[ << Содержание ] [ Архив ] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2003 КИСЛЕВ 5764 – 12(140)
Рабби Элхонан
Маркус Леман
Историческая повесть
Глава первая
Знакома ли вам, дорогие читатели, та дивная река, что,
петляя, спускается с предгорий величавых Альп и устремляется к широкой равнине,
и струится по благодатным землям, где под жаркими лучами солнца зреет лучший на
свете виноград? Слыхали ли вы когда-нибудь имя ее, восславленное стихами лучших
поэтов? Не помните? Неужто до сих пор не поняли вы, что речь идет о великом
Рейне? Значит, не бродили вы бесчисленное множество раз по его берегам, не
глядели подолгу и неотрывно в его бледно-зеленые воды…
Что же, тогда следуйте за мной: я поведу вас вдоль течения по древним и новым городам, которые рассекает Рейн: это и Страсбург, город серебра, и Кельн, город железа, и Майнц, город золота.
В златоглавом Майнце мы задержимся на время, и вы услышите одну из самых удивительных историй в жизни нашего народа. Историю о преданности и вере, о высшей доблести и подвигах во славу Всевышнего. Она тут и произошла, и многие десятилетия передавалась нашими соплеменниками из уст в уста, из поколения в поколение.
Майнц не просто очень красивый город, он еще один из старейших городов Германии, и дух седой древности овевает его. Возник он в те незапамятные времена, когда германцы сами еще не умели строить города. Здесь, где сливаются две реки – Рейн и Майн, где могучие горы окружают долину и на полях сегодня растет виноград, из которого делают самые дорогие вина, римляне некогда основали поселение; Юлий Цезарь перекинул тяжелый мост через Рейн, а Друзиус построил внушительную крепость.
Многие из сынов Израиля, изгнанные в те поры из родной земли, поселились в этом городе и создали в нем большую и процветающую общину; члены ее с великой любовью хранили и изучали главное сокровище, принесенное их народом в изгнание, – Тору Всевышнего. В Майнце жили два крупнейших представителя ашкеназского еврейства; с неслыханным самозабвением объясняли они Тору своим многочисленным ученикам. Это были великий рабби Мешулам и рабейну Гершом Светоч Изгнания, прозванный так потому, что был он для евреев негасимым маяком во тьме голуса. Тот самый рабейну Гершом, который ввел в жизнь народа несколько важнейших установлений, известных до сего дня под названием «Херем дерабейну Гершом».
История наша повествует о временах, когда в раввинском кресле Майнца сидел духовный наследник этих мудрейших евреев, рабби Шимон, прозванный впоследствии Великим. Рабби Шимон был тогда молодым человеком, его стихи еще не стали частью молитвенного канона, но несмотря на молодость он уже удостоился благодаря своим выдающимся способностям и успехам в изучении Торы высокого звания учителя и главы одной из самых известных общин Европы тех лет.
Итак, рабби Шимон одиноко сидел в учебной зале, погрузившись в размышления. Питомцы его только что ушли. На столах оставалось несколько фолиантов; то были преимущественно различные трактаты Вавилонского Талмуда. Однако не они занимали сейчас мысли Шимона. В эту минуту его постигло воистину б-жественное вдохновение. Глаза рабби стали подобны двум огромным пылающим углям, взгляд устремился куда-то в глубину, и, презрев все преграды на пути, словно проникал в невидимое. Губы шептали слова, рожденные сердцем и слагавшиеся в стихотворные строки, а гусиное перо, сжатое пальцами, чертило их на пергаменте.
Он сочинял проникновенный и возвышенный гимн, которому предстояло открывать молебен во второй день Нового года. Гимн возносил славу Всевышнему Царю, даже в недостижимом своем величии помнящему все великие и ничтожные деяния каждого своего подданного. Слова ложились на пергамент звучные, точные, целиком соответствуя ощущениям автора. В стиховом ритме слышалась музыка, рифмы нанизывались одна на другую словно жемчужины ожерелья, строки располагались в алфавитном порядке, но в текст искусно вплеталось имя самого сочинителя. То на губах его играла счастливая улыбка, то лицо обретало выражение глубокой сосредоточенности. Неожиданно дверь тихонько отворилась, и в комнату проскользнул удивительно красивый мальчик лет четырех. Неслышно ступая, он приближался к столу, за которым сидел рабби Шимон, и склонился над ним, пытаясь разглядеть написанное.
В этот миг гимн как раз был завершен. Рабби Шимон поставил последнюю точку и пробежал глазами текст.
– Ой, папочка! – радостно воскликнул ребенок, замерев на мгновение от восторга. – Ты же вписал в стих мое имя!
И взволнованно, с поразительной для такого маленького мальчика серьезностью громко продекламировал:
Э-лхонан[1] – Г-сподь свою милость
Простер над уделом своим,
Во благо стезю их спрямляя.
Рабби Шимон усадил златокудрого малыша к себе на колени и нежно поцеловал.
– Да, дорогой мой Элхонан, я и твое имя сюда вставил. Теперь наши имена будут упоминать всякий раз, когда евреи возносят молитвы Творцу в день суда. А скажи, в том, что ты сейчас прочел, все ли слова тебе понятны?
– Не все, отец. «Г-сподь свою милость простер над уделом своим» – это ясно. Удел – конечно же, народ Израиля, но вот дальше… Что такое «стезю их спрямляя»?
– Стезя – это путь, предназначение. Наша стезя, наш путь в этом мире, наше предназначение – это служение Всевышнему. И Г-сподь, избравший евреев из всех других народов, направляет нас теперь так, чтобы служение это было более совершенным. А ты, Элхонан, всякий раз, как назовут тебя по имени, вспоминай эти мои слова!
Мальчик взял в руки пергамент и начал повторять про себя:
Эл-хонан – Г-сподь свою милость
Простер над уделом своим...
Отец следил за ним взглядом, полным любви и гордости.
– Отец! – воскликнул Элхонан. – я выучил эти три строчки наизусть! Мне кажется, я никогда их теперь не забуду! И все, что ты мне сейчас объяснил про то, что они значат, я тоже буду помнить!
Счастливый отец обнял сына и прижал к сердцу.
Глава вторая
Жизнь ребенка в опасности
Беда пришла в дом рабби Шимона неожиданно. Элхонан в одночасье тяжело заболел, мальчик метался в жару, бредил и стонал. Отец и мать в оцепенении сидели возле его кроватки и только иногда тихонько плакали. Их верная служанка Маргарита (из христиан) самоотверженно ухаживала за больным ребенком. Ей одной время от времени удавалось напоить Элхонана, который почти не мог глотать, лекарством, приготовленным специально для него лекарем рабби Натаном.
Мальчика трясло, лицо его пылало, руки и ноги сводили судороги, со стонами он все метался и метался в постели. Порой в бреду что-то бормотал о своих товарищах, родителях. Как-то долго звал няню Маргариту, а когда она подошла к нему, он, привстав, с силой, громко крича, оттолкнул ее от себя. Видимо, его мучили кошмары. Потом, обессиленный, он упал на подушку и долго лежал в изнеможении совершенно неподвижно. Спустя несколько минут вдруг снова приподнялся и отчетливо произнес:
Э-лхонан – Г-сподь свою милость
Простер над уделом своим...
В эту минуту в комнате появился рабби Натан. Услышав слова мальчика, лекарь замер, пораженный, потом обратил вопросительный взгляд к рабби Шимону.
– Это строка из моего нового гимна, я сочинил его для Рош а-Шона, – объяснил рабби Шимон. – Ребенок случайно оказался в комнате, когда я писал, и очень обрадовался, увидев в стихотворении свое имя.
Рабби Натан задумался на мгновение, затем укоризненно покачал головой:
– Я неоднократно указывал почтенному рабби, что он чрезмерно спешит с обучением ребенка, сверх всякой меры перегружая его неокрепший разум. В столь нежном возрасте мальчику нужны лишь детские игры, детские развлечения. Когда он достаточно повзрослеет – тогда дело другое….
Врач приблизился к постели Элхонана и внимательно его
осмотрел. Лицо его выражало явное беспокойство. Он вздохнул, но заговорил по
обыкновению спокойно и сдержанно.
– Болезнь ребенка весьма тяжела и потому изнурительна. Он требует постоянного и очень внимательного ухода. Такое положение дел продлится девять дней, после чего наступит кризис. Нет, однако, никакого смысла в том, чтобы вы все трое неотлучно находились при мальчике. Нужно сменять друг друга, чтобы каждый мог отдохнуть и вернуться к постели больного со свежими силами. В противном случае, вам не выдержать этой нагрузки.
– Мне кажется, мужу не следует ухаживать за сыном, – подала голос жена рабби Шимона. – И без того он сидит ночи напролет, трудясь над священными книгами и сочиняя. Он совсем не дает себе отдыха. Мы с Маргаритой управимся и вдвоем.
Лекарь ушел. Рабби Шимона вскоре позвали в учебную залу: пришли два еврея, желая разобрать свою тяжбу по законам Торы. День постепенно близился к вечеру. Маргарита уговорила ребецн отдохнуть несколько часов, обещая разбудить ее в полночь. И хотя матери всегда невероятно трудно уйти от постели больного ребенка, ребецн понимала, что отдых ей необходим. Посему она отправилась к себе и прилегла.
Маргарита осталась наедине с ребенком. Она глядела на него глазами, полными боли и слез, и бормотала себе под нос:
– Бедное, бедное дитя! Неужели он умрет почти во младенчестве, такой красивый и смышленый мальчик! Как мне жаль тебя, милое дитя! Как больно, что никогда не попадешь ты в рай: ведь ты еврейский ребенок! А я так тебя полюбила! Чего б только я не сделала, чтобы спасти тебя от геенны огненной!
И нянька разрыдалась – да так горько и безудержно, что Элхонан проснулся и вновь что-то забормотал в бреду. Маргарита стала гладить его и успокаивать, пыталась влить ему в рот успокоительную микстуру, но мальчик упорно отталкивал ее руками. Она называла его всякими ласковыми именами, целовала и обнимала, но ребенок не успокаивался. Неожиданно открылась дверь, и вошел рабби Шимон. В то же мгновенье ребенок смолк, сел в кровати и провозгласил:
Э-лхонан – Г-сподь свою милость
Простер над уделом своим...
Рабби Шимон склонился над сыном, поцеловал пылающий лобик. По щекам его струились слезы. Мальчик понемногу стих и погрузился в сон, который с каждой минутой становился все глубже и спокойнее. Когда в полночь мать пришла сменить Маргариту, ей показалось, что сыну полегчало. Врач, явившийся на следующее утро, объявил, что тоже наблюдает некоторую перемену к лучшему, и есть надежда, что на девятый день, – при благополучном, разумеется, завершении кризиса, – ребенок пойдет на поправку.
Глава третья
Вещий сон
Стояло погожее воскресное утро. Из широких дверей христианского храма валом валил народ. В сумрачной глубине церкви осталось лишь несколько человек, продолжавшие усердно возносить молитвы небу.
Среди них была и Маргарита, служанка рабби Шимона. Она изливала душу священнику Томасу, рассказывая про тяжелую болезнь еврейского мальчика, няней которого служила, и о своем неутешном горе из-за того, что бедному невинному малютке не избежать геенны огненной. Он же не христианин!
Когда она покинула собор, лицо ее сияло радостью, глаза светились. Теперь она знала, что надлежит делать...
Элхонан тем временем все еще витал между жизнью и смертью. Шел девятый день болезни. В доме ждали кризиса. Мать сидела у постели ребенка, а рабби Шимон закрылся в учебной зале, тщетно пытаясь склонить свой ум к размышлениям на ученые темы. Многодневная усталость в конце концов взяла над ним верх, и он задремал над раскрытой гемарой. Ему, видно, приснился чудесный сон, ибо, пока он спал, по лицу его блуждала счастливая улыбка. Через некоторое время рабби Шимон пробудился, встал, закрыл книгу и поспешил к жене. Голос его звенел, когда он проговорил ей торжествующе:
– Бела! Наш сын не умрет! Он будет жить!
Ребецн вздрогнула и обратила на него недоуменный измученный взор.
– Послушай, Бела! Я нечаянно задремал, и мне приснился вещий
сон, приоткрывающий завесу над будущим! Точно знаю, что вещий! От усталости я
обессилел и заснул над страницей гемары, сам не заметив как. Слова и строчки
сплелись в причудливый узор, буквы плясали перед глазами, принимая разные
причудливые формы, раскрывая свои потаенные значения и смыслы. Алеф выглядел
владетельным, роскошно одетым князем, державшим в руке мощный жезл и
командовавшим великим воинством. Бейс предстал мне великолепным дворцом; такой
огромный дворец я видел только в Италии. Гимл тянул шею и вертел головой, точно
верблюд. Красивые резные ворота, ведущие во дворец, были далетом. 
Передо
мной простерлась огромная рука, сжатая в кулак. Это оказался йуд. Я увидел
красивое женское лицо и услышал счастливый смех. Это была буква пей. Зайн
напоминал воина с копьем. Буквы летели мимо в безумном танце. Потом закружили
меня, подняли, как на крыльях, и перенесли в дивный солнечный край. Там буква
бейс опять стала дворцом, и все мы вошли внутрь в высокие дубовые двери. В
просторном пышном зале, в самом центре на золотом троне сидел могущественный
властитель. Лица его я поначалу не разглядел. На голове у него сияла золотом
корона с тремя большими зубцами. Наверно, он был царем. Вокруг толпились
вельможи; склонив головы, они всем своим видом выражали смирение и готовность
служить своему господину. Поочередно каждый из них подходил и целовал ему ноги.
Только буквы не склонились перед царем и не раболепствовали. Я внимательно
вгляделся в этого грозного правителя… Ты не поверишь – я с изумлением узнал в
нем нашего Элхонана. Но изумление мое стало гораздо сильнее, когда я заметил на
груди сына огромный золотой крест! В отчаянии я закричал: «Элхонан, Элхонан!» И
тут же этот грозный правитель, наш Элхонан, встал с трона, отбросил крест
далеко в сторону, бросился в мои объятия и расцеловал меня. Буквы окружили нас
обоих, подняли вверх, и мы вихрем перенеслись сюда, в Майнц. И уже здесь, в
Майнце, на центральной площади неведомо как и откуда вдруг появился сказочной
красоты трон, к которому вели семьдесят две ступени. В точности такой, каким
описывают наши мудрецы трон царя Шломо. На каждой ступеньке лежали два золотых
льва и грозно рычали, а золотые орлы простирали над ними свои крылья. Элхонан
сорвал с головы корону и забросил ее куда-то прочь. Он швырнул ее, наверное,
прямо в Рейн; там она и потонула: я слышал громкий всплеск. Потом наш мальчик
стал подниматься по ступеням трона, гордый и величественный. Львы склоняли пред
ним головы, орлы же опускали клювы и крылья к земле. А когда он достиг вершины
трона, с небес спустился сонм ангелов. Они несли ему другую корону. Ее
нестерпимое сияние слепило глаза. Они опустили ее на голову нашего сына, а он
стоял выпрямившись, в лучах нездешнего света. И ангелы дружно воскликнули: «Вот
чего удостоен человек, которого захотел возвысить Царь Царей!» Тут я проснулся
и тотчас поспешил к тебе, чтобы обо всем рассказать. Поверь же мне – наш сын с
Бжьей помощью обязательно поправится. Он предназначен Г-сподом для славы и
величия!
– Да будет воля Его! – ответила праведная женщина и снова склонилась над ребенком. Мальчик спал глубоким сном.
Когда на следующее утро он проснулся, у его кровати сидел рабби Натан. Долго держал лекарь в своей ладони его маленькую детскую ручонку; наконец, поднялся и радостно объявил:
– Благословен Врачующий больных! Кризис миновал. Ребенок избежал смерти!
Глава четвертая
Где ребенок?
Кр
изис действительно миновал, но Элхонану предстояло еще долго оставаться в постели. Маргарита ухаживала за ним с необычной даже для нее любовью и преданностью. Всякому, кто захотел бы в эти дни попристальнее к ней приглядеться, сразу стало бы ясно, что в ее отношении к мальчику произошли важные изменения. Она, конечно, любила его и прежде, но теперь относилась к нему не просто с любовью, а с каким-то чуть ли не религиозным благоговением. Когда кто-нибудь помимо нее, будь то даже отец или мать, подходил к ребенку, она испытывала к этому человеку острую неприязнь. Она болезненно ревновала мальчика ко всем, кто приближался к его постели, кто пытался заговорить с ним. Ребецн заметила странное поведение служанки, но приписала его нервному расстройству; оно было результатом страшного переутомления во время болезни ребенка.
На самом же деле поведение девушки объяснялось иными причинами. В тот самый день, когда Маргарита излила душу перед отцом Томасом и призналась, что боится за Элхонана, ибо, если малютка умрет, то неизбежно попадет в ад и пребудет там вместе с грешниками, она получила от священника дельный совет. Он сказал, что она обязана сделать все возможное, дабы ребенка коснулась христианская благодать. Только тогда душа его спасется от адского огня. И Маргарита поклялась обратить мальчика в христианство. Она была убеждена, что он избежал смерти только благодаря этому ее решению. С того дня она стала воспринимать Элхонана как свое родное дитя, как плоть от плоти своей, и все ее помыслы были об одном: как оторвать ребенка от родителей, как увезти его и воспитать в католической вере.
Тем временем наступил священный день ежегодного Небесного суда. Пришел Новый год. Все домочадцы рабби Шимона отправились в синагогу, чтобы услышать звуки шофара. Один Элхонан должен был остаться в своей комнате под присмотром Маргариты. Однако позади дома, спрятавшись за деревьями, уже дожидались своего часа доверенные люди священника Томаса, с которыми Маргарита заранее условилась о похищении ребенка. Убедившись, что она одна, служанка торопливо отперла заднюю дверь, и в дом тут же проникли два человека в масках, закутанные в черные плащи. Прежде чем перепуганный Элхонан успел издать хотя бы звук, рот ему закрыли платком. Сильные руки подхватили детское тельце и вынесли из родного дома.
После того как все свершилось и Маргарита заперла за похитителями дверь, в сердце ее вдруг появились страх и сомнения. Содеянное неожиданно предстало перед ней в новом свете. Ее охватило глубокое раскаяние, она даже похолодела от ужаса. В отчаянии девушка бросилась на пол и горько зарыдала. Рвала на себе волосы и одежду и осыпала себя проклятиями. Хотя, конечно, в глубине души ее жила тайная радость от мысли, что теперь-то мальчику не страшен больше адский пламень. Теперь он станет добрым христианином.
Рабби Шимон и его жена возвратились домой в праздничном настроении. Но едва переступив порог, оба застыли на месте при виде распростершейся ниц Маргариты, ее всклокоченных волос, ее исцарапанного, искаженного болью лица. Глянув на это пугающее зрелище, Бела вскричала, дрожа от ужасного предчувствия:
– О, мой Б-г! Что здесь случилось, Маргарита? Встань же! Говори! Где наш сын? Где Элхонан?
Маргарита ничего не отвечала и даже не пыталась встать. Родители мальчика немедля послали за рабби Натаном, а сами бросились искать Элхонана. Они звали его, молили откликнуться, но ответа не было.
Тем временем прибыл рабби Натан. Он осмотрел Маргариту и сказал, что та абсолютно невменяема и сейчас от нее ничего узнать не удастся. Потерявшую сознание женщину положили на кровать.
Ужасная весть мгновенно распространилась по городу. Все бросились на поиски пропавшего Элхонана. Того, понятно, нигде не было. О случившемся безотлагательно известили епископа и городскую стражу. За любые сведения о мальчике было назначено крупное вознаграждение. Отправили гонцов в окрестные деревни и ближайшие города. Все оказалось напрасным. Ребенок исчез. Та единственная на земле, что могла пролить свет на судьбу мальчика, по-прежнему была не в себе. На бесчисленные и неутихающие вопросы она отвечала слабой, бессмысленной улыбкой человека, помрачившегося рассудком.
На второй день Нового года кантор в синагоге запел новый гимн рабби Шимона:
Э-лхонан – Г-сподь свою милость
Простер над уделом своим...
Несчастный автор, не в силах сдержаться, зарыдал в полный голос. Вслед за ним рыданиями разразилась вся община. Наверху, где были места для женщин, вопль горя, казалось, поднимался до самых небес. Ребецн Бела лишилась чувств, и женщинам далеко не сразу удалось привести ее в сознание.
По окончании молитвы рабби Шимон с величайшим трудом заставил себя собраться с силами, чтобы успокоить свою безутешную жену. Ему помогала вера в мудрость и справедливость Всевышнего. Беда сразила его, страшная, нежданная, но он всей душой уповал на Его милосердие, и даже Бела в конце концов, под его влиянием, немного успокоилась.
Дни шли за днями, но след Элхонана так и не отыскался.
Глава пятая
Католическая карьера
Люди в масках сумели переправить Элхонана в якобинский монастырь совершенно незаметно, не вызвав ни у кого ни вопросов, ни подозрений. Бедный ребенок был до смерти перепуган и плакал не переставая. Прелат Томас, инициатор похищения, решил довести это злодеяние до логического конца и держал ребенка у себя в комнате. В результате сильнейшего нервного срыва еще не окрепший после болезни мальчик захворал снова. Это лишь помогло Томасу осуществить его поистине дьявольский замысел. Священник не жалел денег на врачей и лекарства, и Элхонан спустя некоторое время стал понемногу поправляться. Однако долгая болезнь и пережитое душевное потрясение начисто лишили мальчика памяти о прошлой жизни. Теперь он был уверен, что родился и вырос в монастыре.
Прелат относился к ребенку с лаской, опекал его, сам заботился о нем и в конце концов завоевал его сердце. Он звал его Феликсом, и ребенку даже не приходило в голову, что когда-то имя его звучало по-иному. Как только мальчик окончательно поправился, Томас переправил его в якобинский монастырь города Бамберга. Он был уверен: тем, кто понапрасну ищет следы пропавшего сына рабби Шимона, и в голову не придет забираться в такую даль. В учении ребенок проявил выдающиеся способности и недюжинное прилежание, что не уставало поражать его наставников. Они обучали его всему, что знали сами, без малейших скидок на возраст и неразвитый детский ум, и он без труда впитывал все, как губка, так что оставалось лишь дивиться пытливости его разума и феноменальной памяти. Уже в семь лет он свободно владел латынью, непринужденно пользуясь сложными фразеологическими оборотами и не делая даже малейших ошибок в грамматике. После того как ребенок усвоил всю премудрость, которую могли предложить ему отцы-якобинцы из Бамберга, настоятель монастыря, гордый своим замечательным воспитанником, отправил его в Рим. И здесь Феликс не переставал поражать окружающих своими талантами. Он был представлен самому папе и отдан для продолжения образования одному из ученейших и авторитетных приверженцев католицизма.
В те времена власть папы не знала почти никаких ограничений.
Жизнь народов и государств была у него в руках, целиком от него зависела. Перед
римским Святым Отцом склоняли гордые головы короли и князья почти всей Европы. 
Некий бенедиктианский монах Гильдбранд, влиятельная в религиозных кругах личность, друг и секретарь Амальфийского архиепископа, особы еще более важной в католической иерархии, выказал горячую заинтересованность в судьбе вундеркинда Феликса. Он взял на себя все заботы об образовании мальчика в надежде воспитать его в соответствующем духе, дабы тот мог со временем стать его правой рукой.
Так и рос сын рабби Шимона, погруженный в круговорот церковных забот и в интриги папского двора, пока не сделался одним из крупнейших богословов на свете, искушенным во всех областях религии и теологии.
В год, когда он достиг своего восемнадцатилетия, папа умер и на освободившийся трон был возведен Гильдбранд. Новый понтифик звался теперь папой Григорием VII.
Наступила бурная пора нововведений и перестановок – словом, решительных перемен. Папа Григорий намеревался безотлагательно воплотить в жизнь все свои, отнюдь не заурядные планы, кои лелеял и вынашивал еще в бытность бенедиктианцем Гильдбрандом. Главный его замысел состоял в установлении повсеместной и абсолютной церковной власти. В качестве наместника Христа на земле папа должен был стать верховным правителем и высшим судьей не только в вопросах религии, но и во всех областях политической, государственной и общественной жизни. Для выполнения этого замысла он нуждался в многочисленной, обученной и хорошо вооруженной армии, мощному влиянию которой предстояло распространиться на весь христианский мир. Основным «строительным материалом» будущей армии Григорий считал католических священников, которых можно было найти в любом, даже самом маленьком селении; их авторитет в ту пору был весьма велик. Он, однако, понимал, что жены и дети станут досадной помехой своим мужьям и отцам в той деятельности, которую он предназначил последним. Вот если бы все священники дали обет безбрачия, отреклись от всяческих семейных уз, как это сделали некогда древние монахи! Тогда ничто не препятствовало бы им посвятить себя целиком служению католической церкви... И церковь смогла бы превратиться в могучую, неодолимую силу, в подлинную владычицу христианского мира во главе с понтификом.
Таков был великий план нового папы. Едва утвердившись в Ватикане и не откладывая дела в долгий ящик, Григорий VII издал «Наказ пастырям», согласно которому католическим священникам запрещалось жениться, а тем из них, кто уже был женат, предписывалось немедля развестись и покинуть свои семьи.
Яростный протест стал ответом на этот «наказ». Кое-где дело дошло до открытого и умело организованного восстания священников против папского своеволия. Особенно упорно сопротивлялось католическое духовенство Германии.
Но не такой человек был Гильдбранд-Григорий, чтобы отказаться от того, что считал необходимым и правильным. Тотчас разослал он своих эмиссаров туда, где вспыхивали бунты, проявлялось неповиновение. Эмиссарам предписывалось проследить за исполнением папской воли и восстановить порядок любыми способами, в том числе и силой.
Наиболее важную и трудную миссию – умиротворить и склонить на свою сторону германских священнослужителей – он поручил самому добродетельному, самому одаренному своему сподвижнику – юному легату Феликсу.
Глава шестая
Спасение дочери Израиля
Успехи Феликса, отправившегося выполнять папское поручение, превзошли все ожидания. Всюду, где бы он ни появлялся, ему удавалось утишить волнения, убедить в своей правоте недовольных пастырей стада Христова. Высшие католические иерархи на местах – епископы и архиепископы – все глаза проглядели в ожидании этого выдающегося папского посланца. В каждом городе Феликс собирал священников и произносил перед ними пламенные речи о добрых намерениях и великих планах папы. Он ярко живописал славное будущее католической церкви и находил аргументы, доказывая, что для успеха задуманного нужно полностью освободиться от пагубного влияния мирского и материального. Что дух и разум служителей церкви должны быть абсолютно свободны. Его слова оказывали на слушателей необыкновенно сильное воздействие.
Германские католические иерархи слали в Рим отчеты, где возносили папского эмиссара до небес. Сам папа тоже весьма высоко оценил заслуги своего любимца. Миссия растянулась на многие месяцы, молодой легат разъезжал по Европе, а Ватикан, в свою очередь, продвигал его вверх по церковной иерархической лестнице – от чина к чину, со ступени на ступень.
Разногласия между королевской властью и Ватиканом тем временем обострились. Было жизненно важно поэтому привлечь на сторону папы всевозможных германских князей и князьков. Заставить их прекратить любые отношения с императором. На этом поприще Феликс тоже добился блестящих побед, принесших юноше еще большие почести и награды. Находясь в Лендсгуте он получил известие о присвоении ему сана епископа Роверде, а вместе с ним – указание неукоснительно, с прежней энергией продолжать свою деятельность. Примерно два года спустя в городе Триаре он узнал, что избран архиепископом Ровены. На следующий год, уже в Бройншваге, он получил от папы кардинальскую мантию.
Двадцатипятилетний Феликс достиг таких высот, которые доступны лишь очень немногим, да и то не раньше старости. После возведения в кардинальский сан папа повелел ему перебраться в северные области Германии.
Регенсбургский епископ ждал прибытия папского эмиссара, его преосвященства кардинала Феликса, с великим нетерпением. Кайзер Генрих IV со товарищи немилосердно притеснял своего главного конкурента Рудольфа Швабского. Вследствие чего звезда папы Григория VII опасно потускнела и грозила закатиться. Верные сторонники главы римской церкви предпринимали героические усилия, чтобы склонить чашу весов в свою сторону. С этой целью в городе Регенсбурге созвали великий собор. Туда-то и поспешал его преосвященство кардинал Феликс.
При въезде в город его карета неожиданно встала посреди улицы, едва не перевернувшись. Какой-то еврей остановил ее, бросившись наперерез лошадям. Нарушитель спокойствия немедленно предстал пред светлые очи его преосвященства. Несчастный был в отчаянии: его бледное лицо искажала гримаса боли, он съежился, согнулся, хриплый голос дрожал:
– Спасите! Милостивый господин, спасите мою дочь! 
– Скажи мне, кто ты, добрый человек, и что с тобой приключилось, – попросил кардинал.
– Меня зовут Мешулам. Я еврей, житель этого города. По дороге в Бамберг на меня напали люди одного рыцаря, члена ордена Красной Скалы, и обокрали до нитки. Они забрали все имущество и мою дочь. Мою Рахель! О добрый господин! Смилуйся надо мной, несчастным! Вот уже скоро полгода, как я взываю о помощи всюду, где только возможно, но никто не хочет слушать мои жалобы! Дошло до меня, добрый господин, что ты милосерден и благосклонен ко всякому несчастному и нуждающемуся, и я решился припасть к твоим стопам. Ты – моя последняя надежда! Яви же милосердие! Я знал, что не смогу попасть во дворец и оттого вынужден был остановить твою карету на улице. Пожалей несчастного отца!
Кардинал велел еврею сесть в карету и там расспросил его во всех подробностях, как было дело. Этот рыцарь из ордена Красной Скалы числился среди противников кайзера и состоял в открытой конфронтации к регенсбургскому епископу, под покровительством которого находились евреи города. Епископ, тем не менее, никакого внимания ничтожнейшему из своих подопечных не уделил. И уделять не собирался. В данный момент у него имелись более важные и неотложные заботы.
На соборе присутствовали многие германские князья, бароны, просто влиятельные люди и, конечно же, католическое духовенство. Всех обворожил блестящий кардинал, столь юный и столь мудрый, всех потрясла его пылкая речь в поддержку политики папы. И едва кайзер двинул свои войска в Италию, как в Германии начался бунт. Сторонники кайзера потерпели сокрушительное поражение. Укрепленный замок рыцаря из ордена Красной Скалы был осажден и захвачен. Феликс собственноручно вернул двенадцатилетнюю Рахель в дом счастливых родителей.
Из Регенсбурга кардинал отправился в Бамберг. Когда его преосвященство в сопровождении епископа явился в якобинский монастырь и, представ перед его престарелым настоятелем, объявил себя здешним воспитанником, восторгу и ликованию присутствующих не было предела. К вящему удовольствию монахов и священников Феликс объявил, что на время своего пребывания в городе он намерен поселиться в стенах монастыря; здесь же будет его официальная резиденция. Как-то, оставшись с настоятелем наедине, он решил, что настал подходящий случай, и стал подробно расспрашивать его касательно своего происхождения. Последние годы он нет-нет да и принимался думать на эту тему.
– Святой отец! – промолвил он. – Я помню, как вы послали меня в Рим семилетним мальчиком. А до этого я жил здесь довольно долго. Вам несомненно известно, как я попал в ваш монастырь. Правда ведь? Не согласитесь ли вы поведать мне об этом?
– Ваше преосвященство! – отвечал настоятель. – Знаю только, что вас привез сюда монах-якобинец Томас, священник из Майнца. На этом событии явно лежал покров тайны, и Томас не нашел нужным что-либо нам сообщить. Мы, со своей стороны, не особенно интересовались подробностями. К нам часто привозят младенцев, чье происхождение неизвестно или сомнительно. Не вдаваясь в интриги и бедствия мира сего, мы растим и воспитываем детей для будущего монашества или священства. Дети же, как правило, никогда не интересуются своим прошлым. Мне почему-то всегда казалось, что за вашей историей стоит некто весьма родовитый и высокопоставленный, и этот господин заинтересован в том, чтобы скрыть от всех вашу родословную.
Кардинал нахмурился и помрачнел. Мысль о том, что ему неведомо, откуда он, чей сын, уже не давала молодому человеку покоя. Он и сам не мог понять, отчего это теперь так его тревожит. Проведя некоторое время в размышлениях, Феликс решил в ближайшие же дни отправиться в Майнц, найти монаха по имени Томас и произвести дознание на месте.
В тот же вечер он получил от папы срочное указание немедленно вернуться в Рим. Поездка в Майнц, таким образом, была отложена до лучших времен.
Продолжение следует
[1] Эл-хонан – Б-г смилостивился. – Прим. перев.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru