[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2000 ШВАТ 5760 — 1 (93)
Подпольная кличка — "Папаша"
Борис Ефимов
Мне довелось встречаться с Максимом Максимовичем Литвиновым, я довольно близко знал этого незаурядного, интересного человека. Рассказывать о нем, на мой взгляд, нельзя в отрыве от его политической деятельности.
Во все времена и в любой стране особым интересом и, не боюсь этого слова, любопытством были окружены люди, делавшие международную политику, попросту говоря, дипломаты. Их ценили и уважали за умение улаживать международные конфликты, справляться с нависающей военной угрозой, спасать народы от кровопролитных войн, а если это не удавалось, то тяжелые последствия этих войн смягчать и облегчать. Правда, не все владели этим искусством.
Дипломатия — искусство тонкое, глубокое, сильно действующее. За поступками и поведением великих дипломатов люди видят далеко идущие прозорливые планы и соображения. Имена таких дипломатов вошли в историю наравне с именами великих полководцев.
Нельзя сказать, что наша страна была очень богата искусными дипломатами. Разве что стоит упомянуть графа Петра Толстого, которого Петр послал в Европу заманить обратно в Россию своего мятежного наследника Алексея, искавшего "политического убежища" у римского кесаря. Неплохими дипломатами были князь Горчаков и поэт Тютчев. Если ближе к нашим временам, то возникает фигура Сергея Витте, ухитрившегося после войны с Японией, возглавив мирные переговоры при посредничестве американского президента Теодора Рузвельта, превратить позорно проигранную войну в выигранный мир.
Что касается советского периода, то мы видим только двух дипломатов, которых по праву можно назвать выдающимися, — Георгия Чичерина и Максима Литвинова. Но в их дипломатии я вижу глубокое и коренное различие.
Чичерин олицетворял собой внешнюю политику большевистского руководства периода острой и непримиримой конфронтации с Западом. Его дипломатические ноты, выступления, речи были полны острыми и саркастическими выпадами против руководителей европейских стран, иронией и насмешками. Возможно, это и было уместно в ту пору, но отнюдь не способствовало умиротворению, созданию мирного существования, хотя нельзя отказать Георгию Васильевичу в остроумии и убедительности.
Однако наступали новые времена. Ход истории создавал новую международную обстановку, новые международные отношения и требовал от дипломатии других политических установок и методов. Ими в совершенстве владел уже не Чичерин, а Литвинов, и он закономерно занял пост руководителя советской дипломатии. При этом необычайно возросла его популярность в странах Запада, о чем свидетельствовало обилие дружеских шаржей на Максима Максимовича в зарубежной печати. Да и я сам с веселым юмором изображал его не раз и не два.
Единственным государством, которое в ту пору воздерживалось от признания Советского Союза "де-юре", были Соединенные Штаты Америки. Это становилось явным анахронизмом, никак не соответствовало новым веяниям международной жизни. Отлично понимая неестественность ситуации, президент Франклин Рузвельт счел своевременным исправить сложившееся положение и дал понять Сталину, что предпочел бы иметь дело лично с Литвиновым. Максим Максимович отправился в Вашингтон, был дружески принят Рузвельтом и вскоре уехал обратно, увозя с собой столь затянувшееся признание "де-юре". По пути на родину Литвинов посетил ряд европейских стран. Мне довелось наблюдать его короткое пребывание в Италии, где его торжественно встречал наш посол в этой стране В.П. Потемкин при полном параде и даже в цилиндре. Группа посольских работников и журналистов, в которой был и я, сопровождала Потемкина в правительственную резиденцию палаццо Венеция. Там происходила официальная встреча Литвинова с главой итальянского правительства. Нельзя было не отметить любопытный характер этой встречи. Я догадывался, что для Максима Максимовича, находившегося после его огромного дипломатического успеха (можно сказать это без преувеличения) в центре общественного внимания, фигура Муссолини с его дешевой, провинциальной помпой не представляла большого значения, и он отнюдь не спешил к нему навстречу с официальным приветствием. Фашистскоий дуче, которого это, по-видимому, несколько задело, тоже не торопился приветствовать гостя. И как-то так получилось, что массивная, спокойная, уверенная в себе фигура Литвинова как бы случайно и непринужденно сблизилась в центре зала, среди многочисленных гостей, с подчеркнуто напыщенным фашистским диктатором.
Литвинов возглавлял советскую внешнюю политику добрых девять лет, с 1930 по 1939 год, в период, характерный усилением партнерства с западными демократиями, совместными с ними конференциями по разоружению, стремлением к укреплению мира в Европе. Но одновременно в центре Европы разгорался очаг опасной агрессии — гитлеровский “рейх” готовился к войне. Литвинов был решительным сторонником укрепления отношений с Англией и Францией против возникшей "оси" Рим—Берлин— Токио.
Свой вклад художника-сатирика в разоблачение и осмеяние гитлеровского расистского мракобесия, в усиление антигитлеровской пропаганды решил внести и я. Задуманный мной альбом сатирических рисунков "Фашизм — враг народов" строился на общепринятом в Советском Союзе научном определении этого зловещего явления. Закончив осенью 1937 года работу, я, как и было положено, принес объемистый альбом на утверждение Литвинову. Максим Максимович, не торопясь, внимательно просмотрел все рисунки и, подумав, сказал:
— Ну что ж. Хорошая работа, полезная и своевременная.
Затем вынул из бокового кармана самопишущую ручку и поставил на титульном листе свою подпись.
— Кстати, — сказал он, — я слышал, что вы и ваш брат жили в Белостоке, учились там в реальном училище. Выходит, мы с вами земляки. Ведь и я учился в той же "реалке" в Белостоке.
— Вот как! — обрадовался я. — А при вас, Максим Максимович, директором был Александр Ефимович Егоров по прозвищу Лысый?
— А как же, — засмеялся Литвинов. — Правда, тогда он только начинал лысеть, но мы его уже именовали Лысым. Теперь вот что: как мой земляк примите от меня маленький презент. Последнее достижение техники — бритва, которая не требует ни мыла, ни горячей воды, а работает от электричества. Я привез две штуки из Женевы, и теперь мы двое во всем Советском Союзе будем бриться электричеством.
Альбом рисунков "Фашизм — враг народов" с авторитетной визой народного комиссара по иностранным делам был незамедлительно сдан в производство и вскоре вышел в свет.
Я был хорошо знаком с Иваном Михайловичем Майским, академиком, писателем, дипломатом. Спустя много времени он мне рассказал, что в апреле 1939 года, будучи послом в Лондоне, был вызван вместе с Литвиновым в ЦК к Сталину. Присутствовал и Молотов. Майского поразили грубость и недоброжелательство, которые были там проявлены по отношению к Литвинову. А через несколько дней Литвинов был отправлен в отставку и народным комиссаром по иностранным делам стал Молотов. Это, разумеется, явилось следствием крутой перемены в ориентации Сталина уже не на противостояние, а на дружбу с Гитлером. И было предвестником пресловутого пакта "Молотов—Риббентроп". Максим Максимович, естественно, ничего хорошего для себя не мог ждать. Отставкой Литвинова был, конечно, очень доволен Гитлер. События шли своим чередом. В Москве собрался пленум ЦК партии, на котором Литвинов счел нужным выступить со своей оценкой международного положения. Его слушали в напряженной тишине — ждали, как отреагирует Сталин, по своей привычке прогуливавшийся взад и вперед вдоль президиума. Выступление Литвинова Хозяину явно не понравилось, и он резко его раскритиковал.
— Товарищ Сталин! — неожиданно и дерзко обратился Литвинов к вождю. — Что же я, по-вашему, враг народа?
Такого смелого вопроса Сталин явно не ожидал. И, помолчав, медленно ответил:
— Нет, Папаша (это была партийная кличка Литвинова в дореволюционное время), врагом народа не считаем. Считаем честным революционером.
Однако никто не сомневался, что "дело" на Литвинова в ведомстве Берии уже готовится. Не сдобровать бы Максиму Максимовичу, но прошло всего полгода, и Гитлер обрушился на Советский Союз. А в новой ситуации Сталин понял, что без Литвинова ему не обойтись. Действительно, очень скоро из Вашингтона пришла просьба Рузвельта прислать Литвинова послом в США.
...Сталин Литвинова недолюбливал, как недолюбливал всех тех, кто имел собственное мнение и руководствовался в своей деятельности здравым смыслом, а не раболепным послушанием Хозяину. Литвинову же претило холуйское пресмыкательство перед "мудрым и любимым Вождем". Как-то после возвращения Кольцова из Испании мы были в гостях у Максима Максимовича. Литвинов с интересом слушал рассказы брата о войне в Испании, потом речь зашла о политических процессах той поры. Я вспомнил, как небезызвестный Мехлис, придававший большое значение мнению Лиона Фейхтвангера об этих процессах, узнав, что уважаемый им немецкий писатель усомнился в искренности признаний подсудимых "врагов народа", вскипел и рявкнул:
— Сомневается в их искренности? А пошел он...!
Максим Максимович расхохотался.
— Что ж. Для таких, как Мехлис, — это главный и неопровержимый довод. Как гласит латинское выражение "ультима рацио" (“последний довод”).
В это время радио передавало из Большого театра трансляцию какого-то собрания, на котором присутствовал Сталин. Зачитывалось традиционное приветствие ему со стандартными фразами типа: "Дорогой товарищ Сталин! Шлем тебе, нашему гениальному, мудрому и любимому вождю и учителю..." Литвинова буквально передернуло.
— А зачем посылать? — с раздражением заметил он. — Ведь он сидит тут же. Все это слушает. Византийское раболепие! Но, видимо, ему это по вкусу.
Последние годы своей жизни Литвинов был не у дел, нигде не показывался публично. Можно не сомневаться, что ему грозила суровая участь. Но судьба избавила его от страшных испытаний — он ушел из жизни под новый, 1951 год, не успев стать добычей бериевских палачей.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru