[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2004 ТЕВЕС 5764 – 1 (141)

Рабби Элхонан

Маркус Леман

Окончание. Начало в № 12, 2003

Глава седьмая

Римский папа

Тем временем кайзер, оправившись от нанесенных ударов, опять собрал силы, и немалые, чтобы продолжить завоевание чужих земель. Теперь он одерживал победу за победой. Новый поход бросил к его ногам северную Италию, затем он захватил Рим и чуть было не взял в плен самого римского папу Григория VII. Ужасного позора удалось избежать лишь благодаря вмешательству норманского барона Роберта Гвискреда; последний перевез его святейшество из Ангельбурга, где тот держал безнадежную осаду против войск кайзера, в безопасный Солерно.

В годину тяжких испытаний Феликс остался верен папе и отправился с ним в изгнание. Многочисленные невзгоды, потрясения и опасности сломили дух и подточили здоровье его святейшества. Папу Григория VII сразила болезнь, от которой ему не суждено было оправиться. Видя, что конец близок, он собрал верных ему иерархов и непреклонно объявил им свою волю: по смерти его возвести на ватиканский престол кардинала Феликса. Перед кончиной папа Григорий сказал:

– Я любил справедливость и ненавидел грех; потому и умираю в изгнании, всеми оставленный.

После смерти папы кардиналы вернулись в Рим, чтобы выполнить последнюю волю покойного. Так, под именем Виктора III взошел на папский престол еврейский мальчик Элхонан, сын великого рабби Шимона.

Любой христианин потерял бы голову от счастья, выпади такая честь на его долю. Стать римским папой! И это в тридцать-то лет! Достигнуть высшей власти, всемирной известности! Благородные рыцари, князья и графы, люди прославленные и именитые целовали престол у его ног, герцоги и короли склонялись в поклоне перед его величием. Весь католический мир почтительно и смиренно опустился перед ним на колени.

Несмотря на все это, папа не был счастлив. Невыразимая печаль снедала его, лишала радости и спокойствия. Вера в то, чему его учили почти всю жизнь и чему учил других он сам, непонятно отчего таяла едва не с каждым днем. Он уже давно не испытывал священного трепета перед внешними атрибутами католичества. Слишком глубоко приходилось ему погружаться в заботы мира, слишком близко довелось узнать человеческую природу, ее низменные проявления, постичь интриги, в которых погряз Ватикан. Не с чужих слов были ему известны все тайные пружины механизма, управлявшего католической церковью, чтобы он обманывался внешним благолепием ее бытия, красотой ее обрядов, столь любезных сердцу простого верующего.

Он снова погрузился в книги, снова отдался постижению неизведанного, посвящая свободное время изучению древних языков, самых разных и сложных наук. Одолев иврит, он прочел в оригинале весь Танах – подвиг, которым могли похвастаться лишь считанные христианские богословы. Сочинения еврейских мудрецов стали для него своеобразным духовным прибежищем в часы усталости от мирских раздоров, от собственных сомнений, от скрытой внутренней борьбы. Тогда искал он утешения и покоя в словах Торы и пророков. Постепенно он совершенно перестал верить в церковные таинства, в неслыханные чудеса, которых полна история христианства. После пристального их исследования и долгих раздумий над ними он пришел к неоспоримому выводу, что все они, как и сама суть христианского вероучения, так или иначе заимствованы из еврейских текстов. На него снизошло наконец сознание единства Творца; он уверовал в него в полном согласии с иудейской религией.

Вот что теперь негромко произносил его святейшество, папа Виктор III, сидя поздним вечером в своем кабинете наедине с Книгой Книг:

«Слушай, Израиль, – читал он шепотом, – Г-сподь Б-г наш – Г-сподь один! Ох! Отчего эти простые слова так переполняют мне душу, отчего сжимается от них сердце и необъяснимый восторг охватывает все существо, словно слышу я эхо воспоминаний о давно забытых счастливых днях? Как высока и сокровенна эта, на первый взгляд, простая мысль… Разум человеческий не в состоянии до конца постичь ее! Бывают мгновения, когда мне кажется, что она – неотъемлемая часть моей бессмертной души, кажется, что еще до того, как душа эта спустилась в мир, мысль о едином Б-ге пребывала со мной. Так ли это? Кто мог бы раскрыть мне сию великую тайну во всей ее глубине?.. Но что пользы тщетно мечтать о постижении непостижимого, если даже такая сугубо   “земная” вещь, как тайна моего рождения, скрыта от меня столько лет? Нет, надо немедленно написать в Майнц, чтобы сообщили местонахождение отца Томаса…»

Стук в дверь прервал размышления папы. В дверях возник служитель:

– Простите, ваше святейшество, некий монах из Германии просит срочно принять его по весьма важному делу.

– Кто он и откуда?

– Он говорит, что его имя отец Томас и что он настоятель Якобинского монастыря в Майнце.

– Отец Томас? – изумленно вскричал папа. – Немедленно позови его и позаботься, чтобы никто не смел беспокоить нас!

Двадцать шесть лет прошло с того дня, когда католический прелат закрыл за четырехлетним Элхонаном дверь своей кельи в Якобинском монастыре города Майнца. Много воды утекло с тех пор в Рейне. Немало важных исторических событий сотрясло мир. А уж сколько всего произошло в жизни маленького мальчика, перед которым теперь в почтительном поклоне склонился настоятель монастыря!

Поцеловав туфлю понтифика, Томас застыл, не зная, с чего начать. Горящим взором папа буквально жег немощного старца, от которого надеялся наконец узнать правду о своем прошлом. Минувшие годы сильно изменили отца Томаса. Огромная, совершенно седая борода покоилась на его груди. Внешне он ничем не привлекал внимания. Старик и старик. Но папа не сводил с него глаз. Его охватило необычайное волнение. Он едва мог унять дрожь, сотрясавшую тело.

– Ты хотел говорить со мной? – нарушил наконец тишину голос Виктора III.

– О да, ваше святейшество! Недавно довелось мне побывать в городе Бамберге, где я провел свою молодость. Настоятель тамошнего Якобинского монастыря поведал мне о поразительной, о неслыханной судьбе мальчика, которого я передал в этот монастырь на воспитание двадцать шесть лет назад. Он сообщил мне также, что святой римский папа изъявил желание узнать всё, касающееся его происхождения. Посему я немедленно поспешил в Ватикан, дабы сообщить вам известные мне сведения и в надежде, что мое усердие будет оценено по достоинству.

– Можешь не сомневаться, твое усердие будет достойно вознаграждено! – обнадежил его папа с нетерпением. – Говори!

И Томас во всех подробностях поведал ему историю похищения из родительского дома маленького еврейского мальчика, переданного на воспитание монахам-якобинцам.

Во время рассказа лицо папы напоминало гипсовую маску. Лишь по-прежнему глаза горели огнем. Когда отец Томас умолк, папа погрузился в глубокие размышления и еще долго не произносил ни слова. Потом поднялся из кресла.

– Что ж! Теперь мне открылось многое из того, что я считал загадочным. Теперь я понимаю, откуда мои странные мысли, необъяснимые порывы души!

Он медленно приблизился к Томасу и, пристально глядя ему в глаза, спросил:

– Скажи, неужели все эти годы тебя не мучила совесть? Неужели не раскаивался ты в том, что украл несмышленого ребенка, отнял его у отца и матери? У людей, которым сам Всевышний поручил воспитание сына?

Томас смотрел на него со страхом и недоумением.

– Совесть? Раскаяние? Ваше святейшество, верно, изволит смеяться над своим недостойным слугой! Разве не спас я, ничтожный, душу ребенка от геенны огненной? Разве не принес я ему дар жизни вечной? Разве не достиг он неслыханных высот, не стал величайшим среди смертных? Самым святым человеком на земле? Да во всей моей долгой жизни не отыщется деяние столь же богоугодное!

– Этому тупоголовому ничего

не докажешь, – подумал папа, – даже сокрушаться о нем бессмысленно!

– Послушай, отец Томас! – проговорил он вслух. – Твое усердие, разумеется, будет щедро оплачено. Но ответь – знает ли, кроме тебя, хоть один человек на свете мою тайну?

– Кроме меня, ее не знает никто.

– Коли так, поклянись мне хранить эту тайну и впредь, поклянись не открывать ее никому, ни при каких обстоятельствах!

Отец Томас охотно поклялся. Его святейшество щедро одарил настоятеля Якобинского монастыря деньгами, а сверх того назначил его на освободившийся к тому времени пост епископа города Бамберга.

Отец Томас снова преклонил колени, снова поцеловал папскую туфлю и рассыпался в благодарностях. А вслед за сим радостно направил свои стопы в славный город Бамберг к месту нового своего назначения.

Что касается папы Виктора III, то он с того дня окончательно потерял покой. Смятение его росло, душевные муки не оставляли ни на миг, тоска по родителям сводила с ума. Больше всего на свете ему хотелось видеть отца и мать, говорить с ними. Но как до них добраться? Папе нельзя просто так, беспричинно покинуть Ватикан и Италию. Если же он призовет родителей к себе, это породит ненужные толки и подозрения. И без того, видит Бг, хватало слухов о его темном происхождении. Хватало и желающих докопаться до истинного положения дел, дабы извлечь из этого кое-какую корысть. Чтобы защититься от любопытных и сплетников, папа даже поощрял распространение легенд о себе. По одной из них он родился в Германии, в семье пастора; другая легенда называла его отпрыском знатного итальянского рода…

Шло время, но тоска по родителям не ослабевала. Напротив, день ото дня она становилась все острее, все невыносимее. В конце концов, не находя иного выхода, он, скрепя сердце, решил прибегнуть к довольно бесчеловечному средству, чтобы устроить себе свидание с близкими. Он придумал для еврейской общины Майнца несправедливое и жестокое наказание, дабы вынудить ее главу прибыть в Рим и умолять Ватикан о пощаде.

Глава восьмая

Встреча отца и сына

По прошествии примерно двух недель еврейская община города Майнца получила предписание, адресованное ее руководителям. От них требовалось немедленно явиться во дворец к архиепископу. Попечители общины во главе с рабби Шимоном поспешили выполнить приказ. Сердца их, естественно, исполнились недобрых предчувствий. В заранее назначенный час все они предстали перед архиепископом.

– По поручению и от имени святого римского папы извещаю вас о нижеследующем, – начал архиепископ. – С сегодняшнего дня его святейшество наложил запрет на отправление следующих ваших обычаев: субботы, обрезания и употребления миквы. Однако в великой милости своей папа предоставил вам право ходатайствовать перед ним об отмене данного запрета, ежели таково будет ваше желание. В этом случае глава общины в сопровождении двух выборных представителей отправится в Рим и предстанет перед папой, чтобы доказать ему разумность и необходимость описанных обычаев. Если община решит направить к папе такую делегацию, введение запрета будет отложено до возвращения ее послов из Рима.

Бледные как смерть представители общины слушали речь архиепископа в страхе и смятении. Бессмысленная жестокость папского указа потрясла их до глубины души. Однако едва забрезжил путь к спасению, они немного ободрились. Появилась надежда на благополучный исход. Рабби Шимон не колеблясь тотчас объявил архиепископу:

– Милостивый господин, мы отправляемся в Рим! Мы возлагаем наши упования на Б-га, который сохранит нас в пути и поможет нам доказать римскому папе святость, а также глубокий смысл трех заповедей, данных Всевышним нашему народу!

В тот же день рабби Шимон выехал из Майнца в Рим в сопровождении двух представителей общины.

Сердце его святейшества папы Виктора III готово было выпрыгнуть из груди, когда ему доложили о прибытии делегатов еврейской общины города Майнца во главе с рабби Шимоном. Делегацию он принимал в присутствии многочисленных важных сановников Ватикана.

Едва войдя в зал и увидев его святейшество на троне с короной на голове, рабби Шимон неожиданно почувствовал слабость в ногах и едва не опустился на пол. В его памяти отчего-то явственно всплыл тот самый вещий сон о славном будущем исчезнувшего сына, который он видел более четверти века назад. С трудом ему удалось взять себя в руки. После принятого в подобных случаях обмена приветствиями рабби Шимон начал речь, ради которой явился в Рим. Речь эта была умной, страстной и убедительной. Будучи блестящим образцом ораторского искусства, она неопровержимо доказывала, что в соблюдении еврейским народом тех заповедей, которые запрещал папский указ, есть не просто насущная, но высшая необходимость.

Когда рабби Шимон кончил говорить, лицо папы выражало удивление и восхищение. Он тут же повелел своему секретарю отменить злополучный указ и известить о том общину Майнца. Затем он обратился к евреям, с трудом скрывавшим ликование:

– Возвращайтесь в дома свои и живите мирно и благополучно в лоне веры предков! А вас, мудрый рабби Шимон, я попрошу ненадолго в мой кабинет. Мне хотелось бы воспользоваться вашей помощью и прояснить некоторые трудные места в кабалистическом учении; я им нынче занят.

Рабби Шимон последовал за папой в кабинет, испытывая невероятное волнение. Сев на предложенный ему стул, он следил за каждым движением папы, который нервно расхаживал взад и вперед по комнате и не говорил ни слова. Наконец, его святейшество обратился к рабби Шимону с вопросом:

– Жива ли ваша жена, рабби?

– Да, милостивый господин, жена моя жива и с нетерпением ждет моего возвращения.

– Сколько у вас детей, рабби?

– Четыре сына и две дочери.

– Где они живут?

– Старший, Иеуда, живет с нами, в отчем доме. С Б-жьей помощью, он займет мое место в будущем. Другой, Йосеф, исполняет должность раввина города Меца. Третий, Меир, в Париже. Он занимается торговлей. Четвертый, Нехемия, пока еще отрок и тоже живет с нами. Обе мои дочери замужем за достойными людьми. Они в Майнце.

– А других детей у вас не было?

– Был, – отвечал рабби Шимон, глубоко вздохнув. – Был у меня когда-то еще один сын. Сегодня мне почудилось, что я вновь его вижу. Ибо ваше святейшество напомнило мне почему-то моего маленького мальчика.

– Мое лицо кажется вам похожим на лицо вашего сына?!

– Простите, милостивый господин, если я невольно задел вас. Но так оно и есть. В памяти у меня неожиданно всплыл очень давний сон о моем исчезнувшем сыне. Во сне я видел его сидящим на великолепном троне, увенчанным короной с тремя зубцами и с большим золотым крестом на груди. Сильные мира сего склонялись перед ним и целовали престол у ног его.

– Что же случилось с твоим сыном?

– Он пропал из дома в возрасте четырех лет. Мы искали его, но так и не нашли.

– И все это время о нем не было никаких известий?

– Нет, к нашему великому горю! Некоторые считали, что его няня, умершая вскорости от тяжелого психического расстройства, в припадке безумия сделала с ним что-то ужасное, может, даже бросила в Рейн.

– Как же звали бедного малютку?

– Элхонан.

– ЭЛХОНАН? – повторил его святейшество вслед за рабби. Звук незнакомого имени по непонятной причине всколыхнул его душу. С его глаз будто спала пелена, лицо озарилось нездешним светом, душу опять наполнил восторг и в мозгу сами собой сложились слова… – Будто голос свыше давно шептал их ему на ухо:

«Элхонан – Г-сподь свою милость

Простер над уделом своим...»

Слова эти сорвались с его губ, и рабби Шимон вскочил с места, как ужаленный, почти теряя сознание и не веря своим ушам. Мир вокруг показался ему вдруг призрачным, как сон. И тут папа Виктор III упал в его объятия, восклицая:

– Отец, отец! Я твой Элхонан, твой потерянный сын! Дай же мне обнять тебя, дай прижаться к твоей груди!

Голос его святейшества пресекся от волнения. Он не мог продолжать и лишь судорожно сжимал рабби Шимона в объятиях. Молчал и рабби Шимон, в слезах обнимая своего давно пропавшего сына.

Таково свойство еврейской души. Даже скованная долгие годы цепями чуждой веры, она продолжает тосковать, невидимыми, но неразрывными нитями связанная со своим народом. С верой предков. Смутной памятью тлеет в ее глубине искра еврейства, готовая разгореться и стать пожаром при первом же дуновении ветра...

Глава девятая

Возвращение к истокам

Сопровождавшие рабби Шимона представители общины уехали обратно в Майнц без него; рабби остался в Риме. Сделано это было по прямому указанию папы. Папа пожелал, чтобы рабби Шимон помог ему в изучении кабалы, разъяснил, в частности, некоторые трудные места. Отец и сын встречались ежедневно. Часами они рассказывали друг другу обо всем, что произошло в их жизни с момента разлуки. Беседы в папских апартаментах касались, впрочем, и серьезных проблем, связанных с вопросами веры и вообще с миропониманием. И многомудрый отец неустанно помогал сыну разрешить сомнения, преодолеть тревогу, избавиться от неуверенности, которые снедали того последние годы. Все оказалось внятно и доступно, даже самое труднопостижимое, его недюжинному уму, его необычайной интуиции. Рабби Шимона недаром называли «великим».

Широта и глубина познаний сочетались у него с огромной увлеченностью всем, что касалось служения Израилю. И по сей день слышится голос этого выдающегося человека, наделенного благородным сердцем и разнообразными талантами. Он звучит в стихах, которые им написаны и которые мы произносим в дни Суда. Ясность мышления рабби Шимона, сила убеждения, дарованная ему природой, в полной мере проявились в часы бесед с сыном. Его слова для изголодавшейся по сочувствию и пониманию души Элхонана были воистину, как живая вода.

Однако в конце встречи в глазах сына всякий раз появлялась печаль, лицо выражало смущение и растерянность.

– Ты прав, ты несомненно прав, отец, – говорил, он как бы подводя итог всему, что они обсуждали, – но что же мне делать?..

Отец безмолвствовал.

По прошествии двух недель рабби Шимон наконец поведал папе свой давний сон. Во всех подробностях. Сон, который в первой его части стал явью самым неожиданным и чудесным образом. Потом, завершив рассказ, добавил:

– Ты постоянно спрашиваешь меня, что тебе делать. До сих пор я лишь молчал в ответ. Но настал час открыть тебе мои мысли и желания. Слушай же! Ты должен воплотить этот сон в реальность до конца! Должен бесповоротно отвергнуть обманчивый блеск и славу короны, которой тебя увенчали. И Всевышний за это наградит тебя другой короной – несравненно более прекрасной!

Элхонан глядел на отца широко раскрытыми от изумления глазами.

– Отец! – испуганно произнес он после паузы. – К чему ты ведешь? Неужели ты и вправду хочешь, чтоб я добровольно, своими руками уничтожил плоды многолетних усилий? Отказался от всего, чего достиг честным и неустанным трудом? Презрением к опасностям? Чтобы оставил самый высокий в мире престол и пребывал до конца дней в пыли и унижении? Одумайся, отец! Ты требуешь от меня непосильной жертвы…

– Безусловно, сын мой, жертва велика. Я прекрасно это понимаю. Однако сказано: «Не почиет смертный во славе». Другими словами, все почести и богатства этого мира человек не возьмет с собой в могилу. Разве не придется тебе свой славный трон в любом случае однажды уступить другому? Ах, сын мой! Прежде чем ты будешь вынужден сделать это помимо своей воли, соверши сей смелый шаг по собственному желанию, спаси бессмертную душу свою, свою судьбу в мире истинном! Понимаешь, Элхонан, живи ты и по сей день в любви и полном согласии с верой, в которой тебя насильно воспитали, будь ты ныне, как и прежде, до конца христианином, я все равно положил бы все силы, чтобы вернуть тебя к вере отцов! Если бы мне это не удалось и ты стоял бы, как скала… Что ж, тогда я отступился бы, тогда оставил бы тебя с великой печалью, с раной в сердце. Но посуди сам: разве можешь ты считаться истинно верующим в учение Христа? Твое пребывание на посту папы римского не более чем лукавство и обман. Еще до встречи со мной ты ощутил в глубине души необъяснимую преданность еврейской вере, служению Израилю. Даже, может быть, не признаваясь самому себе. Когда ты решишься изменить жизнь, к которой привык только в результате того, что некогда тебя подло похитили из отчего дома, ты испытаешь подлинное облегчение. Твоя душа, твой разум – им чужды все представления о Б-ге, о человеческом бытии, которым тебя учили в монастыре и после. Сегодня ты их отвергаешь, и об этом я сужу по твоим же словам. Тебя удерживают мирские почести и почет, желание повелевать и любовь к власти, которую дает высокий сан отца всех католиков на земле. Но все это внешнее, преходящее, необязательное. И за него ты готов отдать свою бессмертную еврейскую душу и жизнь в будущем мире? Да разве тебе неясно, что жизнь твоя в мире нынешнем неизбежно превратится в сплошные терзания, в тоску по утраченному? Поверь, сын мой, жертва, которую я от тебя требую, – ничто в сравнении с тем, что ты получишь взамен. Наградой станет тебе любовь родителей, братьев и сестер, которой ты был лишен; любовь женщины, детей, которых она тебе родит. Тебя ждет то, чего ты навсегда будешь лишен здесь: изучение священной нашей Торы – учения Г-спода живого. Исполнение ее заповедей, о которых сейчас ты имеешь лишь весьма туманное представление. Жизнь твою озарят радости этого мира, а впоследствии и мира грядущего, где нет изъяна, как свидетельствует Гсподь перед всеми, кто в Него верит...

Рабби Шимон умолк. В зале воцарилась глубокая тишина. Элхонан тоже безмолвствовал, продолжая в задумчивости ходить из угла в угол. Светлое и благородное лицо его отражало тяжелую душевную борьбу с самим собой. Неожиданно он остановился как бы в озарении:

– Я, кажется, понял, отец! Существует же золотая середина! Вспомни о народе нашем: как он угнетен и унижен! Повсеместно прелаты, невежественные и злобные, совращают безграмотных, темных людей, направляя ненависть толпы против нашего племени. Только представь, какую великую пользу смогу я принести измученным братьям своим, удерживая в руках бразды власти, практически ничем не ограниченной! Дай же мне применить ее! Оставшись здесь, в папском дворце, я смогу посвятить свою жизнь облегчению участи народа, к которому принадлежу, и ни один католик меня ни в чем не заподозрит. Я стану тем инструментом в руке Всевышнего, с помощью которого он освободит свой народ от ярма угнетения. Посуди сам – ежели я вернусь к еврейству… Ну что ж, в мире станет одним евреем больше, и только. Если же останусь на своем месте, то стану избавителем для всего Израиля и, возможно, спасу тысячи его сынов и дочерей!

Отец покачал головой:

– Не могу с тобой согласиться, сын мой. Наши мудрецы учат: «Не говори человеку – соверши преступление, чтобы лучше стало брату твоему». У тебя нет права губить собственную душу даже ради спасения других душ. А если бы и было такое право, – это все равно не более чем заблуждение: думать, будто тебе удастся использовать свое положение во благо твоим соплеменникам. Прелаты и монахи, снедаемые злобой к евреям, легко заметят любую твою попытку действовать в их защиту и в конце концов попросту сместят тебя. Оставь же заботу о благе и будущем нашего народа Отцу небесному; не сомневайся – он никогда нас не оставит. Ты утверждаешь, что с твоим возвращением в лоно предков народ наш приобретет всего лишь еще одного еврея. А сие, дескать, ничтожная малость. Знай же: приобретение это значит не меньше, чем сотворение целого мира. Благодаря тебе не один человек сможет уберечь свою душу от гибели. Многим поколениям ты послужишь примером преданности своим единомышленникам. Наши внуки и правнуки будут читать и слушать о тебе, исполняясь мужества и надежды, столь необходимых подчас, чтобы сохранить верность религии отцов. Ты станешь живым доказательством того, что ценность веры и служения Израилю превыше любых ценностей, какими способны похвастать другие народы. Элхонан, ты наш, так вернись же к нам! Вернись к своему Б-гу, к своему народу, к семье своей! Позволь мне, дорогой сын, сообщить радостную весть твоей несчастной матери. Она ведь продолжает горько оплакивать тебя со дня твоего исчезновения, полагая, что ее первенца более нет в живых! Вспомни:

Элхонан – Г-сподь свою милость

Простер над уделом своим...

Папа Виктор III в изнеможении опустился в кресло и закрыл лицо руками. Сколько времени и сил он потратил, чтобы достичь всего, что составляет сейчас основу его жизни! С каким упорством он трудился и воевал, чтобы добиться высшей власти, достичь славы, в лучах которой сейчас пребывает! И вот теперь он все бросит и уйдет?! Он, всемогущий Святой Отец, глава церкви, привыкший к тому, что любое его желание – закон для католического мира, вот так просто спустится с горних вершин и станет человеком из толпы? Герцоги, князья и графы приближаются к его трону не иначе, как склонившись в глубоком поклоне и преисполнившись величайшего смирения, а он превратится в простого еврея, презренного, доступного насмешкам и издевательствам любого христианина?

Он решил уже было отвернуться от рабби Шимона, но вдруг услышал слова, перевернувшие его душу. Столько лет минуло, а он все еще не забыл минуту, когда увидел свое имя в тексте стихотворения, сочиненного отцом:

Элхонан – Г-сподь свою милость

Простер над уделом своим...

И в ушах его прозвенел чей-то чистый, высокий голос: «В чем же судьба народа Израиля, познавшего любовь и милость Всевышнего, как не в вечном значении Его слов?»

Элхонан вскочил с кресла и обнял отца, восклицая:

– Отец! Я возвращаюсь! Я сделаю, как ты хочешь! Поспеши в Майнц, сообщи матери радостную весть, и пусть она готовится к приезду сына! Пусть перестанет проливать слезы горя и отчаяния, пусть слезы радости омоют ее лицо! Я ухожу к своему народу, к вере отцов, к своему Б-гу! Я отказываюсь от славы и величия отца римской церкви и стану одним из тысяч моих братьев, буду, как они, учить Тору и выполнять заповеди Вседержителя. Я хочу быть евреем и жить как еврей!

Горячие слезы текли из глаз рабби Шимона, теряясь в густой бороде. Сердце сладко щемило. Он обнял сына и поцеловал его в лоб – как в тот далекий день, когда маленький Элхонан обнаружил свое имя среди его поэтических строк... Слезы продолжали струиться, словно из неиссякаемого источника. Это были слезы истинной и возвышенной радости, слезы благодатного успокоения. Ведь, на самом деле, только в эту минуту, только сейчас он снова обрел потерянного сына...

Вскоре после отъезда рабби Шимона из Рима прислужники папы заметили, что с их господином происходит нечто необъяснимое. Он все больше и больше от них отдалялся. Они связывали эти странности с неожиданно открывшимся пристрастием его святейшества к изучению еврейской кабалы. Папа стал молчалив и необщителен. Почти все время он сидел у себя в кабинете, не изъявляя желания никого видеть. И ни один человек не догадывался, что дни свои папа проводит в молитвах и покаянии, обращенных к Б-гу Израиля, прося простить ему его великий грех, совершенный по неведению.

В папском дворце было несколько тайных подземных ходов, благодаря им дворец можно было покинуть незамеченным. Ключи от дверей хранились только у самого папы, что давало ему возможность время от времени выходить наружу и, неузнанному, получать сведения о жизни простого народа, как говорится, из первых рук.

Однажды дождливой зимней ночью, осторожно заперев за собой потайную дверь, Элхонан покинул папский дворец, чтобы больше никогда туда не возвращаться...

Ключ он выбросил в воды Тибра. Городские ворота открылись перед ним беспрепятственно, ибо его святейшеству неукоснительно сообщали ежедневный пароль городской стражи.

Итак, папа Виктор III, высший иерарх католической церкви, глава правоверных католиков, духовный наставник царей и герцогов, епископов и архиепископов, отправился в дорогу, возвращаясь к истокам – к своему народу и вере отцов.

До Булони он дошел пешком, а там купил себе лошадь с повозкой, нанял возницу и направился в Майнц.

На следующее утро папские прислужники долго, но тщетно ожидали выхода своего высокого повелителя. Дверь папской опочивальни не открывалась, не слышно было, чтобы оттуда звали кого-нибудь. Забеспокоившись, а потом, почуяв недоброе, слуги сломали замок, вошли в папские покои, но, к своему изумлению, никого там не обнаружили.

В мгновение ока ужасная новость облетела дворец, вызвав общее смятение. Многие решили, что папа пал жертвой тайного заговора недоброжелателей. Кто-то считал, что папа похищен людьми кайзера. Кто-то еще высказал предположение, будто Святой Отец всех католиков был настолько свят, настолько чист сердцем, что во плоти удостоился вознесения на небеса. Были и такие, что полагали, будто его святейшество слишком увлекся мистическим учением и его похитили потусторонние силы.

Но чтобы папа по доброй воле отказался от славы, от власти над миром, от почестей, чтобы пренебрег высоким саном, неслыханным богатством и предпочел всему этому жизнь обыкновенного еврея, – такое никому и в голову не приходило.

Глава десятая

В лоне семьи

Рабби Шимон вернулся из Рима и привез жене радостную весть. Та едва не потеряла сознание от радости. День и ночь глаза ее теперь смотрели на дорогу в ожидании сына, что вот-вот должен был к ней возвратиться. Каждого случайно забредшего в город путника она разглядывала с неотступным вниманием, надеясь угадать в нем знакомые черты. Но настал наконец тот счастливый день, когда ее пропавший, однако не позабытый Элхонан вернулся под отчий кров. Нет слов, которыми можно было бы описать встречу матери и сына. Слезы радости лились рекой, ликование не знало предела.

Элхонан со своим всегдашним прилежанием немедленно занялся изучением Торы. Он был талантлив, умен, молод и, точно губка, буквально впитывал знания, которыми делился с ним его выдающийся отец. Вскоре он добился звания «хавера». Им, как правило, удостаивают пятнадцатилетних юношей. Но бывшему римскому папе оно, признаться честно, стоило немалого труда...

Возвращение Элхонана всколыхнуло общину города Майнца. Пересуды о чудесном воскрешении сына рабби, восторги по этому поводу не утихали долго. Никто, разумеется, не догадывался, как все было на самом деле, поскольку рабби Шимон строго-настрого запретил домочадцам открывать тайну прошлой жизни Элхонана. Правда, некоторое время спустя свою тайну приоткрыл сам Элхонан.

Случилось это совершенно неожиданно. Как-то раз Элхонан сидел в помещении, где его отец вел очередное заседание бейс-дина. В дверь, постучавшись, вошел человек и назвался Мешуламом из Регенсбурга.

При звуке его имени Элхонан вдруг припомнил историю давно минувших дней. Лицо его озарилось улыбкой. Ну, конечно же, это тот самый еврей, дочь которого кардинал Феликс некогда спас от рыцарей ордена Красной скалы! Мешулам, в свою очередь, тоже не сводил глаз с Элхонана. Молодой мужчина с большими светлыми глазами живо напомнил ему благородного юного кардинала, выручившего его дочку из плена. Сходство было воистину разительным; он просто не знал, что и думать.

Поведав рабби Шимону о различных сложностях жизни Регенсбургской еврейской общины, Мешулам, не выдержав, все-таки обратился к Элхонану:

– Не будь я уверен, что это невозможно, я бы принял вас за одного высокопоставленного вельможу, которому очень многим обязан.

– Неужели? А скажите, уважаемый, как поживает ваша дочь Рахель?

Потрясенный Мешулам застыл с открытым ртом, не в силах оторвать взгляд от Элхонана.

– Б-же мой! Да как такое может быть?! Да я…

– Это мой сын Элхонан! – резким тоном прервал Мешулама рабби Шимон. Отец Рахели явно уже готовился разразиться вопросами и восклицаниями, а сие было весьма нежелательно в присутствии посторонних.

Но Мешулам с той минуты не знал покоя. Любопытство нещадно мучило его. Он догадывался, что за сценой в доме главы общины скрывается нечто необычайное. Но что? Он принялся расспрашивать евреев Майнца о прошлом Элхонана и, услышав от них, что Элхонан недавно возвратился к родителям после многолетней разлуки, что долгие годы провел неизвестно в каких краях и никто не знает, где он рос, учился, чем занимался, окончательно уверился, что Элхонан и был тем самым кардиналом, спасителем его несчастной дочери, взятой в плен негодяями.

В своей общине Мешулам был весьма уважаемым человеком. А его Рахель считалась умной и образованной еврейской девушкой, к тому же наделенной от природы необыкновенной красотой...

А посему прошло еще какое-то время, не сказать, чтобы очень долгое, Мешулам с рабби Шимоном сговорились, и Элхонан женился на Рахели. В день свадьбы Мешулам узнал наконец тайну прошлого своего зятя, который назывался теперь рабби Элхонаном. Его счастье не имело границ, уважение к молодому человеку было беспредельно. Он, конечно, слишком гордился мужем дочери, его потрясающей судьбой, чтобы не поделиться хотя бы с ближайшими друзьями и не доверить им все, что знал сам. Так история Элхонана превратилась в «секрет», который всем известен. Однако в общине Майнца, одной из крупнейших еврейских общин того времени, не нашлось никого, кто раскрыл бы эту тайну человеку со стороны. Впрочем, если бы даже кто и попробовал, разве был в мире хоть один христианин, готовый в эту тайну поверить? А если и был, неужели посмел бы он поведать ее своим братьям по вере? Но даже если предположить, что правда об Элхонане вышла наружу, не могли же историки католической церкви написать, что вот, мол, сидел некогда в Ватикане под именем Виктора III папа, который был по рождению евреем, похищенным в раннем детстве монахами, и который добровольно поменял все богатства, всю славу, выпавшие ему на долю, на жизнь среди соплеменников?

Главным занятием рабби Элхонана стало изучение Торы. Жена его Рахель рожала и нянчила детей; ребятишек воспитывали в полном согласии с заветами предков. Играя с малышами, которых он любил всей душой, рабби Элхонан порой посмеивался про себя, вспоминая, как рос в католическом монастыре, заранее обреченный на безбрачие, и радостно верил, что это – великое благо.

По прошествии времени герой нашего повествования превратился в подлинного ученого, в мудреца, уважаемого всеми – от мала до велика. Недюжинные способности проявил он также в сочинительстве. Некоторые из его творений, в том числе и поэтических, дошли до наших дней. По стихам можно явственно ощутить, до чего автор счастлив быть евреем и служить Всевышнему, какой неизбывной радостью наполняет его вера в единого Б-га. Ничто из событий странной поры, когда он жил в чуждом мире и чуждой жизнью, не оставило заметных следов в его душе. Словно и не было долгих лет, проведенных вдали от родного дома, от единоверцев, от священных книг. Бытие и образ мыслей рабби Элхонана теперь стали именно такими, какие приличествовали сыну рабби Шимона, прозванного, как известно, «великим».

Это сказалось не только в творчестве, нашло подтверждение не в одних лишь повседневных поступках, но проявилось и в последнем его незабвенном деянии.

Глава одиннадцатая

«Во освящение Имени»

Небосклон над европейскими евреями заволокло тучами, темными, грозовыми, чреватыми бедой. В воздухе пахло кровавой бойней. Приближалась решающая битва христианства и ислама. Тысячи христиан украсили крестами свои одежды, желая принять участие в великом походе за освобождение Святой земли и Гроба Г-сподня из рук неверных. Но свою слепую злобу фанатики-крестоносцы, столь же невежественные, сколь и алчные, обратили в первую очередь против евреев. Куда легче было резать несчастных и беззащитных людей, находившихся в непосредственной близости от них, и грабить их имущество, нежели отправляться в долгий и трудный путь, чтобы вступить в конечном итоге в бой с вооруженными до зубов и хорошо обученными армиями султана. Под звучным лозунгом «войны за веру» эти поборники Христа могли безнаказанно тешить самые низменные свои инстинкты, удовлетворять самые темные побуждения, не подвергаясь никакому риску... Мерзкие человеческие отбросы, негодяи и преступники, ущербные и безвольные люди сбивались в огромные стаи и, подобно саранче, проносились по странам, сметая все на своем пути. Во главе их стояли не ведающие ни малейших нравственных ограничений рыцари, стремившиеся исключительно утолить владеющую ими жажду славы, крови и золота.

В Майнц одно за другим прибывали известия о бесчинствах крестоносцев и о жестоких расправах, учиненных ими то над одной, то над другой еврейской общиной. Пришла и весть, что община Руана целиком погибла «во освящение Имени», а все евреи города Триара были насильно крещены под страхом смерти.

Евреи Майнца пребывали в ужасе и унынии. Каждый трепетал при мысли о завтрашнем дне.

Однажды в Шабос рабби Шимона целую ночь мучила бессонница. Ему не давал спать виденный накануне сон. В этом сне ему привиделись три благообразных еврейских старца с длинными и густыми седыми бородами; они неспешно расхаживали по улицам Майнца и распевали строфы, что звучат обычно при извлечении Торы из ковчега: «И за все это возвеличится и освятится, и восславится, и возвысится, и вознесется Имя Царя царей Святого и Благословенного».

Пробудившись, рабби Шимон немедленно принялся вспоминать каждую подробность сна, снова и снова пытаясь отыскать там разгадку или хотя бы скрытый намек. Когда ему удалось опять задремать, сон повторился.

Всю следующую неделю рабби Шимон постился и просил Всевышнего открыть ему смысл странного видения.

Наступил очередной Шабос; ночью рабби Шимон вновь увидел во сне тех же трех старцев. Один из них подошел к нему со словами:

– Я праотец твой Авраам, брошенный в печь огненную во освящение Имени.

Вслед за ним подошел и другой:

– Я праотец твой Ицхак, который по доброй воле был связан и возложен на жертвенник во освящение Имени.

Третий произнес, приблизившись:

– Я праотец твой Яаков, который страдал всю жизнь и учил детей жить и умереть во освящение Имени.

Затем все трое воззвали к нему хором:

– Шимон, раввин города Майнца! Иди и напомни детям нашим, что и их долг тоже жить и погибнуть во освящение Имени! И за все это возвеличится и освятится, и восславится, и возвысится, и вознесется Имя Царя царей Святого и Благословенного!

Назавтра чуть свет послал рабби Шимон собрать в синагоге всех евреев Майнца. А было их восемьсот душ – мужчины, женщины, дети. По завершении чтения Торы рабби Шимон поднялся на ступени перед ковчегом и поведал общине о том, что видел во сне. Все слушали, затаив дыхание. Закончив свой рассказ, рабби Шимон добавил:

– Дети мои! Все вы сыны и дочери святой общины, верящие в милость Всевышнего! Вы стадо его, которое почти сорок лет пас я в меру своих сил! Преклоните же теперь слух к словам моим!

Приближаются к нам кровожадные полчища нечестивых безумцев, лишенных совести и жалости; они будут заставлять нас, угрожая расправой, отречься от Б-га нашего и от веры отцов. И если мы их ослушаемся, то убьют они нас всех до единого. Помните: если поддадимся мы на их уговоры, то, может быть, и выгадаем для себя несколько лишних лет земной жизни, но окажемся в бытии нашем вечном удалены от Скалы Оплота нашего. Однако ежели не побоимся мы оставить это горестное, исполненное страданий земное существование, которое лишено всякого смысла при невозможности посвятить его служению Всевышнему, тогда удостоимся мы избавления и спасения – вечного и истинного. Сподобимся будущего мира. Судьба ваша в ваших руках, дети мои, вам решать, какой дорогой пойдете...

На мгновение в синагоге воцарилась мертвая тишина, затем ее прорезал плач, вопль неутешный. Перед глазами у всех стояли два живых примера: руанская община, выбравшая смерть во освящение Имени, и евреи Триара, которые вынуждены были отречься от веры, чтобы сохранить жизнь. Играть же взятую на себя роль их заставляли постоянно, да к тому же в полную силу... Какой из городов станет примером для общины города Майнца?

В этот час, когда все вокруг плакали от горя и безысходности, рабби Элхонан подошел к отцу и попросил слова. Тот кивнул, и рабби обратился к согражданам.

Кратко, но выразительно описал он все свои невероятные приключения, начиная со дня похищения и кончая чудесным возвращением в лоно еврейства. Сказал о небывалой роскоши, в которой жил, о власти и славе, о богатстве, которые отбросил, точно ненужный хлам, чтобы вернуться к вере отцов. Возвысил голос, сравнив свое нынешнее счастье, свой душевный покой с муками и неотступными сомнениями, какие испытывал посреди воистину королевского великолепия.

– Если уж я, который почти ничего не знал о своем народе и о вере Израиля, – говорил Элхонан, – метался, потеряв внутреннее равновесие, в этой почти сказочной, но чуждой еврейской душе жизни, то что говорить о каждом из вас! Подумайте, сколь невыносимо станет ваше существование, когда, презренные и поверженные в прах, лишенные вашего духовного оплота, вы будете вынуждены жить по законам веры, ложность которой прекрасно сознаете. И это после того, как все дни и годы свои вы провели в священном служении Б-гу Израиля.

– Дорогие мои братья, – завершил речь сын рабби Шимона, – стократ легче умереть, чем испытывать подобные страдания! Лучше расстаться с этим миром в чистоте и святости и получить в награду жизнь вечную, нежели томиться в грехе, в скверне и потерять лучший мир! Поклянемся же здесь и сейчас все вместе, поклянемся нерушимой клятвой, что никогда, ни в каких обстоятельствах не предадим веры отцов и не оставим путей Всевышнего!

И вся община как один человек воздела руки к небесам и поклялась над раскрытым свитком Торы сохранить верность своему Б-гу. И рабби Шимон вновь поднялся на ступени и возгласил:

– Отцы наши великие, Авраам, Ицхак и Яаков! Слышали ли вы клятву нашу? Я поступил по слову вашему и передал ваши слова общине сей. И вот вся святая община, словно один человек, готова исполнить свой долг и умереть во освящение Имени Всевышнего, да будет Оно благословенно! Но Ты, Владыка Небесный, Добрый и Милостивый, Страшный и Всемогущий, преклони слух свой к молитве своего верного раба, чье единственное желание – жить согласно Твоей Торе и в соответствии с Твоими заповедями! Сказал Ты через пророка своего Ишаяу: «Из-за злодеяния будет забран праведник». И если это значит, что один праведник может пожертвовать собой ради многих, то забери мою жизнь и отврати зло, которое суждено тем, кто стоит здесь со мною рядом. А если уже подписан твой приговор и ничего более нельзя изменить, то все равно – забери меня прежде остальных. Да не увижу я их горя и страданий! Да не узрят глаза мои смерти святого стада твоего, которое пас и берег я, верой и правдой служа им пастырем в течение сорока лет! Не посылай мне, молю, еще и этого испытания! О, Всевышний Г-сподь, Отец наш небесный, моя защита и избавление, возьми меня к Себе!

И в тот же миг глаза праведника закрылись, рабби Шимон покачнулся, медленно осел на пол и испустил дух.

Из всех уст вырвался возглас горя и изумления. Все, кто стоял поблизости, бросились к своему пастырю, пытаясь помочь, но сделать уже ничего было нельзя. Великий рабби Шимон закончил свой жизненный путь. Всевышний услышал его молитву и взял его на небо.

Община рыдала навзрыд. Горькие вопли еще долго раздавались окрест. Рабби Шимона и к месту последнего упокоения сопровождал неутешный плач евреев Майнца. Его дети один за другим подходили прощаться с отцом. Когда очередь дошла до самого младшего сына, до рабби Элхонана, тот произнес, стоя над открытой могилой:

– Да возрадуется душа твоя, о великий отец наш! Вот мы проводили тебя к месту последнего упокоения, и могила твоя устроена по обычаям Израиля. Доведется ли всем нам, оплакивающим тебя, удостоиться, как и ты, еврейского погребения?

Эти слова вызвали такой жуткий вопль отчаяния, достигший, казалось, самих небес, что рабби Элхонан уже не смог ничего добавить к сказанному.

На третий день недели траура в город ворвался граф Амиха во главе орды безжалостных негодяев. Перепуганные евреи, все восемьсот душ, составлявшие городскую общину, просили защиты и покровительства у архиепископа Ротенгарда. Но Ротенгард был свойственником и союзником графа Амихи. Он посоветовал просителям поручить лично ему заботу о сохранности их имущества и пообещал свое покровительство. После того как евреи передали архиепископу на хранение все свои ценности и капиталы, тот выдал их графу Амихе и его крестоносцам.

Последние, обнаружив, что ни один из восьмисот евреев Майнца не желает отказаться от религии предков, немедленно устроили резню. До самого конца рабби Элхонан не переставал ободрять и поддерживать колеблющихся и ослабевших духом, убеждая их гордо и радостно идти навстречу смерти во освящение Имени Всевышнего. Убийцы, понятное дело, в конце концов добрались и до него самого. Они разложили на площади большой костер и поволокли туда рабби Элхонана. Однако рабби Элхонан с возмущением оттолкнул их и сам, не дрогнув, взошел на место казни. Лицо его лучилось радостью – большей, чем когда бы то ни было, большей даже, чем та, которую он испытывал в далеком прошлом, поднимаясь на папский трон в Риме.

И смолкли, словно по мановению чьей-то властной руки, и разухабистые крики гнусных убийц, и вопли страдания, рвущиеся из уст погибающих праведников города Майнца. Все взоры обратились в тот миг к рабби Элхонану. А он стоял гордо, спокойно, возвышаясь над кучей хвороста и дров, – будто царь во главе могучего воинства. Языки пламени уже лизали его подошвы.

Он хотел было возвысить голос и открыть напоследок беснующимся извергам, что некогда носил сан «святейшего отца», сан наместника христианского бога на земле, их собственного бога. Пусть бы поняли нечестивцы, кого посмели они возвести на костер, пусть бы увидели, что означает величие и преданность служения Израилю. Однако сдержался, решив, что все равно никто ему не поверит и ответом будут лишь гнусные насмешки. И тогда над площадью зазвучал его высокий и чистый голос, перекрывший на мгновение все другие звуки:

– Слушай, Израиль! Г-сподь Б-г наш – Г-сподь один!

Эхо подхватило последние слова, многократно усилило и разнесло над городом. А сквозь толпу убийц вдруг прорвалась, как ураган, молодая еврейская женщина с пятью детьми, младший из которых был еще младенцем. Она раскидала горящие поленья, взобралась наверх и встала рядом с мужем, прижимая к себе детей.

– Милая Рахель! Дети мои! – вскричал рабби Элхонан. И в этот миг ввысь, колебля миры, вновь понесся многоголосый ликующий возглас:

– Г-сподь Б-г наш – Г-сподь один!!!

Потом на площадь опустилась тишина...

Восемьсот потомков Авраама, Ицхака и Яакова приняли смерть во освящение Имени Всевышнего на глазах у всего человечества.

Но прежде чем догорел костер, в пламени которого погибла вся еврейская община Майнца, прежде чем остыли разбросанные вокруг костра угли, налетел неистовый ветер, раздул тлеющий огонь, подхватил ветки и головешки и разметал их по окрестным улицам, по крышам и дворам. Некоторые упали на крышу синагоги, и та мгновенно запылала. Убийцы с хохотом принялись кричать, что огонь-де сам мстит евреям и их молельне. Однако одной синагогой дело не ограничилось. Пожар разгорался все сильнее и сильнее; он перекинулся на другие дома, и вскоре большая часть города обратилась в пылающие руины. До сего дня площадь, на которой свершилось чудовищное злодеяние, называется площадью Сожжения.

Архиепископ Ротенгард и граф Амиха разделили меж собой награбленное у евреев добро. Злодеям недолго пришлось пользоваться добычей.

Прошло два года, и кайзер Генрих открыто возложил на архиепископа Ротенгарда ответственность за резню, учиненную над невинными и беззащитными евреями Майнца. Архиепископу пришлось бежать, бросив дом и огромное имущество. До конца своих дней изгнанник влачил на чужбине жалкое существование. Конец банды крестоносцев был еще более скорым и плачевным. Они продолжали путь на восток, грабя, убивая и сея вокруг ужас, пока не встретили настоящий отпор и не потерпели жестокое поражение от венгров, чью страну попытались было разграбить по дороге. Никто из этих нечестивцев не вернулся домой и не остался в живых.

Надгробье великого рабби Шимона на еврейском кладбище Майнца уцелело до наших дней. А вот рабби Элхонан и все остальные члены общины не удостоились еврейского погребения, как и предсказал невольно сын рабби Шимона у могилы отца. Нет никакого надгробья у этого праведника, и нет нигде в мире рукотворного памятника, поставленного в знак уважения потомков к его мужеству и душевному величию.

Но память о рабби Элхонане живет в нашем народе. Имя его вспоминают со священным трепетом, предание о нем передается из поколения в поколение. В истории еврейской общины немецкого города Майнца не последнее место занимает судьба еврейского ребенка, которого подло выкрали из родительского дома. Воспитанный в чужой вере, он стал главой римской католической церкви, но сбросил папские ризы, чтобы вернуться к вере отцов, жить в ней и умереть за нее во освящение Имени Всевышнего Б-га Израиля. Да будет благословенна его память!

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru