Американский поэт и литературный критик Адам Кирш продолжает читать по листу Талмуда в день — и делится размышлениями о прочитанном. В ходе чтения второго талмудического трактата обнаруживается, что мудрецы чрезвычайно привязаны к логике и сакрализуют ее.

Учащие Тору мудрецы, чьи дискуссии зафиксированы в Талмуде, не соглашаются между собой по многим вопросам, но в чем они абсолютно единодушны, так это в представлении о святости изучения Торы. Учить Тору, как мы узнаем из трактата Шабат, 10а, считается гораздо более достойным занятием для еврея, чем даже молитва. Мудрецы обычно надевали свою лучшую одежду, когда собирались молиться: «Рава бар рав Хуна обувал лучшую обувь и вставал на молитву», а рав Каана закутывался в нарядный плащ. Оба руководствовались стихом из книги пророка Амоса «Готовься встретить Б‑га твоего, о Израиль», который они понимали как предписание к особому благолепию в момент контакта с Б‑гом через молитву.

Но при этом, когда Рава однажды заметил, что рав Амнуна «затягивает свою молитву», он осудил его: «Подобает ли отказываться от жизни вечной и занимать себя жизнью преходящей?» Согласно Раши, он имел в виду, что «назначение молитвы в том, чтобы просить о своих нуждах в этом мире — о здоровье, спокойствии и благоденствии», в то время как изучение Торы — это то, что позволяет нам войти в Мир грядущий. Молитва, как и жизнь, это только способ; изучение Торы самоценно, это цель нашей жизни. Талмуд, однако, не столь строг, как Рава; он принимает объяснение Амнуны: тот затягивал молитву, полагая, что «время для молитвы отдельно от времени для Торы». Иными словами, тут нет конкуренции, одно не противоречит другому.

Прочитав первые листы трактата «Шабат», я был поражен, как этот культ изучения Торы позволяет мудрецам сакрализовать то, что, казалось бы, является сугубо рациональным, логическим, даже математическим типом мышления. Когда мы общаемся с Б‑гом в молитве, мы обычно делаем упор на эмоциях. Мы чувствуем воодушевление, думая о нашей любви к Б‑гу и Его любви к нам, или же мы заявляем о нашей преданности Ему или о раскаянии. Все эти чувства подсказывает нам эмотивный язык молитвы.

А вот начало трактата «Шабат» содержит не выражение чувств, а неукоснительную логику. В Шабат, 2а Мишна предлагает нам ситуацию, в которой домовладелец стоит внутри своего дома, в то время как бедняк разговаривает с ним, стоя на улице, то есть находясь в общественном пространстве. Если собеседники передают предмет из одного пространства — приватного — в другое — публичное (или наоборот), что по закону запрещено делать в субботу, кто будет виновен в нарушении этого закона?

Ответ, по мнению Мишны, можно разделить на восемь возможных вариантов. Если бедняк (его достаток на самом деле неважен для нашего вопроса — просто рассказчик таким образом обозначает человека, стоящего на улице) «протянул свою руку внутрь дома и положил предмет в руку хозяина», то он виновен, а хозяин не виновен. То же самое, если бедняк засунул руку в дом и взял предмет из руки хозяина. Но если хозяин высунул руку на улицу и взял что‑то из рук бедняка или положил что‑то ему в руки, то он виновен, а бедняк не виновен.

Пока что логика вполне ясна. Нарушить закон субботы — значит начать и завершить передачу предмета: один и тот же человек должен взять предмет по одну сторону границы и переместить его на другую сторону. Но как быть с другими четырьмя возможностями — случаями, когда, скажем, бедняк протягивает руку внутрь дома, а хозяин вынимает предмет из его руки или когда хозяин высовывает руку на улицу, а бедняк вкладывает предмет ему в руку и так далее? (Стоило бы начертить схему возможных вариантов, как в математической задаче.)

Мы бы ожидали, что в таких случаях оба участника будут сочтены виновными, поскольку оба приложили руку к передаче предмета. Но оказывается, Мишна с обоих снимает ответственность, поскольку ни один участник не совершил запрещенное действие полностью. В каждом случае один человек начинал передачу предмета, а другой завершал ее. Способ определять вину и невиновность в этом рассуждении противоречит тому, что можно назвать нашей этической интуицией. Мы думаем: раз передача предмета запрещена, любой, кто в ней участвует, разумеется, виновен. То же самое возражение высказывает и Гемара в Шабат, 3а: «Оба невиновны? Как же, ведь между ними двумя произошло запретное?»

Но, объясняет Талмуд далее, здесь важно не намерение, а действие. Запрещено действие — передача предмета между двумя мирами, публичным и приватным, поэтому человек виновен, только если он совершит все действие целиком, а не его часть. (Талмуд особо подчеркивает этот принцип цитатой из книги Левит.) И этот анализ приводит к обсуждению ряда других аспектов этой передачи: высота, на которой передается предмет, передается ли он из рук в руки или кладется в какое‑либо вместилище, проходит ли он через третье, нейтральное пространство вроде дверного проема и проч.

Столь же скрупулезная дискуссия разворачивается дальше (Шабат, 12а‑б) и касается того, какие действия разрешено совершать в субботу при искусственном освещении. Дело в том, что запрещено наклонять лампу, потому что, я полагаю, в случае с масляной лампой наклонять ее — все равно что зажигать вновь, а это запрещено. Поэтому мудрецы запрещают определенные занятия при свете лампы, включая чтение, а также поиск вшей в одежде, поскольку тут может возникнуть искушение наклонить лампу. Рабби Ишмаэль бен Элиша, читаем мы далее, думал, что преодолеет это искушение усилием воли, и твердо пообещал себе, что будет читать, не наклоняя лампу. Но инстинктивно все же потянулся наклонить ее и остановил себя в последнее мгновение. «Как велики слова мудрецов, — подумал он, — которые сказали: не следует читать при свете лампы».

Согласно раву Йеуде, нельзя использовать свет лампы даже для того, чтобы «отличить свою одежду от одежды жены». По‑видимому, это правило показалось странным другим мудрецам, потому что Рава предложил ему особое объяснение. Это правило придумано только для жителей города Мехоза, где, надо думать, мужчины носили одежду, которая не слишком отличалась на вид от женской. В других местах было не так трудно отличить мужскую одежду от женской, поэтому разрешалось делать это при свете лампы: столь простое задание не должно было послужить поводом наклонить лампу.

И наконец, упоминание поиска вшей в одежде приводит к характерному для Талмуда ответвлению дискуссии, посвященному тому, как лучше всего бороться со вшами. Эта проблема волновала всех в мире, где еще не вошла в практику регулярная стирка одежды. Талмуд наставляет нас не вынимать вшей из своей одежды на людях — «из уважения к прохожим». В субботу разрешается вынимать вшей, но не разрешается убивать их. Можно покатать насекомое между пальцами и выкинуть его подальше. Однако не все мудрецы были столь милосердны к насекомым. «Раба убивал их. И рав Шешет убивал их. Рава бросал их в ведро с водой». Злее всех оказался рав Нахман, который «говорил своим дочерям: Убивайте вшей, чтобы я слышал звук смерти моих врагов!». Под конец, как это часто бывает, дискуссия завершается явным несогласием между школой Шамая и школой Гилеля. Школа Шамая запрещает убивать вшей в субботу, а школа Гилеля разрешает, и в этом еще один пример понимания человеческих потребностей, которое у мудрецов Талмуда может сочетаться с самым строгим толкованием закона.