[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2001 ЭЛУЛ 5761 — 9 (113)
Два Голиафа
Давид Маркиш
Хотелось бы обратиться к ироническому тону: вот, еще один объяснитель русско-еврейских отношений объявился на нашу голову, он нам сейчас все растолкует, все расставит наконец-то по своим местам... Хотелось бы – да не могу: речь идет о Солженицыне.
Антисемитизм
есть тень еврейства
А. Эйнштейн
Если б не Солженицын, не бронзово-гранитный Солж с его рассекшей великий лоб морщиной, похожей на рубец от удара палаческим кнутом, – можно было бы книжку «Двести лет вместе» смело выбросить в ближайшую мусорную урну: бездарный труд ловца вполне случайных цитат, набившие оскомину перепевы и пересвисты о том, что русские евреи-де сами виноваты во всех своих несчастьях (унтер-офицерская вдова, с позволенья сказать, сама себя высекла), что погромы явились естественной молодецкой реакцией коренного народа на еврейскую алчность, наглость и мятежное антиправительственное бунтарство (дело житейское – вон, и у американцев суд Линча неискореним), что расследование по делу о смаковании евреями крови христианских младенцев оставляет место для глубоких сомнений... Сочинений подобного рода немало было произведено на свет Б-жий настоящими интеллигентами-антисемитами, «образованцами» и натуральными жидоморами, преследуемыми житейскими неудачами и горьким ощущением неполноценности в гуще родного народа, посреди красивых березовых рощ.
Не примитивный, луково-редечный антисемитизм Солженицына вызывает горечь по прочтении «Двести лет вместе» – у того же Шульгина, обильно цитируемого автором, все это получалось куда ярче и талантливей – а ощущение полного литературного крушения автора «Матрёнина двора», «Ивана Денисовича», заключительных глав «Ракового корпуса». Крушения, подкатившего к писателю с «Красным колесом» – в его нераспутываемых узлах, в его костлявом кунсткамерном языке. «Красное колесо» – неосуществившееся дело всей жизни – вышло из колеи и поскакало, теряя спицы, по камням и колдобинам. А сверкающие колеса русских эпопей – «Война и мир», «Тихий Дон», «Жизнь и судьба» – продолжают свой уверенный ход... Крушение первейшего, главнейшего литературного замысла – открытие единственной правды отечественной истории – и такого гиганта, как Солженицын, способно искалечить.
Да существует ли правда в последней инстанции? Или у каждого правда все-таки своя, и вывести общий знаменатель правд никак невозможно? «Можно!» – утверждает находящийся «на исчерпье» Александр Исаевич Солженицын в «Двести лет вместе». Это самое «исчерпье» дает нам право предположить, что сочинением о русско-еврейских отношениях писатель завершает свои воистину титанические правдоискательские труды.
Не вижу смысла последовательно цитировать цитатник, коим представляется мне «Двести лет вместе»; составитель немало потрудился, собирая и подбирая. Расположение цитат, однако же, насторожит и слепца с его палкой: каждый новый ход, каждое новое движение автор открывает обширной антисемитской цитатой, – а вслед за тем, «справедливости ради», обращается к носителям противоположных или несовпадающих взглядов, по большей части евреев. Трюк этот хорошо знаком профессионалам из средств массовой информации, из цеха промывки мозгов: на информируемого результативно воздействует лобовое утверждение, а не окольное опровержение. Вряд ли Солженицын ставил своей целью промывку мозгов соотечественникам, но и не догадываться о результатах своих упражнений он едва ли мог.
Недолгая – на глубоком фоне еврейского прошлого – история русско-еврейских отношений окрашена в драматические тона. Преобладают два цвета: красный – крови, черный – траура. И не нужно быть Солженицыным, чтобы открыть это обстоятельство городу и миру. Солженицын, однако же, счел нужным сообщить читателям, что евреи – довольно-таки злокозненное племя, от которого у великой, но простодушной России одна лишь головная боль. И это – все... Дурная, по Солженицыну, получается у России голова, если бесправный «кагал» да горстка богатых жуликов довели великую страну до хронической мигрени, до изнурения, а затем и до беды.
Набор горьких обвинений в адрес евреев носит, впрочем, вполне протокольный характер: спаивали русский народ, бунтовали против царя, охотно влились в разрушительное революционное движение, мешали воевать с японцами и тем самым способствовали позорному поражению, убили Столыпина, плохо себя вели во время первой мировой (хотя встречались среди них и отважные ребята, вроде однорукого Трумпельдора с его георгиевским набором).
Остановимся на Столыпине – это тема куда как не чужда писателю, он посвятил ей немало страниц в «Красном колесе». Как известно, Столыпин был застрелен выкрестом Дмитрием Богровым в Киеве, в театре, в 1911 году. «И, во что даже трудно поверить, – пишет Солженицын, – киевская еврейская община не выступила с осуждением или сторонним сожалением по поводу этого убийства». Трудно в это поверить или нет – но при чем же здесь еврейская община, с которой Богров, приняв крещение, безвозвратно порвал? Та самая религиозная община, для которой переход ее члена из иудаизма в иную религию является непререкаемым актом позора и равносилен духовной и физической смерти? Но тут, «справедливости ради», следует отметить, что за убийство Столыпина Дмитрий Богров был ненавистен киевской общине в лучшем случае лишь во вторую очередь, в первую же – как предатель религиозного наследия отцов. И ждать от общины какой-либо реакции на действия отщепенца было столь же бесполезно, сколь и бессмысленно.
Как говорится – дальше в лес, больше дров. Киевские евреи, замечает Солженицын, и не подумали благодарить власти за то, что по свежим следам убийства в театре не вспыхнули погромы. Затем автор выкладывает цепочку предположений удивительных: не застрели Богров Столыпина – Столыпин не допустил бы первой мировой войны, не допустил бы революции, не допустил бы, тем самым, воцарения большевиков, их войны с Гитлером, захвата вермахтом Киева. Выстрел в киевском театре, таким образом, подвел киевское еврейство под гитлеровский нож в Бабьем Яру, и этим оно обязано еврею же Дмитрию Богрову... Все это было бы смешно, если бы не было так грустно: сослагательное наклонение, эта каверзная частица «бы», подобно волшебной палочке, обращает потрясающие рассуждения Солженицына в мутную водицу.
К слову, рассуждая о жизни еврейских общин в России, Солженицын нередко ссылается на евреев, принявших крещение, начисто игнорируя при этом тот факт, что выкресты, уйдя от еврейства, занимали, как правило, антисемитские радикальные позиции. Это явление, носящее скорее психологический, чем логический характер, достойно внимания писателя, – однако автор «Двести лет вместе» решительно от него отворачивается.
Итак, спасибо царю Николаю за то, что уберег нас от киевского погрома в 1911 году. Но погромы все же были, этот факт трудно отрицать. Одна часть подданных громила и убивала другую не потому, что Рабинович споил Иванова, а Абрамович обжулил Петрова, – а потому, что «Бей жидов!». Бей всех евреев подряд, изводи проклятое племя под корень – ну и, разумеется, грабь награбленное. И что-то не слышно было серебряного голоса царя, осуждающего насилие. А если избиваемые вопили, оборотясь ртом к Западу, – плохо: Россия предстает перед миром в дурном свете... Это Солженицын журит евреев за то, что выносят сор из избы. А как же быть с его знаменитым, справедливейшим: «Нет в мире внутренних дел, есть лишь министерства внутренних дел»!
Изумление, если не шок, вызывают рассуждения автора «Архипелага ГУЛАГ» о предполагавшемся переселении евреев из мест их традиционного проживания на «свободные земли». На хорошие, замечательные земли – плодородные, красивые, такие пустынные! Идея гениально проста: согнать всех евреев черты оседлости и депортировать их куда следует, куда приговорит власть. А если не хочет еврей уезжать из своей Касриловки невесть куда – ну, вот не хочет!.. А это уже мелочи, капризы. Ведь оставляя насиженные места, евреи тем самым дадут возможность коренному населению перенять у депортированных налаженные торговые связи, какое-никакое кустарное производство, безоглядно завязать с вредной пьянкой и начать новую жизнь – обустроенную, зажиточную. И всем, наконец-то, будет хорошо: и коренному населению без евреев, и евреям на целине, среди огородов и полей.
Вслед за свободой духа мы получили в этом мире свободу ног: каждый волен идти, куда ему вздумается; и в этом прелесть дней нашей жизни. Царь Николай и его советчики – не первые и не последние, кто посягнул на эту свободу. Сталин с подручными переселил немало народов, при транспортировке до половины высылаемых ушли в землю. Чеченцы вряд ли забудут когда-нибудь кремлевского горца, ненависть к которому они перенесли на «русских» вообще. Но кто ж тут будет разбираться, на пороге геноцида! В таком случае неприязнь намеченных к выселению евреев должна была быть направлена против немцев – ведь русский император Николай Второй имел к русскому народу более чем косвенное отношение.
Солженицын характеризует предполагаемую высылку по меньшей мере миллиона евреев как «организованное переселение евреев с места на место». Ну что ж, Сталин тоже вполне «организованно» перегонял кавказцев в Сибирь и в Среднюю Азию, на «новые земли». И аналогия тут напрашивается сама собою. Что ж помешало осуществить благотворное «организованное переселение» евреев при царе Николае? Солженицын объясняет: разболтанность и слабость бюрократического аппарата, еврейские взятки начальству. При Сталине, не хвати его удар в марте 1953-го, ничто бы уже не помешало: ни взятки, ни бюрократическая расхлябанность.
Не без оснований связывает Солженицын российское еврейство с практическим палестинофильством, сослужившим добрую службу политическому сионизму. Не от хорошей жизни не забывали русские евреи о своей библейской родине, но не стремление получше «устроиться» подняло молодых билуйцев, повело их в палестинские малярийные болота (БИЛУ – ивритская аббревиатура от «Вставайте и идите»). На поиски свободы, которой они лишены были в России, пустились молодые идеалисты за тридевять земель – на родную, сочившуюся в незапамятные времена медом и млеком; и удобное «устройство» занимало их в последнюю очередь. Билуйцы, пишет Солженицын, «кое-как обосновали первую колонию в Палестине» – но раввины им мешали, «требовали, по древнему обряду, прекращать обработку земли каждый седьмой год». Коварные раввины, бедные билуйцы! Как будто русские крестьяне не пользуются этим приемом, этим «древним обрядом» – не дают земле-кормилице отдыха! Что же означает тогда «земля под паром»? «Поле, – объясняет С.И. Ожегов в своем “Словаре русского языка”, – оставленное на одно лето незасеянным для очищения от сорняков и удобрения почвы». А четырехтомный «Словарь русского языка» АН СССР приводит и литературный пример, цитируя Ивана Бунина: «Взгляд его упал на пары возле усадьбы, густо усеянные желтым донником: на его парах пасся мужицкий табун!».
А вот и вывод из рассуждения о палестинофильском движении в России: у еврейской молодежи, пишет Солженицын, «чем ехать устраиваться куда-то далеко за море – есть возможность утвердиться в этой стране. И такие доводы не могли не поколебать многих своей отчетливой ясностью. Верно. Поколебали. Но в конце позапрошлого века сионистов была лишь горсть, а то и щепотка. И именно эта щепотка, а не «многие» – а иначе и не бывает, – привела столетие спустя к массовой эмиграции евреев из России, эмиграции «многих». Привела к тому, что «двести лет вместе», так и не ставшие братским союзом, похоже, подошли к концу.
«Утвердилось говорить: преследование евреев в России, – пишет Солженицын. – Однако – слово не то. Это было не преследование, это была: череда стеснений, ограничений – да, досадных, болезненных, даже и вопиющих». Вряд ли кто и в микроскоп разглядит разницу между «вопиющими стеснениями» и «преследованием». Не о гоньбе же с собаками, не о преследовании дикого зверя ведется речь! Трудно все же уподобить русское еврейство кровожадному волку, терзающему беззащитных овец в тесной кошаре. А по Солженицыну получается: легко. По Солженицыну получается, что две равновеликие силы вступили в борьбу – русские и евреи. Что развязал атаку «малый народ», прикрываясь надуманным и вредным лозунгом о «еврейском равноправии».
Горькую улыбку вызывает эта уверенность у людей, знакомых с проблемой не понаслышке. За пятьюстами страницами «Двести лет вместе» вырисовывается жуткая картина противоборства двух богатырей, двух Голиафов. Эти бойцы гремят своими железами, размахивают мечами, топчут землю тяжелыми лапами. Преимущество – стыдно сказать – на стороне еврейского Голиафа... А реального, в весе мухи Давида нет на этой картине, не выглядывает он из-за репейного куста, не раскручивает свою пращу.
В этом уверенном размещении на одной исторической доске великого русского народа и еврейского национального меньшинства – первая и главная ошибка Солженицына: слишком уж неравнозначны величины. Писатель пользуется своими собственными весами, своими собственными гирями – это его право. А историк, в роли которого выступает Солженицын в «Двести лет вместе», этого права лишен: лишь проверенные факты полновесны. Что же касается выводов, то это дело совести и убеждений. По прочтении «Двести лет вместе» у меня сложилось впечатление, что Александр Исаевич Солженицын придерживается убеждений антисемитских.
Но от этого, впрочем, ни «Матрёнин двор», ни «Иван Денисович», ни «ГУЛАГ» не становятся хуже ни на йоту.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru