего мира. Двойственность, которая, в свою очередь, есть следствие внутренней противоречивости ситуации ассимилированного еврея. Он не может смириться с мыслью, что «русские есть русские, а евреи есть евреи, но ссориться им не нужно» (тезис Солженицына, который автор почему-то считает «взрывоопасным»). Может быть, потому, что сам принял советские правила игры и воспринимает еврейство как «проблему»? Тому свидетельство совершенно фрейдистский проговор про композитора Соловьева-Седого, «которого Солженицын невесть почему унизил (!), посчитав за еврея».
Наконец, идея третья. О тех же евреях-«первых учениках» школы коммунизма: «Если бы их хоть как-то беспокоила репутация народа, к которому они принадлежали, да к тому же с тем клеймом, которое накладывали на этот народ отечественные черносотенцы разных призывов, они, возможно, бежали бы без оглядки от кресел в том ведомстве, куда их тянули. Но в том-то и дело, что интересы соплеменников были им глубоко чужды…»
Это уже менее приятный поворот темы. Получается, участие «еврейских выродков» в преступлениях коммунизма плохо не само по себе, а потому что сказывается на репутации евреев как народа. Может, просто неудачно сформулировано? Но в другом месте можно найти ту же мысль, сформулированную более ясно, – там, где речь идет об участии предыдущего поколения «еврейских выродков» в красном терроре. Автор считает «правильным» решением для большевиков – «убрать евреев… с самых ненавистных населению постов, непосредственно связанных с осуществлением террора в его наиболее жестоких формах». Тогда бы, дескать, удалось сбить волну антисемитизма. Иными словами – черт с ним, с террором, лишь бы…
Вновь повторю: полемизировать с подобными тезисами бессмысленно (точно так же, как с некоторыми не слишком приятными тезисами из «Двести-вместе»), потому что они существуют на уровне эмоционального восприятия действительности: «нравится – не нравится». Но очень важно, что литераторы выводят их из коллективного подсознания наружу. В этом контексте именно те места в книге Ваксберга (как и в книге Солженицына), которые вызывают отторжение, выполняют особенно важную функцию, позволяя читателю разобраться с собственными эмоциями, комплексами и фобиями.
Дмитрий Прокофьев
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru