[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2000 ТАМУЗ 5760 — 7 (99)
РАЗМЫШЛЯТЬ И ПОБЕЖДАТЬ
Предлагаемый вниманию материал представляет собой компиляцию отрывков одной из глав книги доктора Юлианы Лепсиус «И вновь я вспоминаю (Людские судьбы после 1933 года)»
Юлиана Лепсиус
Юлиана Лепсиус-Тренделенбург родилась в Берлине в период между мировыми войнами в семье начальника церковно-политического отдела прусского министерства культуры. Во времена нацистской диктатуры она узнала, что со стороны матери в ней присутствует 2/16 еврейской крови. Переживания детства и юности оказали значительное влияние на мировоззрение и творчество автора. Вслед за своим братом Бернд-Геро, погибшим на Восточном фронте, она как бы говорит: «Я горжусь моими предками, в том числе и евреями».
Изучив философию в Берлине, Тюбингене, Вене и Геттингене, Ю. Лепсиус после войны продолжила свое образование в США, после чего поступила на дипломатическую службу. Будучи консулом Германии в Стокгольме, она в 60-х годах занималась вопросами возмещения ущерба жертвам нацизма.
Знакомство с психоанализом, беседы с людьми, готовыми рассказать о своем прошлом, своих переживаниях, определили эмпирический характер, жанр этой книги тяжелых воспоминаний.
Глава, названная «Размышлять и побеждать», посвящена психоаналитикам Эдит и Лайошу Чекели. Эдит Чекели в настоящее время живет в Стокгольме, где в 1995 году умер ее муж Лайош. Как пишет автор, Лайош позволил ей исследовать его судьбу при нацизме. Данной публикацией это имя возвращается читателю.
Начальное образование Лайош получил дома. Он и его брат Юрий жили с их рано овдовевшей матерью в мелкобуржуазном районе Будапешта. Еще во время первой мировой войны они почувствовали на себе политический антисемитизм.
В школе, в 16-летнем возрасте, Лайош осознал, что методика обучения несовместима с творческим мышлением. При ознакомлении с законом инерции, который трудно воспринимается учащимися с их наивным физическим мышлением, ему вдруг стало ясно, что существуют и другие способы понимания, изучением которых он и занялся впоследствии.
Интерес к мышлению привел его от физики к психологии.
В лице Аккизиуса Паулера, который занимался главным образом логикой, он нашел научного руководителя, уважавшего «серьезность и основательность» исследования.
В 1925 году Лайош познакомился с Сандром Ференчи, одним из первых семи учеников Зигмунда Фрейда. Последовав совету покровителя, Лайош Чекели посвятил себя психоанализу. Среди его учителей были также Вильма Ковач, Михаэль и Алиса Балинт, Геза Рохайм и прежде всего Имре Херманн.
После книги С. Ференчи «Опыт науки о гениталиях» биология стала для Чекели исходной точкой в психоаналитических исследованиях. Гуманитарные науки в то время основывались на «психологии понимания», а она не могла привести к полному познанию интересовавших его проблем. В 1930 году в своей докторской работе «Пути психологического познания» Чекели высказал мнение по поводу отнесения психологии к естественным или гуманитарным наукам, а также противопоставил свои взгляды психологии мышления Шпрангера, Ясперса и Бресмана. Их метод непосредственного понимания был недостаточен, по мнению Чекели, «для познания непонятных соответствий, которые можно объяснить с помощью психоанализа».
Лайош и Эдит Чекели, Ирен и Эрнст Зусманович в Голландии перед отъездом в СССР. 1934 год.
Давление режима Хорти заставило молодого ученого задуматься об эмиграции. В Германию эмигрировали уже многие психоаналитики и исследователи. Лайошу были известны имена 104 венгерских профессоров в немецких университетах. В 1930 году социолог Карл Манхайм стал профессором во Франкфурте, его жена Джулия занималась психоанализом, а Макс Вертхаймер преподавал психологию личности. К нему и приехал Чекели.
В 1931 году он работает в психиатрической клинике в Гейдельберге, а позже уже вместе с Эдит Зусманович по известным причинам покидает третий рейх. Лайош получил место ассистента в Голландии, в Кальвинистском Свободном Университете, платили ему, однако, только треть того, что ему полагалось бы, будь он голландцем. «Заботиться о жене» на эти деньги было невозможно. Голландия, вынужденная принять у себя большое число эмигрантов, боялась, что это может привести к изменению социального положения ее граждан. Эдит снова почувствовала, что как еврейка она не желательна в этой стране. Голландцы мало знали о событиях в Германии и вряд ли подозревали о существовании концентрационных лагерей. Всякий, кто покидал родину, казался им скорее подозрительным, чем нуждающимся в защите. «Было унизительно просить помощи, задавая вопрос в еврейском комитете: «Нет ли все-таки возможности остаться?»
В Голландии в то время находилось много врачей, которые работали без оплаты, среди них был и брат Эдит Эрнст. В 1934 году на средства американской организации, помогавшей евреям-эмигрантам, Эрнст выехал в СССР. Восторженные письма о работе там сельским врачом побудили и других эмигрировавших в Голландию врачей последовать его примеру.
Лайош тем временем установил контакт с московскими учеными. Он переписывался с психологом Александром Романовичем Лурье, который занимался тогда новой областью – нейропсихологией. Эта наука интересовала и Лайоша, он надеялся, что сможет с ней познакомиться поближе в Москве, но с трудом представлял себе марксистское отношение к психоанализу.
В профессоре Лурье Чекели действительно нашли покровителя, когда в 1936 году приехали в Москву. Советский ученый пригласил их в день приезда на обед и рассказал об имеющихся возможностях для исследований. Но жить им было негде. В виде исключения психоневрологический институт Бехтерева в Ленинграде согласился предоставить им комнату, и они переезжают в Ленинград.
Для Лайоша тут же встал вопрос, как в России обстоят дела с психоанализом. «Я знал, что Ленин относился к нему положительно и даже приглашал Фрейда в Россию, но тот скептически относился к русской революции, в которой видел лишь интересный социальный эксперимент. В Одессе в 20-е годы образовалась психоаналитическая группа, одним из основателей которой являлся Лурье. Статья Лурье была опубликована в Международном журнале по психоанализу в Вене, и Фрейд поблагодарил его в одном из писем. После смерти Ленина, когда к власти пришел Сталин, в Москве был ликвидирован детский дом, в котором занимались психоанализом. При этом погибла его руководительница Вера Шмидт, о чем стало известно в Европе.
О дальнейшем развитии этой науки Лурье рассуждал в своей маленькой квартире в одном из московских переулков. Но слово «психоанализ» профессор произносил шепотом. «Об этих вещах здесь не говорят», – объяснял он. Ученый был уверен, что в его доме установлено подслушивающее устройство. «Тут я многое понял», – замечает Лайош.
Психоанализ был признан в России «буржуазным явлением» и запрещен вскоре после приезда Чекели. Была разрешена психотерапия, но только для практического лечения без какой-либо научной деятельности. Точно так же после закрытия Психоаналитического общества в Берлине при Институте Геринга был разрешен Немецкий институт психологического исследования и психотерапии, да и то потому, что его руководителем был родственник Геринга.
Лайош получил возможность в Ленинграде заниматься экспериментальной психологией для выяснения, как влияют повреждения мозга на психику человека. Это соответствовало его научным интересам. Напрасно он искал в библиотеке ежемесячный московский журнал, который, как ему помнилось, назывался «Под знаменем марксизма», где в прошлые годы еще публиковались статьи как русских, так и немецких психоаналитиков, разделявших взгляды КПГ, в частности Отто Фенихеля, Зигфрида Бернфельда, Эдит Якобсон. Журнал регулярно рассылался и за границу, но в голландских библиотеках некоторые номера отсутствовали. Он трижды делал запросы в библиотеки и трижды ему отвечали, что журналы выданы. В третий раз библиотекарь посоветовала: «Лучше не заказывайте».
В Ленинграде Лайош выступил с докладом, который имел успех. Вместо одной комнаты им с Эдит выделили две. «Кухню мы делили с одной старшей медицинской сестрой, у нас был даже туалет, что вызывало зависть других семей», – рассказывает Эдит. Чекели еще не были настоящей семьей, еврейские эмигранты не спешили заводить детей, но дочь Миа не преминула появиться на свет.
Для родов Эдит легла в больницу, в которой когда-то рожала своих детей императрица. Теперь в одной палате лежало много женщин, родильной палаты не было. Лайош послал Эдит небольшое письмо, она на обрывке газеты написала ему ответ. «По какой-то ошибке этот ответ мне принесли обратно, – рассказывает Эдит. – Меня охватил страх, что с мужем что-то случилось, потому что в России всегда думали о самом плохом, если друг с другом не было связи».
Лайош и Эдит подали заявление о предоставлении им советского гражданства, но их просьба еще не была удовлетворена, когда брат Эдит, который приехал в СССР раньше, гражданство уже получил. Его неутомимая врачебная деятельность в Крыму несколько раз отмечалась наградами. Высокой наградой тогда были часы и швейная машинка. Неожиданно Эрнста арестовали.
«Его жена писала нам в отчаянии, что это, должно быть, ошибка». Ее, беременную, выселили из служебной квартиры, и она жила в неотапливаемом заброшенном помещении. Родившийся ребенок вскоре умер. Только при Хрущеве Эрнст был объявлен умершим и официально реабилитирован. Его жена, которой вернули гражданские права, должна была оставаться в России. Она работала операционной сестрой в больнице, где раньше работал ее муж. В эту больницу он в свое время привез американскую помощь.
Лайош и Эдит продолжали ждать советского гражданства и не представляли себе, какое для них было счастье, что они не русские и не коммунисты. После заключения пакта с Гитлером немецкие беженцы должны были покинуть Россию. Прежде всего выслали немецких коммунистов, которые эмигрировали в эту страну. Они были направлены прямо в немецкие концлагеря. Затем эта же участь постигла немецких евреев.
У Лайоша и Эдит были не немецкие, а венгерские паспорта. «Мы знали, что без визы можем въехать в три страны: Венгрию, Польшу и Финляндию». Венгрия уже изгнала своих евреев. «Польша также была известна своими антисемитскими настроениями... Единственной доступной нам либеральной и демократической страной была Финляндия».
Эдит считала, что произошло чудо, когда в 1938 году они получили разрешение на выезд.
Втроем они выехали из России. Как говорил Лион Фейхтвангер, чтобы обосноваться в стране, где евреи были не очень желанны, нужно было хотя бы иметь деньги, чтобы прожить восемь дней в гостинице и осмотреться. «У нас было тринадцать с половиной долларов на полтора года жизни. Что же нам было делать в стране, на языке которой мы не говорили? Просить милостыню?»
«В Хельсинки у Лайоша оказался знакомый физиолог, с которым он вел научную переписку еще в Гейдельберге. Профессор Урил Ренквист-Ренпээ пригласил нас к себе и принял с большим вниманием, но не поинтересовался, есть ли у нас деньги! – вспоминает Эдит. – Я смогла вымыть ребенка, мы перекусили и отправились в самую дешевую гостиницу, в христианский приют. Когда мы вошли в столовую и Миа начала плакать, все обернулись в нашу сторону и воцарилась тишина, как перед объявлением приговора».
Пребывание Чекели в Финляндии как граждан Венгрии было ограничено тремя месяцами. После их истечения они хотели перебраться в страну, которая была их действительной целью, – в Швецию. Но по только что вышедшему в Венгрии закону они вдруг потеряли венгерское гражданство. А по финским законам людей без гражданства нельзя было выслать, даже если бы они совершили преступление. «Мы были благодарны Венгрии за этот закон, которым государство хотело заставить нас вернуться. Именно благодаря ему мы получили политическое убежище в Финляндии».
Начало финско-советской войны зимой 1939 года внесло панику в ряды эмигрантов. Все боялись поражения Финляндии и, как следствие, оккупации Россией. «Мы тут же решили отправиться дальше, в Швецию, и обратились в дипломатическую миссию за визой. Когда мы, маленькие просители, сидели на ее пороге, шведский посланник приветливо проводил мужчину со свастикой на рукаве до дверей, уверяя его, что тот может со всеми вопросами обращаться прямо к нему. Нас не пустили к консулу. Швеция осталась закрытой для нас».
Только после войны Лайош узнал, что финское и шведское правительства договорились между собой оставить всех эмигрировавших в Финляндию евреев в этой стране. «Какое бы давление ни оказывала Германия на финское правительство, оно всегда защищало немецких эмигрантов. В то же время мы были пешками в их политической игре. Мы не могли покинуть эту страну, чтобы переехать в Швецию. Финны удерживали нас у себя, доказывая свое доброе к нам отношение». Но немецкий корабль стоял в порту, готовый, по всей видимости, к транспортировке немецких евреев, несмотря на заявление маршала Маннергейма: «Пока я маршал, никто не будет выдворен».
В 1944 году американцы назначили комиссара по вопросам беженцев. Чекели, которые все еще боялись оккупации Финляндии Германией, обратились к нему и получили наконец визу в Швецию.
В Швеции Лайош и Эдит, как и все эмигранты, находились в тяжелом материальном положении. Место на кафедре психологии в Стокгольмском университете было занято. Научные исследования Лайоша не нашли финансовой поддержки. Но до него дошло предложение из Венгрии, которое изложил профессор из Амстердама Гез Ревез, занять место на кафедре психологии в одном из четырех городов: Будапеште, Оцегедине, Дебрецине и Печи. Известный венгерский биохимик Альберт фон Сцент-Гюорги, в 1937 году получивший Нобелевскую премию в области медицины и психологии за открытие витамина С, не советовал Лайошу возвращаться в Венгрию: «Лучше ничего не иметь в Швеции, чем быть профессором в Венгрии». Через год в этой стране произошел путч, после чего русские утвердились там, как и в Чехословакии, в роли «освободителей». Сцент-Гюорги предвидел это и в 1947 году занял должность директора в одном американском институте по исследованию деятельности мускулатуры.
В том же году друг и учитель Чекели Имре Херманн, который в 1945 году получил кафедру психоанализа в Будапеште, был вызван в министерство культуры. «Кто вы?» – грубо спросил его министр. Профессор еще раз представился. «То, что вы Херманн, я вижу, но не знаю, профессор ли вы!» Ему было объявлено, что он снят с должности. Имре Херманн остался аналитиком в Венгрии и продолжал публиковать свои труды на немецком и французском языках.
К возвращению в Германию Лайоша и Эдит никто не побуждал. «Мы были рады, что можем оставаться в Швеции, где хорошо себя чувствовали. У нас не было уверенности, что в Германии утвердится демократия. Что же касается антисемитизма, то у нас не было доверия ни к Германии, ни к Венгрии и Австрии».
После участия в конгрессе психоаналитиков в Цюрихе в 1949 году Чекели впервые побывали в послевоенной Германии и пришли к выводу, что в немецком послевоенном обществе изолировали тех, кто пытался раскрыть то, что касалось преступлений национал-социализма.
В Швеции с 1934 года существовал небольшой психоаналитический союз, который распался во время войны. В 1944 году из Берлина вернулся Торе Экман, который сделал себе имя докладами в Немецком психоаналитическом обществе до его закрытия. Читал ли он лекции в национал-социалистическом институте Геринга, как и многие другие аналитики, неизвестно, но шведские коллеги подозревали его в этом. В конце концов он опять уехал за границу.
Значительную роль в воссоздании шведского психоаналитического союза сыграл голландский психоаналитик, который учился в Вене и эмигрировал вместе со своей женой-еврейкой в Швецию, когда нацисты захватили Голландию. Лайош и Эдит познакомились с супругами де Монхи, которые прекрасно говорили по-немецки и общались с эмигрантами. Медсестра, работавшая с де Монхи, Эстер Ламма, познакомила Лайоша с группой немецких эмигрантов – о них Петер Вайс рассказал в своих автобиографических романах «Прощание с родителями» и «Пристанище». Эстер была дочерью историка и литератора, «большого человека» в шведской культуре, ее интересовали одаренные люди этого круга, которые долго, не имея разрешения на работу, практически голодали. Кое-кто из них прошел через психоаналитические сеансы Лайоша, и наконец Эстер познакомила Лайоша с Петером Вайсом.
Изгнанный из Германии Вайс после изоляции в Швеции впал в глубокую депрессию. «Лишь теперь, летом и осенью 1946 года я начал понимать, что же произошло за прошедшее десятилетие. Образ моей прежней жизни еще глубоко сидел во мне, хотя больше не было ни бегства, ни изгнания и я был гражданином благословенной страны. Меня не покидала мысль, что я не принадлежу ни чему», – писал он в «Пристанище».
Петера Рооса, директора картинной галереи в Бохуме, где позже была организована выставка «художника Петера Вайса», особенно интересовали коллажи того и последующего времени, которые, как ему казалось, отражали переход от рисования к письму. «Именно ваши коллажи, а также оба романа и атмосфера нашей беседы навели меня на мысль, что вы прошли через психоанализ. Я не могу себе представить, как могли возникнуть эти видения без психоаналитического опыта. Вы прошли через психоанализ? Когда?»
На эти слишком прямые вопросы Петер Вайс дает уклончивые ответы. «Психоанализу я подвергся только после войны. Во время войны об этом нельзя было и подумать из чисто экономических соображений», – говорил он, чтобы потом перейти к разговору о картинах, написанных им в эмиграции в 1943–1945 годах. «Любитель картофеля» (1942) и «Улитка» (ок. 1944) висели в новом доме Чекелей в Накке рядом с картинами, которые Петер нарисовал еще в Праге и Швейцарии. Коллажи, которые вместе с другими материалами и элементами повседневной действительности представляют разрушившийся мир фантазии, датированы в каталогах лишь 50–60-ми годами.
Об этом времени Петер Вайс рассказывает после многочисленных вопросов: «В начале 50-х годов я подумал о том, что мне следует пройти через психоанализ. Венгерский психоаналитик Чекели, практиковавший в Стокгольме, показался мне хорошим специалистом...Чекели был в конечном счете учеником Фрейда, он интересовался проблемами художника, и я был ему интересен, я же находил в нем понимание своих проблем». Петер продолжает: «Несмотря на это, я не верю, что психоанализ сильно на меня повлиял». Наши беседы были лишь воспоминаниями о трудностях, о которых я писал». Но на следующей странице писатель поясняет, что собственно творческое освобождение было связано с освобождением от сдерживающих его конфликтов.
«Мне потребовалось десять лет, чтобы переработать то, что со мной произошло за прошедшее десятилетие. Это было очень сложно. Я сам не мог правильно все осознать. Возможно, поэтому я так часто менял формы, искал новые возможности для визуального выражения в фильме, в коллажах, с помощью которых можно было убедительно показать разрушившийся мир. Это были, конечно, психологические проблемы, и психоаналитический опыт не прошел бесследно, только после психоанализа я впервые осознанно воспринял эти процессы. Создание таких автобиографических книг, как “Прощание с родителями” и “Пристанище”, неразрывно связано с психоанализом».
Психоаналитик, с которым он был дружен, объясняет: «Человека с неустойчивым чувством собственного достоинства, чье самоуважение базируется на таланте и творчестве, потрясает предположение, что на творчество в какой-то степени повлиял психоанализ, а не только он сам».
Это было особое стечение обстоятельств. Высокоодаренный молодой художник и будущий писатель встретился с аналитиком, знавшим эмиграцию по собственному опыту и чьи исследования в области психоанализа с давних пор составляли суть его научной и творческой деятельности. В 40-е годы Чекели опубликовал в Швейцарии и Швеции свои труды, освещающие влияние жизненных обстоятельств на процессы духовного творчества.
Петер Вайс сам рассказывал о возникавших трудностях в работе. «Он много трудился в конце жизни, – говорит Лайош, – но ничего из того, что он делал, не казалось ему удавшимся. Он прекрасно осознавал основную трудность. Это был вопрос, в каком языке, шведском или немецком, он найдет окончательное индивидуальное выражение. К этому времени издатель Бонье, который находился в постоянном поиске новых талантов, выпустил две его шведские книги, которые, правда, плохо продавались. После анализа стало ясно, что выразить себя Петер сможет через немецкий». Воспоминания шли на немецком.
Судьба евреев-эмигрантов, когда она затрагивала 14–15-летних подростков, оказывала негативное, но при некоторых обстоятельствах и позитивное влияние. Кроме того, эмиграция Петера была сопряжена с тяжелой травмой в юности, о которой он сам рассказывал так:
Вайс: В 1934 году, в год эмиграции, произошло решающее событие...
Роос: ... эмиграция!
Вайс: Нет! Решающий поворот в моей жизни связан не с эмиграцией, а со смертью сестры.
Петер и его 12-летняя сестра катались с горы на санках. Она поздно заметила выезжающую из-за угла машину... В больнице она прожила без сознания еще два страшных дня. Ее разбитое лицо неизгладимо запечатлелось в памяти старшего брата. Это был несчастный случай, в котором он винил себя.
Эмиграция совпала с периодом возмужания и одновременно началом тяжелых разногласий с отцом. Они касались прежде всего живописи, потому что родители считали профессию художника не подходящей для эмиграции. Отец Петера был родом из Венгрии, страны, которую его психоаналитик хорошо знал. Лайош вспоминает фотографию отца Вайса в форме венгерского офицера времен первой мировой войны. «На службе в венгерском батальоне он и говорить должен был по-венгерски, но в смешанном австро-венгерском батальоне командование осуществлялось на немецком языке. Это была вечная борьба за язык в двойной монархии». Мать Петера родилась в Швейцарии и говорила на многих языках. Таким образом, языковая проблема имела глубокие корни.
«Самая большая трудность возникла у Петера из-за критического отношения к самому себе и каждой своей мысли. Для него все должно было быть ясно и неоспоримо. Но зрелое мышление, которое, в отличие от инфантильного, нетерпимо к противоречиям, все же не может устранить их из реальной жизни. Нужно уметь переносить противоречия, что Петеру не удавалось. Одним из таких противоречий было непонимание того, как можно желать любимому человеку зла и при этом бояться его потерять. Одновременная ненависть и любовь к отцу лежала в основе всех противоречий Петера. Возможно, своеобразной защитой от внутренних противоречий служит сдерживание чувства. Но это приводило к депрессии».
Чекели был известен феномен, когда художники наделяют своих героев чувствами, которые не могут испытывать сами. «В книгах герои переживают то, что их автор себе не позволяет. И Томас Манн, о котором я слышал, что он внешне владел собой и был невозмутим, скорее всего, вложил собственный темперамент в персонажей своих книг». Когда Петер Вайс, как он сам говорил, пытался «переработать свои конфликты в книгах», Лайош при психоанализе наблюдал за возникновением этих произведений. С окончанием работы над «Прощанием с родителями» закончился и психоанализ.
Лайош Чекели вспоминает: «Больше всего я узнал во время рождения драмы “Преследование и убийство Жана Поля Марата”. После успеха драмы в Берлине и Ростоке Петер Вайс впервые поехал в ГДР. Там его очень тепло принимали, и это принесло ему полное удовлетворение. Он никогда об этом не забывал».
До этого момента Вайс, таким знал его Чекели, был вне политики. «Эмигранты даже обижались на него из-за его аполитичности. Заботили его собственная эмигрантская судьба, собственные картины, но не политика. В кругу бывших немецких, австрийских и венгерских эмигрантов царили если не коммунистические, то левоинтеллектуальные настроения. При всем предубеждении против холодной шведской натуры и сдержанности к иностранцам эмигранты в общем глубоко уважали шведские социальные и гуманитарные достижения». То, что Петер Вайс ушел в социализм, было определено, по-видимому, внутренней принадлежностью к большому, охватывающему весь мир обществу «на месте родины». То, что поэт назвал «Мое местечко», «местечко, для которого я был предназначен и откуда произошел», был Освенцим. В этом напряжении он прожил до своей смерти в возрасте 65 лет. Он «сопротивлялся» любому угнетению и вмешательству, но напряжение между заинтересованным рассказчиком и сознательным слушателем, возникавшее при анализе, вдохновляло Петера.
Тесную связь литературного творчества с юношескими переживаниями и конфликтами автора Лайош позже изложил в статье о романе Томаса Манна «Смерть в Венеции», затем проследив на очередной пациентке влияние произведения на читателя.
В своих сочинениях Чекели рассматрив
ал творческие достижения и в области науки. Он установил, что они в той же степени зависят от опыта человека, как и художественные. Интересы ученого зачастую многогранны.
«Среди прочего, очень важным было найти ответ на вопрос, как заложенное генетически проявляется в определенном возрасте и на определенном этапе развития. Мальчик гордится возможностями своего отца, которые он рано узнал, например силой пальцев, с помощью которой тот поднимает стул. У ребенка появляется желание стать таким же, как отец. Личная судьба может помешать развитию этого естественного процесса». Лайош наблюдал за развитием этого процесса у сыновей, чьи отцы были активными нацистами. У него были два пациента, чьи отцы были врачами с национал-социалистическим прошлым. Один начал ненавидеть своего отца, когда узнал о его прошлых взглядах. Другой пытался оправдать что-либо в действиях своего отца. Отец, будучи анатомом, согласился быть судебным экспертом в делах, в которых ничего не понимал, составлял свидетельства о душевных заболеваниях на основе исследования костей трупов. Сын же пытался оправдать и представить это как научное достижение, хотя до сих пор нет оснований утверждать о телесных изменениях у таких больных.
Когда человек стыдится своего отца, но в сознании гордится его мнимыми достижениями, очень трудно самостоятельно выработать позицию по отношению к прошлому. Трудно признать вину близких родственников, но сыновья должны в такой же степени разделить эту вину, как, скажем, наследство или духовные достоинства отцов. Больше шансов избавиться от унаследованных неблагоприятных признаков у того, кто обладает принципиальной позицией по данному вопросу, эффективного взгляда на грехи отцов недостаточно. Их нужно переработать в самом себе, с тем чтобы они не сказывались на дальнейших поколениях.
Зигмунд Фрейд перестал идеализировать своего отца в возрасте 8 лет, когда однажды офицер сбил шапку с головы старшего Фрейда палкой, а он, ребенок, поднял ее, отряхнул и отдал отцу. Но несмотря на это, Фрейд позже говорил, что со смертью отца угасла любовь. Это было одним из самых значительных событий его жизни.
Когда Лайошу было столько же, 8 лет, в его жизни также произошло событие, в котором нашли отражение одновременно гордость и стыд, идеалы и разочарования. Юридический факультет Будапештского университета ходатайствовал о присвоении дяде Феликсу профессорского звания, но министерство образования отклонило его кандидатуру, потому что он был евреем. В 1900 году диссертация дяди была особо отмечена королем, и, как было принято в таких случаях, он получил приглашение в день национального венгерского праздника в Вену на прием к кайзеру Австрии и королеве Венгрии. Двенадцать лет спустя его племянник Лайош, который считал кайзера Франца Иосифа дураком, узнал, что дядя опустился перед ним на колено и поцеловал ему руку. «Я нашел унизительным, что талантливый ученый целовал руку невежественному кайзеру».
При тех больших достижениях, которых Чекели добился, исследуя продуктивное мышление, его, должно быть, обескураживало, что область, которой он себя посвятил, оставалась в тени в 50-е годы. «О жертвах преследования в концентрационных лагерях первые 20 лет практически не вспоминали. О тяжелых личных переживаниях умалчивали. Даже во время анализа трудно было что-то узнать. Только через два десятилетия память оживилась. Я тогда не мог понять, почему так происходило».
Случай из психотерапевтической практики показывает всю сложность ситуации. Среди его пациенток была женщина, оставившая своего сына на попечение няни, когда она с мужем получила извещение о депортации. Ребенка они могли оставить.
На одной из станций сразу после Будапешта поезд с депортированными остановился, и они услышали голоса знакомых врачей: «Мы здесь, мы откроем вагон и освободим вас». Они отклонили это предложение, чтобы не усложнять положение остальных.
Отец пациентки прежде часто говорил ей, что с семьей ничего не случится. Но поезд пришел в Освенцим. «У нее вырвались слова, что она поняла, куда они попали, но больше об этом не говорила». Женщина постоянно жаловалась аналитику на своего отца, обвиняя его в том, что произошло. Он должен был и мог избавить ее от этого ужаса. «Муж не пережил Освенцима, в воспоминаниях же пациентки ненависть была направлена не на убийц, а на отца – она могла говорить именно о нем, а не о палачах.
Аналитические беседы помогли выяснить, почему пациентка постоянно упрекала отца. После смерти ее матери он женился на необразованной деревенской девушке. «Травма, которую ей нанесли нацисты, когда она вдруг поняла, что находится в Освенциме, была неосознанным повторением ранней травмы; теперь это слилось в единое целое. Дальше она рассказывала о своем детстве, но воспоминания о Холокосте заканчивались ее выходом из вагона».
Перед окончанием войны шведам удалось выкупить некоторое число еврейских заключенных из немецких лагерей. Их доставили в Швецию на белых автобусах Красного Креста. Дети этих людей объединились с детьми других жертв войны в группу «Дети Холокоста», которая поступила под наблюдение Лайоша Чекели.
«Были и другие аналитики в Голландии, США, Израиле, которые в это время вели свои наблюдения и писали о страданиях этих людей. С детства они ощущали потребность заменить родителям тех, кого они потеряли: их братьев, сестер и целые семьи. Дети хотели сделать их счастливыми, но сами были глубоко несчастны, потому что никогда не могли заменить им всех. Сознание того, что их горячее желание никогда не воплотится в жизнь, и приводило к депрессии, для преодоления которой необходим был анализ».
Лайош и Эдит понимали, что евреи не имеют равных с другими возможностей, после Холокоста они еще глубже почувствовали, больше осознали, какие страдания принесла им их национальная принадлежность. Лайоша интересовало, почему пациенты выбирали своим аналитиком именно его. Еврейские пациенты тоже не были свободны от фантазий негативного характера. Поэтому человек, который сам был евреем и маленьким мальчиком пережил захоронение своей бабушки по еврейскому ортодоксальному ритуалу, когда тело предается земле без гроба, боялся, что общаясь с другими евреями, он может быть подвергнут моральному разложению.
Другой пациент, нееврей, выбрал себе аналитика-еврея, хотя у него были некоторые предубеждения против евреев. В детстве он испытывал страх, когда смотрел на свою новорожденную сестричку, боясь потерять фаллос. Этот страх он пытался преодолеть с помощью фантазий, в которых присутствовали невидимые, но существующие части тела. Евреи были для него чем-то таким же тайным. Отсюда он сделал вывод, что аналитик-еврей должен обладать «тайной силой», способной помочь ему преодолеть преследовавшие его мысли о тайных частях тела. Поэтому он и нашел его.
Еще один пациент сохранил способность относиться к кому-нибудь с благоговением, несмотря на то что рано перестал идеализировать отца, который часто был безработным. Испытывая страх перед всеми острыми предметами, ножом, вилкой, ножницами, он нашел свой идеал в кочующем точильщике, который мог провести по большому пальцу острым лезвием и не порезаться при этом. Человек, которого он считал неуязвимым, был цыганом, но его «тайную силу» мальчик перенес на евреев. «Он выбрал еврея своим аналитиком неосознанно, потому что тайная магическая сила евреев стала притягивающей в его внутреннем неосознанном мире».
Была у Лайоша пациентка, считавшая, что еврей не будет осуждать извращенность, потому что евреи сами, вероятно, испытывают страх, и она рассчитывала на большую терпимость со стороны представителя «избранного народа», чем со стороны нееврея.
У этих людей было общее, присущее всем детям: «Их психическое развитие создавало картинки, в которых присутствовало какое-то сильное существо. У одних это были добрые, готовые помочь им существа, у других – злые демоны, которые символизировали разочарование и ненависть ребенка. Для ребенка родители являются носителями тайной силы, власти и знаний. Дети постарше, а также многие взрослые считают обладателями такой тайной силы людей с необычной внешностью, манерой говорить и необычным образом жизни. У некоторых евреи занимают промежуточное положение между положительным и отрицательным. Поэтому антисемитская пропаганда может легко проникнуть в души людей».
Своей работой «Традиции и инфантильность фантазий в образах современного антисемитизма» Лайош проложил мост к своему раннему экспериментальному психологическому и психоаналитическому исследованию о мышлении. При одностороннем рассмотрении предрассудков по отношению к иностранцам, евреям или неграм, к примеру, может возникнуть мыслительная ошибка.
Имре Херманн назвал ее «выборочным мышлением». Этим мышлением пользуются математики, чтобы вскрыть определенные свойства элемента, если все множество не обладает явными качествами. По мнению Гильберта: «Если даже Аристид, этот безупречный человек, считает себя подкупным, то абсолютно все люди подкупны». «Параноики применяют эту стратегию мыслить, чтобы отрицать очевидные вещи».
Имре Херманн описал роль этой мыслительной стратегии «при наличии мании преследования, возникновении коллективных галлюцинаций, ненависти и недоверия к чужим народам и расам». Всем известные стереотипы, типа «всеохватывающая власть евреев» или «богатый еврей» стали «единым целым со стратегией выборочного мышления». Банкиры-дворяне, такие известные личности, как Ротшильд и Оппенгеймер, «эта маленькая исчезающая группа среди всего еврейского населения Европы, являются для многих типичными представителями еврейского народа. За ними, однако, скрывались и еврейские зеленщики в подвалах, и продавцы пряжи, шнурков и спичек, которые сколачивали неслыханные богатства на своих лотках и должны были считаться частью мистической власти. Для семитофилов же все еврейские нобелевские лауреаты, ученые, писатели и художники – минимальная элита – были, согласно выборочному мышлению, представителями всего еврейства».
Эдит Чекели помнит те времена, когда ей, темноволосой еврейской студентке в Гейдельберге, пытались внушить светлый образ нацизма. Сейчас, когда ей приходится видеть портрет Гитлера, она не перестает удивляться, как «миллионы могли попасться на удочку человека, который так выглядел!» Хромоногий Геббельс, пропагандировавший его политику, был одним из самых известных представителей этого движения. «Это тоже выборочное мышление, позволявшее людям забыть, что их предводитель не был высоким, светловолосым героем с голубыми глазами».
По Фрейду, в психоанализе различают первичное и вторичное мышление. «Одно из главных отличий заключается в том, что первое не знает противоречий. Вторичный процесс мышления, напротив, нетерпим к противоречиям. Поверхностное мышление не исключает того, что еврей может быть омерзительным типом и преступником, но одновременно с этим быть чистым, ухоженным и одетым с иголочки. Евреи могут быть богатыми и властными, но это не отрицает того, что они религиозны, бедны и раболепны.
Мышление с такими простыми противопоставлениями, как белое и черное или плохое и хорошее, какими для ребенка являются герои сказок, может способствовать возникновению предрассудков. Так, еврей должен был быть негодяем, всегда готовым «насиловать невинных неевреек», а граф, имевший детей в каждой деревне, – всегда хорошим и право на его стороне. «Власть была легитимна даже будучи покрыта тайной, но на евреев известных, как хорошие семьянины, тем не менее падала тень, никто не пытался их идеализировать».
Для идеального воспитания молодежи мистические или вызывающие отвращение качества подходят меньше, чем поступки легендарных героев, наделенных видимой силой. «Легенда есть легенда. А мистическим атрибутам, напротив, легче избежать рационального и критического суждения». То, что евреи в Европе были покрыты тайной и мистикой, приводило к ошибкам мышления, а в особых случаях обобщения – к жертвам.
Лайош Чекели хотел противопоставить что-нибудь политическому антисемитизму, хотел извне повлиять на идеалы молодежи, превратить их инфантильные фантазии в зрелые идеалы. «В меньшей степени этому способствовали литература, сказки, кино и телевидение. Определенную роль сыграли выдающиеся писатели Льюис Кэролл и Астрид Линдгрен, которые вынесли на дневной свет мистику, покрывавшую евреев».
После Холокоста евреи поняли, что мудрость не может завладеть душами, на которые повлияли темные силы. «Возможность возвращения глобального уничтожения средствами технической цивилизации, спланированная, решенная и проведенная обученными специалистами, еще вызывает опасения». Выявить новые элементы традиционного антисемитизма стало для Лайоша целью длительных исследований, о которых он сделал только «предварительные» сообщения.
«Одного из моих пациентов мучили вопросы: был ли его аналитик в концлагере, подвергался ли он там пыткам, унижениям? Если да, то не означает ли это, что находясь в положении сильного, он будет мстить?» Это суждение основывается на «фантазии поменявшихся ролей». Корни же находятся в фантазиях наказанного ребенка: «Когда я вырасту, я закрою маму в темной комнате или отшлепаю папу!»
Страх перед тем, что за Холокост последует месть, описывали и другие аналитики. Лайош убежден, что этот страх рождает представление о преувеличенной силе Израиля. «Из событий на Западном берегу Иордана не следует, что Израиль настолько слаб, что не сможет справиться с несколькими сотнями молодых людей и женщин, бросающих камни. Наоборот, Израиль стал большим и сильным, игроки поменялись ролями, началась месть за Холокост».
Защитой от страха является вытеснение этой мотивации. Но люди избавляются от того, чего стыдятся. Нынешнее отношение к иностранцам, чужим и слабым может помочь занять правильную позицию по отношению к ближнему и забыть часть общего прошлого, которое отвергает совесть.
Защитная реакция против неприятных ощущений может лежать в основе сочувствия жертвам и тем самым должна служить созданию собственного душевного равновесия. Вместе с Максом Шелером Лайош говорит не только о подлинном, но и о мнимом сочувствии. Одна пациентка Лайоша вышла замуж за своего одаренного, но глубоко несчастного друга только из сострадания, чтобы «спасти» его. Когда ей это удалось и повода для сочувствия не осталось, она не смогла найти в нем то, за что можно было его любить. Она открыла наличие садистских компонентов в своем чувстве к слабому. «Никто не осознает, что сочувствие препятствует садистской радости при виде несчастья другого».
Лайош Чекели. Швеция, 1976 год.
Лайош Чекели предполагает, что после Холокоста евреи вызывают не только настоящее, но и мнимое сочувствие, которое может являться основой для преодоления антисемитизма. Отражение этого чувства он находит в отношении общества к окрепшему Израилю.
До недавнего времени основной задачей исследования и психоаналитической работы Лайоша и Эдит оставались развитие всех сил души, которые могут бороться с роком.
Если, как сказано в Торе, дети и внуки во многих поколениях страдают из-за грехов их предков, – значит, есть над чем работать, сколько бы на это ни ушло времени. Жизненно важная задача не знает возраста. «Мир не прозрачен, не предсказуем, и черные силы снова завоевывают души. Я желаю (вслед за Фрейдом), чтобы голос разума, хотя он и слаб, никогда не замолкал в нас», – написал Лайош своим друзьям в одном из новогодних поздравлений.
Перевод и публикация
Нины Дынькиной
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru