[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2000 ШВАТ 5760 — 1 (93)
Свет далекой звезды
Борис Медовой
Мог ли подумать многодетный витебский кузнец Давид Усыскин, что одного из его сыновей, Илью, назовут гением и будут чтить физики всего мира. Однако судьба отмерит ему короткий жизненный срок, распорядится с ним жестоко и несправедливо — он трагически погибнет в расцвете творческих сил. Кремлевская стена примет его прах.
Илья Усыскин и его товарищи по экипажу Павел Федосеенко и Андрей Васенко взлетели высоко в небо. Они первыми из людей взглянули на родную планету с высоты 22 километров. Но природа со слепой ожесточенностью отозвалась на людскую дерзость. Стальной шар, в котором находились смельчаки, сорвался с несущей оболочки и стал стремительно падать, чтобы с неумолимой и страшной неизбежностью удариться о земную твердь.
Трое мужчин в крутящейся и бешено несущейся к земле гондоле перед ударом сдвинулись, братски прижались друг к другу. Они знали в эти мгновения, что жить каждому оставалось несколько секунд...
Недавно я приходил к Кремлевской стене, молча стоял, глядя на мраморные доски с именами тех, чья жизнь остановилась давним днем 30 января 1934 года в 16.23. Они ворвались в небытие одновременно, Федосеенко, Васенко, Усыскин. Эти имена вряд ли кто теперь помнит, даже из стариков.
В моей памяти сохранился морозный сумрачный день 2 февраля 1934 года, день похорон трагически погибшего экипажа стратостата "Осоавиахим-1". Из черного диска репродуктора раздавались скорбные мелодии, речи с мавзолея и голос известного журналиста Михаила Кольцова, который вел радиорепортаж с Красной площади. Помню фотографии в газетах и кинохронику, запечатлевшую траурную церемонию с участием вождей.
А недавно, во время рабочего просмотра в красногорском архиве документальных лент 30-х годов, довелось мне снова увидеть эти хроникальные кадры. Странное чувство охватывает, когда видишь урны с прахом погибших в руках тех, кто был прямым виновником гибели этих людей — Сталина и Ворошилова.
Вновь и вновь смотрел я кадры кинохроники, снятые Романом Карменом. Федосеенко и Усыскин в канун полета, озабоченные, неулыбчивые. О том, что они практически обречены, кроме них, знал лишь узкий круг специалистов.
Вот кадры медленного подъема стратостата в небесную высь. И вслед за ними — тягостный эпизод похорон на Красной площади. На урне, которую несет Сталин, — портрет Федосеенко. В руках у Ворошилова — урна с прахом Усыскина. Они направляются к Кремлевской стене.
Вероятно, именно с этого стоп-кадра и стоит начать рассказ о том, как по недоброй воле этих людей три талантливых человека должны были превратиться в горстки пепла.
Илья Усыскин
Как свет далекой звезды, доходят до нас из глубины лет сведения об этом совсем еще молодом человеке, характер которого неотделим от того бурного времени. Его дневник, письма, фотографии, воспоминания друзей помогут нам понять "феномен" Усыскина.
Прожитые им 23 года Илья называл прелюдией жизни. Все, что предстояло сделать, — "жить, думать, чувствовать, любить, совершать открытия", предстоящие годы в науке он в письмах и дневнике именовал "музыкой будущего".
Каждого из нас в отрочестве, рано или поздно, начинает волновать проблема собственных возможностей. Одарила тебя природа способностями или обделила? Щедрой мерой отпустила тебе творческий потенциал или поскупилась? И почему выбор падает на одного и обходит другого?
Вопрос, почему среди пяти детей Давида Усыскина именно Илья был отмечен от природы многими дарованиями, вроде бы остается без ответа. Когда же прослеживаешь год за годом его короткий путь, убеждаешься, что этот человек "сделал себя сам". Неукротимость жизненного напора Ильи поражает. Его голова и руки не знали покоя.
Подростком он увлекался живописью и добился в изобразительном искусстве немалых успехов. Всерьез подумывал о художественном училище, сохранилось даже направление, выданное Усыскину укомом партии для поступления в Студию пролеткульта города Москвы.
Увлечение живописью сменилось другим, не менее страстным, — техникой. Он строит радиоаппараты собственной конструкции, своими руками изготавливает все детали.
Затем пришел интерес к философии и политэкономии. Юноша погружается в труды Гегеля, Шопенгауэра, Канта, Спинозы, Фихте, Монтескье, Спенсера, Маркса... Чтобы читать классиков в подлиннике, Илья самостоятельно изучил немецкий язык, свободно на нем говорил. Позже он овладеет еще двумя языками.
Вспоминая впоследствии о своей достуденческой жизни, Усыскин писал своему другу: «Я тебе рассказывал однажды, что когда-то увлекался живописью... "То ли это, чего я хочу?" — спрашивал я себя. Во мне было столько желаний, что я задыхался от представлявшихся мне возможностей. Кем только я не хотел быть! Художником, инженером и даже партработником, архитектором. Все зависит только от меня и только от меня».
Однако лишь на пятнадцатом году жизни пришло к Илье понимание своего истинного призвания. Его неудержимо повлекло, как он сам говорил, в неведомую сферу естествознания, в царство первооснов материи, царство тайны и истинности. Физика...
Эта наука жила в ту пору незаметно. Еще никому не приходило в голову выделять сотни миллионов на синхрофазотроны, на сложнейшие приборы и аппаратуру. Никто еще не предполагал подключать к научным учреждениям гигантские индустриальные мощности. Наша страна, отказывая себе во многом, строила домны, электростанции, тракторные заводы, железные дороги. Вооружала Красную Армию. Приходилось жестко экономить. Еще действовала карточная система. Трудно было не только с питанием, но и с жильем, одеждой. Мысли людей были направлены на зримые свершения, на понятные всем и каждому дела.
Но уже носились по коридорам Ленинградского физтеха, колдовали над приборами, темпераментно спорили на семинарах молодые люди, у которых мозги казались устроенными особым образом, способными принимать сигналы невидимого, стоящего за гранью привычного и реального мира. Курчатов, Ландау, Капица, Семенов, Александров...
Илья так нетерпеливо рвался в науку, что одолел среднюю школу в самые сжатые сроки. Пятнадцатилетним подростком он отправился в Ленинград поступать в знаменитый Физтех. Веснушчатый, неуклюжий провинциал, приметный разве что оттопыренными ушами, оставив далеко позади всех абитуриентов, блестяще сдал один за другим вступительные экзамены, вызывая восхищение профессоров своими знаниями. Он обратил на себя внимание всего факультета своей необыкновенной целеустремленностью. Но... не был зачислен в вуз по причине слишком юного возраста. Забиравший документы мальчик с пылавшими ушами бормотал, что все равно будет учиться здесь!
Споткнувшись таким образом, Илья пораскинул мозгами и, чтобы не терять времени, чрезвычайно легко поступил в московское прославленное, манящее многих, учебное заведение — МВТУ им. Баумана. Оно послужило ему трамплином: на следующий год он перевелся в столь желанный и необходимый ему Физтех. Как шутливо писал он в письме, "не удалось втиснуться в дверь, пришлось влезать в форточку". Дело было, конечно же, не в мальчишеском упрямстве. Только здесь, в Физтехе, мог он овладеть тем, что называл "чистой наукой", познать новейшие достижения теоретической физики.
Физтех, носящий ныне имя академика Иоффе, именовали по-разному: и Парнасом новой физики, и Инкубатором открытий, и Могучей кучкой. В живой творческой атмосфере научного коллектива старт Усыскина как ученого был стремителен. Уже через два года после прихода Ильи в институт выдающиеся физики Запада называли Усыскина "большой надеждой". В одном из интервью великий Ланжевен заявил, что в Ленинграде у Иоффе трудится гениальный юноша, который еще поразит мир своими научными достижениями.
Жизнь студента не ограничивалась лекциями, семинарами, лабораторными занятиями и чтением научной литературы. Чтобы как-то прожить, приходилось ночами работать на заводе "Светлана", выгружать в порту уголь, браться за любой, самый тяжелый труд. И в этом смысле Илья ничем не отличался от других студентов, своих товарищей. Поначалу он и казался обыкновенным парнишкой, жадным до учения, до общественной работы, непритязательным в быту, эмоциональным и категоричным спорщиком. И внешность у него была самая заурядная.
Правда, на лице его, контрастируя с простоватостью, горели словно подсвеченные изнутри золотистым светом глаза, выдавая напряженную сосредоточенную работу мысли.
Правда, не совсем обычным было и то, что студент Усыскин, обучаясь точным наукам, вел семинар философии в своем вузе, преподавал основы диалектического материализма.
Правда, не каждый студент в ту пору одолевал, как Усыскин, по собственной инициативе иностранные языки. Он еще и редактировал институтскую газету.
Семинар Усыскина, родившийся довольно скромно, постепенно стал приобретать в институте все большую известность. Уже не только студенты физмехфакультета набивались в аудиторию. Аспиранты, преподаватели, сотрудники других кафедр устремлялись сюда по вечерам, чтобы присутствовать на "Философском вечере" у Ильи Усыскина. Те, кто помнил эти семинары, рассказывали, что Усыскин развивал на них свой основной тезис: заниматься теоретическими и экспериментальными исследованиями в области точных наук возможно, лишь отталкиваясь от глубоких философских представлений о мире, философия подобна корням, питающим древо научного творчества, и без них оно не в силах зацвести.
Вполне возможно, что сейчас утверждения и формулировки, звучавшие на семинаре давних времен, покажутся банальными в своей простоте. Не забудем, однако, что речь идет о 20-х годах нашего века. Высказывания молодого ученого о том, что сам ход науки толкает к многостороннему изучению и охвату действительности, к органичному единству с философией, что, исследуя конкретные проблемы, ученый фокусирует для их решения весь спектр своих знаний и способностей, развитых с помощью философии, в те годы звучали для многих странно и непривычно.
Свои семинары Илья оживлял диспутами, острыми диалогами "идеалистов" с "материалистами", спорами "узких специалистов" с "универсалами".
Слух о необычном студенте и необычном семинаре дошел и до академика Иоффе, признанного главы нашей физической школы, руководителя целого комплекса, или, как тогда говорили, комбината институтов. Маститый ученый появился однажды на семинарском занятии Ильи и просидел там несколько часов. Результатом этого события явилась организация в Физтехе постоянно действующего семинара научных сотрудников, а сам Илья стал ощущать на себе пристальное внимание академика. Последнюю практику Усыскин провел в физтеховских лабораториях и после окончания вуза был зачислен в аспирантуру знаменитого института.
"Ядро атома — вот задача задач"
Природа таланта Усыскина не была из тех, которую называют "моцартовской". Илье никогда и ничего не давалось легко и просто. Он это хорошо понимал и научился перед постановкой той или иной задачи мобилизовывать и сосредоточивать, как он говорил, "все резервы своего организма". "Входил" он в проблему трудно, медленно, постепенно. Даже внешне менялся: бледнел, худел, уши пылали. Становился молчалив, замыкался в себе.
Иоффе сразу же поручил Илье самостоятельное исследование, которое было по плечу опытному физику, обладателю ученой степени. Сам академик считал эту проблему очень важной, поскольку касалась она малоизученных областей биофизики. Известный физик Алиханьян вспоминал, с какой отдачей, с каким напряжением трудился Илья: «Этот кропотливый и каторжный труд требовал от исследователя тщательной вдумчивости, предельной собранности, широкой эрудиции и некоторой ортодоксальности. Илья в своих исследованиях с ловкостью осторожного канатоходца должен был методично пройти над пропастью "неизвестности", и длилось все это не дни и недели, а месяцы... Потом работа была завершена, и все заговорили об Усыскине».
Двадцатилетний дебютант блестяще справился с задачей. Результаты его исследования были опубликованы в научных изданиях, в том числе за рубежом, заслужили похвалу Гейзенберга и Ланжевена, академик Иоффе назвал его работу в печати "открытием мирового значения". Но сам Илья испытывал чувство неудовлетворенности. В его дневнике, в письмах к родным и друзьям она звучит весьма определенно. Чем же была вызвана эта неудовлетворенность? Он считает, что "..все это лишь частные задачи. А хочется взяться за самое главное. Ядро атома — вот задача задач!"
В погоне за космическими лучами
По убеждению ядерных физиков того времени, разгадку многих тайн мироздания могло принести интенсивное исследование космических лучей. Однако атмосфера Земли мешала проводить достаточно чистые эксперименты. Ученым тогда казалось, что стоит исследователям вывести физические приборы за пределы земной атмосферы, как это приведет к фундаментальным открытиям. "Мы имеем все основания ожидать, — писал профессор Вериго, — что полет в стратосферу решит вопрос о строении ядра атома и таким образом даст нам ключ к искусственному разрушению атомов и извлечению внутриатомной энергии".
Физтеховцы вели наблюдения за космическими лучами с помощью громоздкой камеры Вильсона. Мечтой Иоффе оставался "заброс физиков в верхние слои атмосферы для непосредственной регистрации космических ливней".
Ракет в те далекие годы не было, а об орбитальных полетах можно было лишь мечтать. Но существовали аэростаты, которые могли подниматься на высоту 10—12 километров. Увеличивая объем оболочки, аэростат превращали в стратостат, способный взлетать на высоту до 20 километров.
Сооружение такого аппарата по инициативе Иоффе, при горячем одобрении С.М. Кирова, материальной поддержке общественности и патронаже Осоавиахима и началось в Ленинграде. Конструкцию аппарата, стратостата "Осоавиахим-1", разработал видный инженер-аэролог Андрей Васенко. Командиром "Осоавиахима" был назначен военный пилот-аэронавт, рекордсмен по продолжительности и высоте полета аэростата в 1922—1931 годах, установивший мировые рекорды в 1933 и 1934 годах, Павел Федосеенко.
Можно сказать, что весь трудовой Ленинград участвовал в создании воздушного корабля. Предстоял уникальный эксперимент, его ждал весь научный мир.
У Иоффе, по-видимому, с самого начала не было сомнений, что физиком, которого с помощью "Осоавиахима" надлежит "забросить" в заоблачные выси, должен стать Илья Усыскин. Он знал неуемную, жадную до всего нового натуру своего ученика, знал, что Илья рвется познать, ощутить неведомое, овладеть им.
Академик хотел, чтобы творческий напор, научный поиск одаренного юноши обрели целеустремленность и логику, чтобы он не разбрасывался, а сосредоточился на центральной задаче. И этой центральной задачей должны были стать ответственные эксперименты в космической лаборатории — гондоле "Осоавиахима", дрейфующей в небесной пустоте. Стремясь наилучшим образом подготовиться к исследованию, Илья решил сконструировать портативную камеру Вильсона, которая бы весила не более 10 килограммов. Это была кропотливая, изнурительная работа, потребовавшая от Усыскина много времени и нервного напряжения.
В преддверии полета в стратосферу Илья целиком отдался изучению всех материалов о космических лучах, накопленных до этого учеными. Работа в институте приобрела теперь особый смысл и достигла огромного накала. Тренировки к будущему полету захватывали необычностью и сложностью.
Когда начались полеты на маленьких учебных аэростатах, Павел Федосеенко, человек строгих правил, был немало обескуражен поведением юного члена экипажа. Илья начал резвиться. У него захватило дух от панорамы, открывшейся ему, от плывущих внизу ландшафтов, и он, к изумлению Федосеенко, стал читать стихи Гейне и Верхарна ("Дать радость может только взлет"). Командир терпеливо слушал эту незапланированную декламацию, и только сдержанность закаленного воина, участника гражданской войны, мешала ему оборвать этого парня, ничем не напоминавшего ему настоящего ученого. Но скоро Федосеенко понял, что ошибался, заподозрив в Усыскине безалаберного человека, от которого в полете будет мало толку. Илья внезапно превратился в неутомимого, деловитого, активного и смекалистого члена экипажа. Он четко действовал по указанию командира, вел наблюдения и заполнял бортовой журнал, не унывал, когда их занесло ветрами в дебри северного края. Был терпелив и азартен в любой, самой неблагодарной работе. Спокойно переносил холод и голод во время блужданий по незнакомой местности.
— Ваш парень — золото. Готов лететь с ним, куда угодно, — вскоре признался Федосеенко академику Иоффе.
Федосеенко проникся особой симпатией к Усыскину, побывав на вечере в институте. Илья вместе с одним из лаборантов подготовил обширную программу — короткий спектакль, демонстрацию шуточных опытов, "гадание на кофейной гуще". Наибольший успех выпал на долю скетча "Бяда от ученого ума", основой которого служили стихи из комедии Грибоедова.
Командиру очень понравились плакаты на стенах, сочиненные Ильей: "Чтобы стать физиком, надо как минимум знать физику", "Даешь ереси!", "Зри в корень /в ядро!"
Илья был в ударе. Поглядывая на Игоря Курчатова, он говорил:
Как истинный философ я сужу:
Мне только бы досталось в генералы!
“Генерал” было шуточное прозвище Курчатова в институте.
Когда же партнер Усыскина сообщил ему о некоем неудачном эксперименте, Илья, повернувшись к Иоффе, сидящему в первом ряду, вопрошал:
Уж не старик ли наш дал маху?
Академик раскатисто хохотал вместе со всеми. А Усыскин продолжал представление. Напоминая публике о том, что проблемами дифракции быстрых электронов занимаются также братья Абрам Алиханов и Артем Алиханьян, Илья сокрушенно, со слезами в голосе резюмировал эту ситуацию измененной репликой Скалозуба:
Вот им дан с бантом
Мне ж — по шее!
В сцене гадания партнер задавал Илье вопросы, а он, глядя в пространство, словно сомнамбула, отвечал. Больше всего аудиторию развеселили предсказания "прорицателя" относительно судеб науки физики, а заодно и находившихся в зале ученых. Он заявил, что физика станет одной из основополагающих наук. Что же касается присутствовавших там вихрастых, горластых молодых людей, то они все станут академиками...
...Прошли годы, и весь мир узнал об учениках Иоффе академиках Я.Зельдовиче, Ю.Харитоне, Г.Франке, Л.Ландау, И. Курчатове и других как о выдающихся ученых современности. Кто знает, не оборвись трагически на самом взлете жизнь Усыскина, и он бы занял свое место в этом блистательном ряду... Но в ту пору он делал только первый шаг.
Приказано поставить рекорд
"Осоавиахим-1" был построен к новому, 1934 году. Подъем планировали на август — самый благоприятный месяц. К лету гондолу намечалось оснастить приборами и надежной аппаратурой для жизнедеятельности экипажа.
Ни конструктор аппарата, ни командир, ни ученый не могли себе представить, какой новогодний подарок готовят им в Кремле.
В Москве шла бурная подготовка к XVII съезду партии, который заранее объявили "съездом победителей". Как было принято в те времена, историческое событие следовало ознаменовать торжественными мероприятиями, громкими рекордами и достижениями в разных сферах жизни, которые должны свидетельствовать о верном курсе партии, об успехах страны социализма. Наиболее эффектными деяниями считались авиационные рекорды. Но, как на грех, к этому моменту не удалось завершить постройку самолета-гиганта. Не успели, к величайшей досаде партийных бонз, произвести модернизацию стратостата "СССР-2".
Ярости Сталина не было предела. Как вспоминал в своей книге бывший его секретарь, вождь орал на Ворошилова, обвинял его в саботаже, грозил ему страшными карами. Не сдобровать бы бедному наркому по военным и морским делам, если бы он вдруг не вспомнил, что ленинградский Осоавиахим изготовил уникальный аппарат для ученых, предназначенный для подъема на большие высоты. Это оказалось спасительной идеей.
Позвонили в Ленинград. Киров подтвердил, что аппарат действительно изготовлен, но не опробован, и гондола еще не оборудована.
— Не беда, — промолвил Сталин. — Вот вам и подходящий момент его опробовать. Почему бы и самому конструктору не принять участие в полете?
Телеграмма за подписью Ворошилова предписывала немедленно погрузить аппарат на железнодорожную платформу и доставить его в Москву. Старт произвести в столице в день открытия съезда, 26 января 1934 года.
Приказ наркома вызвал смятение у всех, кто был причастен к подготовке научного эксперимента. Специалисты по аэронавтике знали, что лететь зимой невероятно опасно. Аппарат будет неуправляем, и экипаж окажется заложником стихии. Кроме того, гондола еще не была оборудована для нормальной жизнедеятельности. Но ослушаться, не выполнить "почетное задание" было невозможно.
С научной точки зрения участие Усыскина в этом полете не имело смысла, он ничего не даст для физики. Однако из Москвы поступил окрик: "Ученый, как и предусматривалось ранее, должен быть в составе экипажа!"
В Москве участники полета молча выслушали директиву:
— Полет посвящен съезду. Значит, надо идти на штурм мирового рекорда, перекрыть прежнее достижение. Оттуда, из стратосферы, рапортовать съезду о мировом рекорде. Задача ясна?
"Сириус" на связь не вышел
"Сириус", такой позывной был дан экипажу, медленно, но верно набирал высоту. Наконец свершилось то, чего желал вождь: "Сириус" доложил съезду, что превзойдена рекордная отметка — 19 километров и набор высоты продолжается. Делегаты ликовали. Президиум, утратив деловую строгость, радостно оживился. А уж когда далекий голос из стратосферы сообщил, что установлен новый мировой рекорд — аппарат находится в
22 километрах над уровнем моря, зал буквально взорвался овациями.
А потом случилось то, что должно было случиться. Гибель аппарата была предопределена, и она происходила именно по той схеме, которую предсказали специалисты. Нет надобности перечислять причины, которые привели к неизбежному концу. Экипаж не в силах был вернуть аппарат на землю. В течение нескольких часов в стылом зимнем небе он выдерживал борьбу со стихией. Его швыряли, трясли, били мощные атмосферные потоки. От резких ударов одна за другой стали лопаться стропы, соединявшие гондолу с оболочкой, рвались крепления.
По какому-то мистическому совпадению стратостат неумолимо несло от меридиана Москвы в направлении к городу Саранску, где в ту пору жила семья Усыскиных. Отец и мать Ильи сидели у репродуктора, ожидая вестей о полете. И не могли они знать, что в четыре часа дня истерзанный обреченный "Осоавиахим-1" пронесся в воздушном потоке над их головами, и что именно в этот момент гондола окончательно оторвалась от оболочки и устремилась вниз, чтобы с силой врезаться в мерзлую землю на окраине города.
Между тем все газеты мира вышли с сообщениями о знаменательном прорыве. Советская пресса утверждала, что именно социализм и генеральный курс партии позволили добиться такого впечатляющего успеха.
И нет загадки в том, почему партийный съезд "победителей" постановил похоронить погибших на Красной площади и почему урну с прахом Федосеенко нес в своих руках и самолично поставил в нишу Сталин.
Не удивят нас и те распоряжения, которые отдал вождь в связи с гибелью "Осоавиахима-1". Были арестованы, а затем расстреляны специалисты по аэронавтике, которые прямо или косвенно принимали участие в подготовке экспедиции. Список казненных возглавлял начальник Гидрометеокома Вингенгейм, который и предупреждал о крайней опасности полета.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru