[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2001 ЭЛУЛ 5761 — 9 (113)
Иосиф Слободской
ПоддерживающаЯ цельность
Не будет преувеличением сказать, что без ешивы – высшего религиозного учебного заведения по иудаике, института, созданного для изучения Торы и устного Закона – Талмуда, еврейская история была бы совсем иной – давным-давно евреи, как и многие другие древние народы, стали бы достоянием истории.
Ешивы возникли еще в эпоху второго Храма. А когда он был разрушен и евреи оказались в изгнании, можно было подумать, что еврейская история трагически завершилась. Но вера, которую сохранили наши предки, и на сей раз спасла народ. Спустя много столетий основоположник хасидизма Баал-Шем-Тов скажет: когда Б-г решал наказать человека, Он отводил его от веры... За разобщенность, отсутствие любви друг к другу евреи тяжело были наказаны Всевышним, и все же Он, всегда верный своим обещаниям, не оставил своих избранников. И евреи, покинув Святую Землю, подтвердили свою верность святому Завету: и в диаспоре создавали ешивы, продолжая изучать и соблюдать Закон.
Здание ешивы.
Одна из первых ешив возникла в Явне. И когда Храм уже сровняли с землей, именно здесь были заложены основы Мишны, приняты правила соблюдения еврейских традиций и исполнения заповедей Торы. Как показала дальнейшая история евреев, будучи разрушен физически, на духовном уровне Храм оказался неподвластен разрушительной мощи инородцев: народ Б-га сохранил его в своей душе. Столп веры, он и доныне воссоздается даже на пепелище. Одно из ярчайших свидетельств этого – московская ешива, основанная по инициативе Любавичского Ребе, «Том- хей тмимим – Любавич», «Поддерживающая цельность» — название очень точно и символично.
Этим летом ешиботники «Томхей тмимим – Любавич», которые живут по всей России, собрались в подмосковной Щербинке, хотя обычно их учеба проходит в здании рядом с Хоральной синагогой в Спасоглинищевском переулке (бывшая улица Архипова) недалеко от станции метро «Китай-город». Есть такая традиция у ешивы — на лето выезжать за город. Здесь, в тихом, зеленом, далеком от городской суеты месте, мне и довелось познакомиться с жизнью этого традиционого для еврейства учебного заведения, побеседовать с ее ректором, педагогами, студентами. Будучи сам педагогом со значительным стажем, я с интересом наблюдал, как ведется обучение в непривычной для меня устной форме; интерес и энтузиазм обучаемых и обучающих были завидно неподдельны.
За один день, проведенный здесь, мне удалось узнать много интереснейших вещей, без преувеличения сказать, я открыл для себя новую реальность. Дни идут, а впечатление от встреч не стирается, а выкристаллизовывается. Помню одухотворенность и убежденность людей, с которыми говорил. Один из них – преподаватель «Томхей тмимим – Любавич» Зуша Горелик. Вот что он мне рассказал.
– Ешива – это центр изучения Торы, место, где вырастают наши ученые, те, кому впоследствии предстоит говорить с еврейским народом. Куда бы евреи ни приходили, они первым делом создавали ешиву как основу национальной жизни. Неважно, где – под присмотром инквизиторов, в гетто средневековья и времен второй мировой войны, ешива существовала всегда, до последней минуты, пока были евреи. И все-таки сегодняшние ешивы и те, которые были в поколениях, не мыслящих своей жизни вне традиции, очень различаются. Я считаю, в нашем поколении – это единственный способ остаться евреем среди всего этого изменяющегося мира.
Я спросил Зушу Горелика, могу ли я, с его точки зрения, не учась в ешиве, считать себя евреем, и услышал в ответ:
– Вы же не случайно сегодня оказались здесь. И не только сегодня. Вы общаетесь с нашими студентами, выпускниками, что-то тянет вас к традиции, значит, в какой-то мере и вы – ешиботник.
– То, что вы здесь увидели и услышали, – продолжил он, – это шаги Мошиаха. Мошиах – поступательный процесс, а не только Посланник. Он раскрывается постепенно, в каждом поколении. Как Посланник – в лидере поколения. Чем больше каждое поколение готово к приходу Мошиаха, чем больше верит, что это произойдет скоро, тем интенсивней оно будет совершенствоваться – так считал Любавичский Ребе. Он поднял весь еврейский народ на невиданный духовный уровень, так что окончательный приход Мошиаха может произойти с минуты на минуту.
Какая-то особая духовная сила исходила от слов этого человека, и я, не будучи верующим, поверил в истинность его слов...
А вот фрагменты моих бесед с ешиботниками.
Симха-Мойше Рашковский. По фамилии я предположил, что он из Одессы, и не ошибся. Еще лет десять назад ничто не предвещало, что этот молодой человек окажется в ешиве: он учился в престижном мидовском лицее и вдруг...
– Как я оказался здесь? Вам, наверное, знакомо это чувство: что-то нас ведет. У меня есть старший брат. Он работает у раввина Лазара в Марьиной роще, занимается вопросами кошерного питания. Однажды и я пришел в синагогу на Большой Бронной к раввину Когану, теперь там и работаю – кошерую мясо. Я пришел сюда навсегда. Еврейская вера – это моя вера, евреи – мой народ. И мои дети должны быть евреями...
Второй юноша – Шмуэл- Александр Ларцев.
– Мне двадцать лет. Я из Самары. Там у нас есть хасидский раввин, и он прислал меня сюда учиться. Еще я учусь в самарском муниципальном университете. Работаю в еврейском общинном центре руководителем молодежных программ и преподаю информатику в воскресной школе. Папа у меня русский. А я идентифицирую себя с евреями.
– Как вы считаете, почему вообще молодые евреи приходят к вере?
– Я думаю, никто вам однозначно не ответит. Просто в один прекрасный момент происходит какой-то «щелчок»: ты что-то услышал, узнал, куда-то зашел... Задумываешься, размышляешь и в конце концов оказываешься здесь.
Еврейство – это моя жизнь.
Я учусь всего две недели – захватывает! Такой атмосферы, которая создана в ешиве, в России больше нигде нет. Даже наш раввин говорит: «Я приезжаю в Москву, как в Иерусалим».
– А в твоем понимании евреи, далекие от своей религии, от еврейского образа жизни, они все же евреи или нет? – задаю я все тот же больной для меня вопрос.
Шмуэл в ответ смеется.
– Любой человек, если по происхождению еврей, он еврей. А что не соблюдает обычаев, кто виноват? Ведь 70 лет ничего этого не было.
– Ты в этой ешиве будешь учиться постоянно?
– Нет, я приезжаю в Москву набираться духа, чтобы были силы заниматься всем этим дальше и строить такую жизнь у себя в Самаре.
– Как ты считаешь, исход евреев обязателен или можно оставаться евреем и в России?
– Исход евреев обязателен, как приход Мошиаха.
– И когда он придет?
– Да вот, с минуты на минуту.
– Что, есть какое-то ощущение в воздухе? – Признаться, мне трудно это понять. Но в разговор вступают и другие молодые ешиботники, и все с уверенностью говорят: Мошиах вот-вот придет! А на мой вопрос, что его задерживает, кто-то из ребят ответил: «Неизвестно что. Он уже должен был прийти пять минут назад».
Общаясь с этой молодежью, я еще раз убеждаюсь: еврейство не исчезнет. Если после всего, что пережил наш народ за свою бытность в России ли, в других ли странах за все тысячелетия голуса, наша молодежь сохраняет веру отцов и национальный оптимизм, Мошиах обязательно придет! Чтобы почувствовать это так, как я, надо побывать в «Томхей тмимим – Любавич».
Расставшись с ребятами, я долго беседовал с их педагогом Шлоймо Гуревичем. Он родом из Самарканда. Совершив алию в Израиль, теперь он приехал работать в ешиву. Я спросил его в частности, не в ущерб ли увлеченность духовными вопросами остальной жизни здешней молодежи.
– Как раз наоборот. Нужно не забывать, что ешива или махон (женское высшее духовное учебное заведение) – не монастыри. Ребята здесь действительно постигают духовные вещи, но они не отрываются от мира полностью. Всевышний запретил евреям уходить от обыденной жизни. И мы наших студентов воспитываем в этом духе. Здесь много ребят, у которых нет еще семьи, и они имеют возможность заниматься преимущественно духовной, а не материальной стороной жизни, постигать суть нашей веры, убеждаясь, что Всевышний есть во всем – и в поступках, и в мыслях, в каждой клетке этого мира, в каждом движении на земле... Но в их жизни будет хупа, крепкая еврейская семья, ведь заповедь «Плодитесь и размножайтесь» – одна из первых для евреев...
Р. Зуша Горелик.
С одной стороны, согласно Когелес, много учиться – обременять плоть свою, с другой – согласно Гилелю, стократное повторение урока не может сравниться с повторением его в сто первый раз. Найти золотую середину всегда не так-то просто. Мойше Нудельману, ректору ешивы «Томхей тмимим – Любавич», на мой взгляд, это удается.
Казалось, ничто в его жизни не предвещало, что он изберет педагогическую стезю, тем более в области еврейского образования. Мойше Нудельман родился в Москве, как многие мальчики из интеллигентных еврейских семей, преуспевал в учебе, учился в математическом классе общеобразовательной школы. Да, в старших классах он все чаще задавался вопросами о смысле жизни... И, как многие его сверстники, влюбленные в математику, попытался поступить в МГУ. Было это в 1979 году. По конкурсу он не прошел. Не будем рассуждать, что здесь сыграло решающую роль. Зато в том же году Мойше Нудельман поступил в Московский институт нефти и газа имени Губкина (его сокурсники, как он говорит, в большинстве своем были евреи – разве не феномен?). А что привело в ешиву? Что называется еврейская судьба. До 1988 года он работал программистом и вдруг, неожиданно для всех ушел работать в марьинорощинскую синагогу... Конечно же, ректором ешивы он стал не случайно, а вот что он о ней рассказал.
Р. Шлоймо Гуревич.
– Наша ешива первая открылась в Москве после падения власти коммунистов. Ее первый ректор Ури Камышов сейчас живет в Израиле. Когда он уехал, некоторое время его место занимал Борух Клейнберг. Среди наших преподавателей есть коренные израильтяне, получившие на родине религиозное образование, есть такие, кто учился в Израиле или США, есть преподаватель, который с 13 лет в Израиле и там много лет проучился в ешиве.
Наша ешива отличается от других в Москве тем, что, кроме открытой части Торы, здесь изучается еще и скрытая ее часть – Кабала, так, как она раскрывается в хасидизме. Открытая часть – это те вещи, которые сейчас стали доступны каждому. До поры до времени это были большие тайны Торы, их знали единицы в каждом поколении. А Кабала – это глубинные тайны устройства мира, еще меньше доступные большинству.
Р. Мойше Нудельман.
Основная цель ешивы – не подготовка профессионалов в какой-то области, как это обычно бывает в учебных заведениях. Наша цель – научить человека вести еврейский образ жизни, чтобы он мог самостоятельно выполнять заповеди, учить Тору. После этого он может приобрести в зависимости от способностей и желания какую-то еврейскую профессию – сойфера, шойхета, моэля, иногда и раввина...
– Скажите, пожалуйста, сколько в ешиве студентов?
– К началу учебного года мы ожидаем человек 25.
– Учащиеся ешивы разительно отличаются от остальных горожан, их принадлежность к еврейству выражена очень сильно, а ситуация в стране, к сожалению, все еще не исключает антисемитизм. Не ощущают ли ешиботники эту проблему особенно остро?
– Здесь пока что не было ни одного случая проявления антисемитизма. Общая тенденция последних лет такова, что в массе народ очень положительно реагирует на религиозного еврея, не считая ярых антисемитов.
На прощание я спросил Мойше Нудельмана, что он думает об отношении к евреям нынешнего правительства.
– Изменения в лучшую сторону очевидны. Вы можете себе представить, чтобы какой-нибудь русский царь пришел на открытие синагоги? Воображения не хватит. А президент Путин приходит. И потом еще раз приходит на празднование Хануки...
Что ж, с этим не поспоришь, и оптимизм, свойственный иудаизму, не лишен оснований. И еврейская традиция в России не прервется, и Мошиах неминуемо придет.
Рахель Немира
БОГАТЫЙ ТРУДАМИ
К 50-летию Михаила Гринберга
В самом начале перестройки, в конце 80-х, в Москву из далекой, долго недосягаемой, но бесконечно дорогой и притягательной для каждого еврея страны прилетели трое очень колоритных мужчин с весьма непривычной для столичного глаза внешностью – статные, длиннобородые, в ермолках. Это были посланники Союза религиозной еврейской интеллигенции «Шамир», созданного в Израиле с благословения Любавичского Ребе видным ученым-ядерщиком Германом Брановером – Хаим-Арон Файгенбаум, Зеев Вагнер и Михаил Гринберг. Все они родом из разных уголков страны, уехали из Москвы в разные годы. И вот как граждане Израиля они впервые ступили на российскую землю... Дела, ради которых они приехали, закипели едва ли не сразу. По почерку видно – мастера!
Теперь у каждого из них здесь свое большое дело. А возраст еще невелик: весной отметил свой пятидесятилетний юбилей Вагнер, осенью его отмечает Гринберг, о котором давно уже надо было бы и хотелось рассказать. Что ж, юбилей – хороший повод.
Миша Гринберг родился на Урале, где служил его отец, командир роты связи, который прошел всю войну, дошел до Бухареста. Армия не выхолостила из отца еврейского духа, воспитание сыграло свою роль. Женился он, как и подобает, под хупой. В его новой семье отмечали еврейские праздники, а дед с бабушкой соблюдали все, что положено евреям. Когда отец уволился из армии, его старший брат, тоже военный, ученый в области стратегических ракетных вооружений, помог ему устроиться в Москве.
Миша Гринберг несмотря на пример отца и дяди военным стать не захотел. Окончив школу, поступил в Рязанский пединститут на исторический факультет. Не иначе как решающую роль здесь сыграла его дата рождения, а родился он в самом начале учебного года – 1 Элула, или 2 сентября.
Линия еврейской судьбы – «зигзуг» за «зигзугом», и «география» наша непостоянна: сегодня здесь, завтра там. Сегодня получивший педагогическое образование Михаил Гринберг – директор ассоциации «Гишрей Тарбут» («Мосты культуры»), связывающей столицу России с Иерусалимом, глава издательства «Гешарим». Много хорошего можно рассказать об этом человеке. Он профессиональный историк, опытный издатель, деятель культуры, соблюдающий традиции человек... Где-то судьба его продолжила родное, семейное русло, где-то проложила новый рукав. Как бы то ни было, в семье, где он рос, было довольно хороших примеров, чтобы из смышленого, доброго, большеглазого мальчика вышел настоящий толк.
В 17 лет Миша открыл для себя Б-га. Бывает это как прозрение, но предшествует тому не всегда осознаваемая кропотливая работа души. В детстве Миша с дедом бывал в синагоге, когда приезжал с ним на Украину (дед из Шепетовки на Волыни, Мишина жена, Берта, тоже). Знал, что в доме деда для молитв собирался миньян, соблюдали Субботу, праздники, придерживались кашрута, но до определенного момента на это словно внимания не обращал. А в 17 лет захотелось почитать Библию, и любознательный мальчик точно знал, где ее в ту пору можно найти – пришел в малаховскую синагогу. Тогда и начала открывать глаза его еврейская душа. Через несколько месяцев состоялась брис-мила (старший его брат был вовремя обрезан)...
А что же страна Советов? Неужели не отозвалась на такое событие? Как бы не так! В 1970 году исключили из комсомола, но из института чудом не выгнали. А когда в ноябре 1972-го они с женой сделали хупу и кто-то донес – из института выгнали за четыре месяца до защиты диплома. И все же никак не сказать, чтоб ему не везло. Впрочем, что такое еврейское везение? Большей частью старания, способность работать головой, умение упорно трудиться, «пускать хлеб по воде» – делая сегодня, думать о завтрашнем дне, ну и конечно, оптимизм!
На работу изгоя пединститута все-таки приняли – в вечернюю школу подмосковного Лыткарина. Поначалу еще по совместительству дали работу и в дневной. Там у историка Миши Гринберга учился будущий лидер группы «Любэ» Николай Расторгуев и ребята ему под стать.
Упорства еврею, как известно, не занимать. Спустя полтора года после исключения, чтобы получить диплом, Миша Гринберг за два месяца сдал 18 экзаменов, поступил теперь уже в московский заочный педагогический институт. А по окончании вуза пришла пора армии, и Миша попал в ракетные войска. Действительно, стезя профессионального военного его не привлекала и тем не менее... В память о годах службы осталось 19 благодарностей, две из которых лично от министра обороны Гречко – за подготовку ракет к полигону и подготовку к параду на Красной площади. Такой результат для Гринберга, как показало будущее, характерен: принимаясь за дело, он делает его на все сто!
Армейские успехи – хорошо, но за годы службы все малаховские контакты оборвались. С кем раньше приходилось иметь дело, разъехались – кто в Англию, кто в США, кто в Израиль. Новые связи налаживались медленно. Было это связано еще и с тем, что слишком много времени уходило на увлеченность историей, творческий труд, подготовку публикаций в научных сборниках ИНИОН, в «Литературной России», в журнале «Москва», в «Альманахе библиофила». Мало того, его работы публиковали в старообрядческих изданиях и журнале Московской Патриархии. Но вопросами истории религии он интересовался чисто академически. Зато в 1980 году к рождению второго сына Миша Гринберг кипу уже не снимал, перешел на кошер, стал активней в общине. «Надо было о детях думать, об их воспитании, это подстегивало», – объясняет он.
Соблюдая Субботу и праздники, Миша снова работал в вечерней школе. Отношения в коллективе сложились на редкость хорошие. Конечно, коллеги догадывались, что товарищ их – верующий иудей (на всех «посиделках» оставался в кепке, ел одну селедку со свежими, если случались, овощами), но вопросов не задавали. Более того, субботники – почин Ильича превратились в воскресники.
Чтобы не было проблем с кошерным мясом, Миша Гринберг решил завести птицу. И завел: 500 кур, сотни индюков, гусей, уток. У Мотла Лившица и Мойше Гойберга он научился шхите, вместе с Хаимом-Ароном Файгенбаумом сдал экзамен хабадскому раввину из Америки и стал настоящим шойхетом. За кошерным вином дважды в год – на Пейсах и Рош а-Шона он отправлялся в Грузию... Но все это не поглотило его целиком: в 1981 году Гринберг написал книгу «Епископ Андрей князь Ухтомский», и она бойко ходила в самиздате. Московская Патриархия купила у него эту рукопись, обещав издать, даже заплатила гонорар, но книга свет так и не увидела. Зато десять лет спустя издательство «Терра» выпустило ее тиражом в 50 тысяч – все разошлось мгновенно, и Гринбергу выплатили второй гонорар.
Надо сказать, еще в начале 80-х друзья и сотрудники настояли, чтобы автор восхитившего их труда о князе Ухтомском защитил диссертацию по своей книге. Кандидатский минимум он сдавал в РГГУ, защищался в педе. В общих словах, диссертация Гринберга – по истории общественно-политических движений в русском православии и старообрядчестве.
Итак, с рождением младшего сына у Миши Гринберга пошла настоящая еврейская жизнь. Здесь пригодились все особенности его характера и способности. Реб Гейче, глава московской хабадской общины той поры, направил его на восстановление малаховской синагоги – в ту пору, после отъезда старого костяка, в нее почти никто не ходил. И дело закипело: сделали ремонт – поэтапно, от фундамента до крыши, привезли новую мебель, провели воду, на кладбище восстановили еврейский погребальный ритуал и омовение рук (совместно с председателем Борухом Фихом, который при Советской власти был председателем общины, кладбищем он заведует по сей день), наладили шхиту. Начались уроки, стали отмечаться праздники, четыре раза в неделю проводились молитвы. Берта, Мишина жена, 2-3 раза в неделю готовила в синагоге обеды. Так и собрали народ.
Может возникнуть вопрос: куда же смотрели местные власти, что до перестройки просмотрели оживление в синагоге? Как объясняет Гринберг, они вырастали в Малаховке среди евреев – привыкли, пригляделись.
За какое бы дело он ни брался – делал, не отступал. По личному указанию Ребе в 1986 году он организовал перевозку останков Мордехая Дубина – депутата латвийского Сейма, крупнейшего еврейского общественно-политического деятеля 20–30-х годов, благодаря которому был освобожден из заключения шестой Любавичский Ребе, с тульского кладбища, подлежащего уничтожению, на малаховское. Был востребован и педагогический опыт Гринберга: он читал – и с успехом – лекции по еврейской истории в религиозно-сионистских кружках, собиравшихся на квартирах.
После успешного захоронения останков Дубина Гринбергу поручили восстановление могил цадиков (еврейских праведников). От Фрунзе до западных границ СССР было обследовано более 25 кладбищ, обнаружен ряд забытых захоронений (рабби Пинхаса из Кореца, Аарона из Карлина и других), многие из которых были отремонтированы и восстановлены, в том числе могилы Баал-Шем-Това, рабби Леви-Ицхока из Бердичева, основателей Ружинской и Белзской династий, Любавичских Ребе. Помощник у Миши Гринберга был только один – семнадцатилетний Нохум Тамарин, ныне один из житомирских раввинов.
Дело делалось споро – уже в 1987–1988 годах Гринберг стал сопровождать первые группы паломников из Израиля и Америки по святым местам, которые удавалось восстановить, – израильские туристические компании обратились к нему как к единственному специалисту в этой области с просьбой помочь организовать и регулярно проводить такие паломничества (зачинателем этого дела был брацлавский хасид Бени Зееви, сын нынешнего израильского министра по туризму). Принимал он участие в разработке и осуществлении планов регулярных поездок паломников по всем еврейским местам бывшего СССР. Попутно в хасидских общинах читал лекции о реставрации памятников, составил книгу-альбом (иврит – английский – русский) «Могилы цадиков в России» (издана при помощи израильского издательства «Шамир»). В 1988 году, совершив алию в Израиль, читал лекции на эту тему там, в Америке и Канаде. Было что рассказывать и показывать – какими эти памятники были и какими они стали.
В ту пору и открылось перед ним новое поле деятельности – в Израиле его сразу же пригласили работать в издательстве «Шамир». Эта-то работа и привела Михаила Гринберга в самом конце 80-х в компании с Вагнером и Файгенбаумом в Москву. Тогда за короткий срок удалось выпустить в свет немыслимое количество книг по еврейской традиции, добиться, чтобы они появились на прилавках самых крупных центральных книжных магазинов, например, магазина «Москва» на Тверской (тогда ул. Горького). Такое было впервые за все годы советской истории!
Гринберг читал курс лекций по еврейской истории в ешиве «Ор Самеах», а затем по просьбе главного раввина Британии лорда Якубовича в 1990 году отправился на Западную Украину, во Львов (одна из лондонских общин решила курировать общину Львова), где принял деятельное участие в восстановлении общинной и культурно-общественной жизни евреев. Вернувшись в Москву, в только что образованной школе Липмана на Ленинском проспекте он в течение двух лет был ответственным за еврейскую традицию и историю: вел уроки у школьников, читал лекции преподавателям. Одновременно выступал с лекциями в Туро-колледже и Еврейском открытом университете.
Летом 1992 года раввин Адин Штейнзальц предложил ему создать в Москве регулярный Еврейский университет. Колоссальная задача! Но и она была решена – Гринберг стал ректором первого еврейского университета. Спустя три года, когда учебный процесс вошел в колею, он, передав бразды правления в другие руки, с головой окунулся в издательскую работу, чтобы поддержать необходимой литературой развивающийся университет.
Эта проблема сразу же встала перед учебным заведением: нужны были учебные пособия, научный печатный орган, другие издания. Так появилось издательство «Гешарим». В декабре 1992-го вышел первый номер «Вестника московского еврейского университета» – теперь это международный журнал, готовится 23-й его выпуск. За 8 лет в Москве и в Израиле «Гешарим» издал более 200 наименований книг. Главная заслуга издательства, по мнению Гринберга, – это создание аудитории читателей еврейской книги в России, на «русской улице» в Израиле, в других странах. Были научные конгрессы, семинары, выставки, ярмарки. В редакционном портфеле издательства около 50 книг. Планы большие – выпустить серии «Академическая Библиотека Иудаики» (совместно с Иерусалимским университетом), «Литература Израиля и диаспоры», «Израиль: война и мир», «Прошлый век», «Памятники исторической мысли еврейского зарубежья», «Флавиана»...
Каких только дел ни переделал Гринберг за первые свои полвека! Кроме всего, он – хороший муж, дважды отец и трижды дед. Поздравляем всех Гринбергов с замечательным юбилеем их молодого «патриарха». Гордимся им. Так держать до 120!
Матвей Гейзер
УходЯ в историю ГОСЕТа...
Памяти А.Е.Герцберга
9 августа скончался Александр Евсеевч Герцберг – один из самых последних ГОСЕТовцев, ученик Михоэлса и Сарры Давыдовны Ротбаум, многое сделавший, чтобы передать мастерство своих педагогов актерам Камерного еврейского музыкального театра, созданного в конце 70-х. Своим учителем его называют видные деятели искусства – народный артист РФ Михаил Глуз, заслуженный артист РФ Яков Явно и многие другие. Он учил их очень важным вещам – языку идиш и традициям ГОСЕТа, без которых себя не мыслил.
Помню, как Григорий Моисеевич Лямпе сказал мне в 1991 году в Тель-Авиве: «Самая большая трагедия в истории ГОСЕТа – это то, как его убивали, добивали. И это было в то время, когда там готовился к постановке “Принц Реубейни” – самый значимый спектакль нашего театра. В нем во многом бы выразило себя новое поколение молодых актеров. Среди них Саша Герцберг. Он очень хорошо показал себя на репетициях этого спектакля. В “Реубейни” он мог бы сыграть свою первую настоящую роль, но она оказалась и последней, и несыгранной. Больше на сцену после закрытия ГОСЕТа он не вышел».
В спектакле «Восстание в гетто» в роли партизана. 1946 год.
А вот что вспоминал об этом спектакле сам Александр Евсеевич: «О “Принце Реубейни” я впервые услышал от писателя Давида Бергельсона. Когда он читал нам эту пьесу в театре – кажется, это было в конце войны или сразу после нее, – а Михоэлс все время комментировал, то дрожь охватывала всех актеров. До этого все мы или почти все ничего на знали об этом отважном принце, который пытался во времена инквизиции, в ХVI веке, когда евреев сжигали на кострах и замучивали пытками, спасти свой народ, вывести его из средневековой Европы через Аравию в Палестину. Конечно, в этом был не только элемент романтики, но и авантюры, однако все мы сразу полюбили этого благородного “еврейского принца” и с нетерпением ждали, когда начнется работа над спектаклем».
В спектакле «Разбойник Бойтре» в роли Бойтре.1946 год.
Хотя бы кратко расскажу биографию Александра Евсеевича. Он родился 9 ноября 1917 года (и не раз шутил, говоря: «Я немного моложе, но не главнее советской власти») в маленьком местечке Ружин на Подолии. Отец его был знаменитым в тех краях кантором: пел в синагогах Подолии, Волыни. Сыну, как тот считал, достался от него только слух, но не голос. Вспоминая отца, Александр Евсеевич говорил о нем с любовью и нежностью. Умер отец рано, даже не увидев младшего сына, который родился вскоре после его смерти. Рано умерла и мать. Два мальчика остались сиротами. Обучаясь в ружинской школе, А. Герцберг работал на кирпичном заводе близ Ружина. Окончив семилетку, поступил в ремесленное училище в Свердловске, где жила его сестра.
Артистичность, доставшаяся от отца, давала о себе знать еще в Свердловске в начале 30-х, и он пытался поступить в театральное училище. На вступительном экзамене подготовленный им номер комиссии понравился, но ужасное впечатление оставила дикция. Ему посоветовали ехать в еврейское театральное училище в Москву.
Из воспоминаний А. Герцберга: «Приехал на экзамен. Сидит Михоэлс, слушает меня и говорит: “Играешь ты неплохо. Но почему ты так плохо говоришь по-еврейски?” Я сказал ему: “Недавно меня спросили, почему я так плохо говорю по-русски”. Видимо, в тот момент я плохо говорил и по-еврейски, и по-русски. Михоэлс похлопал меня по плечу и сказал по-еврейски: “Мамэ-лошн забывать нельзя”.
В театральное училище меня приняли. Моим педагогом стала великая актриса, не боюсь этого слова, Сарра Давыдовна Ротбаум. Всегда, все годы она очень по-доброму ко мне относилась. Моим учителем еврейского языка был Илья Маркович Фалькович. Это был изумительный человек и замечательный педагог. После окончания училища в 41-м нас двоих, меня и Яшу Барона (он сейчас живет в США) приняли в труппу театра. А в начале войны я пошел в военное училище на Урале, в Камышове, после него попал на фронт. На фронте я командовал взводом автоматчиков, попал в окружение, оказался в плену – бежал, очень удачно бежал. В плену я взял другую фамилию, Гордеев, так с ней и остался.
В спектакле «Суламифь» в роли Ашуга.1946 год.
В 43-м меня ранили. После операции комиссовали. Вернулся в театр. Михоэлс увидел меня и расцеловал. Подобное с ним случалось не часто...»
А теперь вернемся к «Принцу Реубейни», к воспоминаниям о пьесе А. Герцберга. Итак, Бергельсон читал пьесу, а Михоэлс почти все время комментировал. «Между прочим, он сказал нам, что этот спектакль должен быть ответом многим, кто считал, что евреи не боролись с врагом за свое будущее.
Пьесу начали репетировать в 1947 году. Когда Михоэлс уехал в Минск, был готов один акт. Это была первая моя работа в театре вообще и с Михоэлсом в частности, но все актеры, знавшие Михоэлса давно, говорили, что никогда, даже при постановке “Тевье-молочника” и “Блуждающих звезд”, он не работал с таким вдохновением и упорством.
В Минск он уехал после очередной репетиции “Принца Реубейни”. Остальное вы знаете...»
После закрытия ГОСЕТа Александр Евсеевич Герцберг стал профессиональным фотографом – хорошим фотографом. Это стало его ремеслом и заработком на долгие годы. 0н не участвовал в еврейских театральных ансамблях, возникших в конце 50-х – начале 60-х годов: считал, что после театра Михоэлса любительские труппы, какими бы талантливыми они ни были, не нужны. Был ли он пpaв? Кто знает, ибо когда из осколков михоэлсовского театра возникли кочующие труппы еврейских актеров, зрители на Украине, в Молдавии да и в России были счастливы и этому.
После последнего спектакля ГОСЕТа. В центре народный артист РФ В. Зускин. Фотография сделана А. Герцбергом. Ноябрь, 1949 год.
Александр Евсеевич все же пришел в театр, но в театр профессиональный, созданный Юрием Шерлингом и Михаилом Глузом, – КЕМТ.
В последний раз я беседовал с Александром Евсеевичем 8 февраля 2001 года. Он опять говорил о Михоэлсе: «Иногда я не вспомню, какой сегодня день, но ничего не забыл, помню каждый жест, каждое слово, сказанное Михоэлсом. В 1947 году, точней не помню, я оказался свидетелем его разговора с академиком Збарским. Збарский сказал о нем: “Люблю я этого еврея”, – на что Михоэлс ответил: “Не дай мне Б-г попасть в твои руки. Ты из меня сделаешь красавца!”».
Этот черный юмор оказался пророческим. Изуродованное лицо убитого в Минске Михоэлса гримировал Збарский.
Случилось так, что Александр Евсеевич, актер, ветеран Отечественной войны, умер за несколько дней до очередной годовщины казни в августе 1952 года членов Еврейского антифашистского комитета. Умер, к счастью, в своей постели, прожив долгую, интересную жизнь. Память о нем и роли, сыгранные им в ГОСЕТе, останутся навсегда в истории театра и в памяти людей.
Марк Китайгородский
«Мне оЧень сильно в жизни везло»
Мирон Маркович Черненко – президент Гильдии киноведов и кинокритиков России, лауреат премии Союзов кинематографистов СССР (1976), Польши (1981), СФРЮ (1986) – личность не только в кинематографии, в киноведении, но и в еврейском движении весьма заметная. Он был инициатором и председателем Оргкомитета всех кинофестивалей еврейского кино в Москве (1991, 1992, 1997). Его книга «Иудаика на советском экране» стала раритетом, другая, посвященная еврейскому кино в России и в СССР, должна выйти в свет нынешней осенью. Без сомнения, она станет событием не только еврейской культуры, но и российской тоже.
В этом году Мирону Черненко исполнилось 70 лет.
– В этом году у вас замечательный юбилей: 70 лет. Вы – человек знаменитый, заслуженный деятель культуры...
– Польши, не России. С Польшей у меня какие-то необъяснимые связи. А родом я из Харькова.
– Боюсь, воспоминания о детстве, проведенном на Украине в ту пору, у вас не самые безоблачные.
– Да, моего отца, видного работника в области финансов, арестовали в 1938 году. Он исчез, а нас с мамой «уплотнили» – оставили от трехкомнатной квартиры одну комнату. В это время жен уже не сажали, а детей не отправляли в детские дома. Так что, если посмотреть на эту драму с точки зрения относительно недавнего прошлого, случившееся с нашей семьей было чем-то вроде советского счастья образца 30-х годов.
Должен сказать, что мне вообще в жизни очень везло. Мои деды и бабки, которые помнили немецкую оккупацию Украины 1918 года, не хотели уезжать в эвакуацию, когда немцы в 41-м подходили к Харькову. Они вспоминали, как немцы спасали евреев-гайдамаков в 1918-м, и думали, что так будет и впредь. Каким-то чудом один из моих двоюродных братьев буквально заставил нас уехать из Харькова за день до прихода немцев. Спасибо судьбе за то, что она меня «вывезла».
– Вам известно о судьбе отца?
– Моя мать после ареста отца куда только можно все время писала письма в надежде его найти. Ответы приходили: находится на поселении, без права переписки. А когда в 54-м началась еще очень робкая реабилитация, нам выдали отцовские документы, конфискованные при аресте. И всё. Документов дела мы так и не видели.
– Что вам больше всего запомнилось из военного детства?
– Мы попали на Урал, в Златоустье, вели там нормальную голодную жизнь. Я был уже взрослым мужиком – одиннадцать лет, и с этим временем у меня связано много занятных воспоминаний.
Жили мы в рабочем поселке. Никто из местного населения до того не видел в жизни живого еврея. Но что «жид» – это плохо, в голову было вбито крепко. И вот всех нас, эвакуированных, неважно – украинцев, русских, евреев – окрестили «жидами». Однако скоро украинцы и русские объяснили местным, как отличать «жидов», и нас уже метелили все.
Это была очень хорошая школа – мы научились драться. Друзья мне объясняли, что драться нехорошо, и, если на тебя нападают, надо один раз ударить и быстро уходить, пока не пришла милиция.
А потом мы вернулись в Харьков. Нас встретили с большой радостью. «О! Живые жидки вернулись!» – первая фраза, которую я там услышал. Но в отличие от других городов на Украине, в Харькове погромов тогда не было. Небольшие погромы были в Одессе, в Киеве, слухи о них доходили до Харькова, но мой родной город они обошли. В пору «дела врачей» угроза в Харькове опять возникла. Но я повторяю: мне очень сильно в жизни везло. У нас был приятель – в 80-е годы он стал одним из идеологов украинского национализма, – который сказал тогда: «Многих спрятать не могу, а человек пять спрячу в подвале у себя на окраине».
– А что вы помните о 50-х, когда евреев лихорадили слухи о грозящей депортации?
– В отличие от москвичей мы были значительно ближе к реальности и постигали государственную власть не умом – его у нас не было, а чувствовали ее абсолютно, как принято говорить, по-собачьи. И мы были убеждены в 1952– 1953 годах, что депортация будет.
– Был ли в вашей юности человек, который оказал бы на вас значительное влияние?
– С детства я знался с Юликом Даниэлем, сыном еврейского драматурга Мойше Даниэля, написавшего много пьес для ГОСЕТа. Позже Юлик известным диссидентом, талантливым поэтом. Некоторое время мы жили в одном подъезде. В пору нашего знакомства он не учил меня жить, но я все равно у него многому учился. Можно сказать, он и вывел меня в жизнь.
– Мирон Маркович, типично еврейский вопрос: у вас довольно странная для еврея фамилия – Черненко.
– Мои предки с отцовской стороны жили на границе двух империй – Российской и Австро-Венгерской, и работали они на фарфоро-фаянсовых заводах. Были среди них углекопы, и я думаю, что фамилия произошла от этих «черненьких». Мне известна практически вся моя генеалогия, начиная с 1832 года – до этого года у евреев черты оседлости имен и фамилий не было, а уже в 1832-м там были Черненко, точнее тогда фамилия писалась «Чёрненко».
– А как вы стали киноведом?
– Я стал киноведом, потому что не стал юристом. В Харьковский юридический институт я поступил в самом хорошем 1948 году и благополучно его закончил. Только на комиссии по распределению выяснилось, что мой отец – «враг народа». Был грандиозный скандал. Долго потом профессора мне были благодарны, что по сути из-за меня выгнали начальницу отдела кадров, пропустившую такую фигуру.
Потом я был завлитом в харьковской опере, работал агентом Госстраха, техником-сметчиком, экономистом в снабженческой конторе...
Была смешная история. Я рассылал в разные концы бумаги с просьбой принять меня на работу. В конце концов я приехал в Донецк на станцию Микитовка, чтоб стать там юрисконсультом, и на кабинете начальника отдела кадров увидел фамилию: Жидовленков. Когда я зашел, он спросил: «Вы ко мне?» Я сказал: «К вам». – «А вы кто?». – «Я – Черненко». Он посмотрел на меня внимательно и сказал: «А я – Жидовленков». И я понял, что работать мне там не надо. Сел в поезд и уехал обратно.
Я писал прозу и даже печатал у себя в Харькове какие-то стихи ультра-соцреалистические на русском языке. Как-то из Москвы приехали студенты ВГИКа – Саша Алов, который тогда уже сделал первую картину с Володей Наумовым, какой-то оператор, и стали нас «клеить». После их отъезда поступать во ВГИК сразу потянулась куча народу: уехала Люся Гурченко, Юра Сокол, ставший оператором, нынешний оголтело-христианский актер Володя Заманский... Мы с друзьями подались туда только на следующий год. Меня не взяли из-за высшего образования. Но я все же решил «присохнуть» к Москве и в 1958 году поступил на сценарный факультет.
В 1959 году я уже занимался польским кино: переводил, изучал особенности польского кинематографа. Педагогом моим была Екатерина Виноградская – классик советского сценарного дела. А к окончанию института я уже работал в Госфильмофонде, где в польском фонде аннотировал фильмы.
Здесь и состоялась моя первая встреча с тем, что называется «еврейское кино». Среди польских фильмов мне попалось около десятка полнометражных звуковых картин, снятых на идише на американские деньги. Это абсолютный кинематографический феномен, встреча с которым и привела меня, как я считаю, к главному делу моей жизни.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru