Кадиш

Эрнст Неизвестный. «О граде грядущем»

БОРИС ЖУТОВСКИЙ 14 августа 2016
Поделиться

9 августа в Нью‑Йорке на 92‑м году ушел из жизни выдающийся скульптор и художник Эрнст Неизвестный.

Он родился 9 апреля 1925 года в Свердловске (ныне Екатеринбург), в семье врача Иосифа Моисеевича Неизвестного и поэтессы Беллы Абрамовны Дижур. Семья не пряталась от своего еврейства, но и — в духовном смысле — на нем не замыкалась. Не думаю, что еврейские корни, иудаизм, оказали сильное влияние на творчество Эрнста. Да и христианство тоже, вопреки мнению некоторых экспертов. Например, к знаменитым своим распятиям Эрнст Неизвестный относился так же, как относились к христианству художники эпохи Возрождения: они для него стали символом борьбы с косностью. Неизвестный был человеком своего времени, и время его было по‑своему ренессансным. Дух искусства, любовь к литературе — вот что он впитал с детства. Уже с 14 лет начал участвовать во всесоюзных конкурсах детского творчества. В 1942 году поступил в художественную школу при Ленинградской академии художеств. Но вскоре, недоучившись, 17‑ти лет от роду, приписал себе год и уехал в Кушку, в военную школу Воздушно‑десантных войск. Оттуда в звании младшего лейтенанта ушел на фронт. В Австрии был тяжело ранен. Врачи констатировали клиническую смерть. Выжил. Этот опыт выживания потом не раз ему пригодился. Кто‑кто, а Эрик имел право сказать главе КГБ Шелепину на выставке в Манеже: «Дай мне пистолет, я на твоих глазах застрелюсь». Как художник Юло Соостер в ответ на истерический вопль Хрущева: «Вас всех в лагеря надо сослать» имел право спокойно возразить ему: «Я семь лет отсидел в лагерях». Позже, после всей этой манежной истории, Эрик говорил мне: «Боба, я пытаюсь дружить с властью как могу. В этой стране, чтобы что‑то сделать, художник должен выцарапать деньги у власти».

Мы познакомились с ним в 1956 году. После окончания института я приехал в Екатеринбург, для подработки взялся иллюстрировать книжку Беллы Дижур. Начал ходить к ней. В один из дней повстречал там Эрика. Белла Абрамовна сказала: «Вот, Боренька, это мой сынок». Эрнст ответил: «О, сейчас поедем с тобой на “Уралмаш”, там мне контрабандой скульптуры льют. Нам их через забор перекинут, а мы с тобой сюда их привезем». Это была скульптура «Старуха» и алюминиевый барельеф «Богиня кибернетики». С них и началась наша дружба. Она длилась и до его отъезда за рубеж, и после. После — больше созванивались.

Диалог. Эрнст Неизвестный за работой. Фото Бориса Жутовского

Я и сейчас часто вступаю с Эриком в астрально‑телеграфические диалоги, иногда мы спорим отчаянно, иногда во всем соглашаемся. Он был одним из немногих, с кем можно было откровенно говорить на табуированные темы. Например, может ли творческий человек избежать общения со спецслужбами или мы все под колпаком? Мы в «оттепельные» годы придумали для гэбэшников такую формулировку: «Мы советские люди и все делаем для пользы своего отечества». Когда Эрик приехал в Москву справлять 80‑летие и Лужков разрешил ему поставить скульптуру на Багратионовском мосту, на открытии Эрнст сказал мне: «Борька, видишь, кто у нас тут стоит? Не узнаешь?» Я ему: «Нет». А он мне: «Как же, это же тот самый гэбэшник, который за нами все ходил… Я подумал и пригласил его. Все‑таки жизнь целая вместе прошла».

Мне кажется, он чуть ли не единственный из больших художников нашего времени, кого на протяжении долгой жизни так унижала своим избыточным вниманием власть. Да и высоколобая критика не обошлась тут без смеси расправы и глумления.

Стоит художнику умереть, его наследие складывается в единое целое, в гармоничную форму, замкнутую его смертью. Так было с Ван Гогом, Матиссом, Шагалом. Уверен, что так будет и с Эрнстом Неизвестным. Для меня он был и останется личностью колоссальной, я ставлю его в один ряд с великими художниками, которых упомянул. Когда узнал, что Эрика больше нет, я пришел к себе в мастерскую, перевернул его портрет, который сделал много лет назад, и прочитал надпись, оставленную им мне: «О граде грядущем». И слова эти обрели для меня совершенно новый смысл.

КОММЕНТАРИИ
Поделиться

«Звездный билет» для Василия Аксенова

Я брал у Василия Павловича интервью в связи с 50‑й годовщиной доклада Хрущева на ХХ съезде. Беседа заняла около часа, и вел я ее, говоря словами Пастернака, «превозмогая обожание». Шикарная шевелюра, смелый до дерзости взгляд, спокойный «рокочущий» голос — автор очаровывал не меньше, чем его книги. Я задавал предметные вопросы о сталинизме, об «оттепели», но еврейскую тему не затронул. Впрочем, Аксенов нашел время высказаться сам.

Герман Гессе и евреи

В 1941 году, обсуждая выбор имени для внука, Гессе писал: «Я не хочу вмешиваться, но все‑таки хочу напомнить, что ветхозаветные имена, как Давид и т. п., могут сегодня осложнить жизнь ребенку. Есть, правда, забавным образом, и противоположные случаи, когда имя с еврейским звучанием приносило пользу нееврею. Я знал по крайней мере одного эмигранта, у которого не было ни капли еврейской крови, но его звали Давид, и он долгое время получал поддержку от одной еврейской кассы взаимопомощи».

От еврейской Швейцарии до русского космоса

Здесь и большеформатные эскизы самого знаменитого творения австро‑американского архитектора — «Бесконечного дома», над которым он работал в течение нескольких десятилетий, и впервые показываемая на родине модель «Города‑пространства» в натуральную величину. В 1925 году ее выставили в театральном разделе Парижской международной выставки современных декоративных и промышленных искусств, где она произвела огромное в буквальном смысле слова впечатление.