[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 1999  КИСЛЕВ 5760 — 11 (91)

ИЗ БЕЗДНЫ

Маркус Леман

Продолжение. Начало в №10 (90) за 1999 год

5

Минна больше не плакала. Она предалась тихой грусти. Горе, как ядовитый червь, высасывало из ее сердца кровь. Щеки молодой женщины покрыла бледность, в потухших глазах сквозила безнадежная покорность судьбе. Смертельная печаль завернула ее в саван, саван отчаяния и тревоги. Всем своим видом она источала печаль, само ее присутствие являлось постоянным упреком мужу.

Эдварда победа вооружила новой отвагой, он отбросил всякое притворство. Все клятвы, когда-либо данные им Минне, были развеяны. На ее глазах он растаптывал все обычаи и убеждения, которыми она так дорожила. Однако сам он был из плоти и крови, и боль в глазах жены не оставляла его равнодушным. Оба были несчастливы, находились в тисках скорби, которая простерла свои крылья над безрадостным домом.

Горе Минны не освобождало ее от некоторых социальных обязанностей. Маленькая еврейская община города охотно приняла богатого и влиятельного Эдварда в свою среду, уважаемые члены общины наносили визиты его супруге — новому приобретению их круга. Она в свою очередь была радушна и учтива, как и подобает хозяйке.

Впервые в жизни Минна встретила нечто совершенно новое. Как дочь банкира она без труда общалась с самыми знатными людьми, богатство не поражало ее. Но к этому кругу знакомых она не привыкла. Для них богатство было важнее всего. Жажде золота у этих людей не сопутствовала утонченность, свойственная религии и культуре.

Минна также не привыкла к лицемерию и лжи, свойственным обществу нуворишей. Ее обычно острому уму мешала наивность, не позволявшая разглядеть в новых знакомых извращение человеческой натуры. Держа в украшенных бриллиантами руках чашку чая, поглощая креветки и некошерное вино, женщины во всеуслышание объявляли, как строго они соблюдают Закон у себя дома. Одна из них, сделав покупки утром в субботу, рассказывала другой, что регулярно зажигает субботние свечи.

Лицемерили эти люди по двум причинам. Во-первых, человеку свойственно представляться не тем, что он есть на самом деле. Эти женщины, далекие от истинного благочестия, хотели, чтобы их считали религиозными. Их глаза светились мягким светом, застилались туманом, в них стояли слезы, когда они говорили о своих религиозных родственниках, о собственной верности традициям. Вторая причина происходит от слабости, которой подвержено большинство людей. Встречаясь с художником, они пытаются ему понравиться, выказывая интерес к живописи, и, чтобы скрыть собственное невежество, принимают уверенный вид знатоков. Женщины, с которыми приходилось общаться Минне, говорили с ней о высоких материях, очень мало в них разбираясь.

Минна, не подозревавшая, что они либо лгут, либо говорят полуправду, нисколько не сомневалась в их искренности. Именно эту доверчивость Эдвард решил использовать против нее, чтобы привести ее в свой лагерь вольнодумства.

Однажды утром за завтраком он обратился к жене с вопросом:

— Минна, ты слышала новость?

— Нет, а что? — поинтересовалась она.

— Рейхсмейры только что купили прекрасную виллу и намерены отметить это событие. Собираются все важные люди города. Нас с тобой тоже зовут. Надеюсь, ты не разочаруешь меня отказом от приглашения.

Эдвард понимал, что изменить образ мыслей Минны ему будет нелегко. Мысли и убеждения остаются пассивными, пока не проявятся в каком-нибудь поступке. Г-жа Рейхсмейр постоянно подчеркивает, что строго соблюдает все законы о еде, и Минна не сомневалась хотя бы в частичной правде ее слов.

— Прекрасно, — сказала Минна. — Мы примем приглашение.

Новая вилла Рейхсмейров, в которую съехалось множество гостей, буквально гудела. В великолепном танцевальном зале собралась элита общества. Банкету предшествовала внушительная церемония. Синагогальный хор пел псалмы, достопочтенный доктор Э. произнес проповедь. Затем гости перешли в огромный зал, где было подано помпезное угощение. Минна чувствовала себя в этой компании несчастной. Ее шокировал низкий уровень культуры так называемых аристократов. Она нашла, что они невежественны, совершенно не знают литературы, цитируя тексты, известные любому школьнику, искажают их. Она кого-то вежливо поправила, и это вызвало изумленное восхищение:

— Как может такая интеллигентная женщина, как вы, цепляться за устаревшие обычаи ортодоксальных евреев?

На это Минна быстро ответила:

— Как можете вы критиковать и комментировать то, с чем так мало знакомы?

За столом, уставленным всевозможными редкими блюдами, гости наслаждались едой и грубым юмором анекдотов, возмущавших Минну. Звучали музыка и смех, но она сидела молча, с нетерпением ожидая, когда можно будет вежливо попрощаться и не обидеть хозяйку уходом.

Неожиданно из груди Минны вырвался подавленный крик. Лицо ее цветом походило на белую простыню, глаза лихорадочно горели. Она не могла произнести ни слова, указывая рукой на тарелки с ветчиной, которые только что поставили на стол. Минна была охвачена ужасом от мысли, что она сидит здесь, где подают некошерную еду! От этой мысли она соскользнула со стула и упала без чувств.

Все хлопотали над ней, но доктору потребовалось довольно много времени, чтобы привести ее в себя.

— Эдвард, едем домой, оставим этот нечистый дом, — потребовала она, как только смогла что-то сказать.

Эдвард покраснел от стыда. Этот маленький инцидент мог стоить ему места в обществе. Но то, что его любимая жена чуть было не съела запретную еду, стоило любой жертвы. По дороге домой он произнес утешающе:

— Первый раз всегда трудно. Со временем ты сможешь есть это и ничуть не страдать. В сущности, даже думать об этом не будешь.

Минна не снизошла до ответа. Слишком она была озлоблена. Он один виноват в случившемся. Вынудил принять это приглашение, хорошо зная, что заставляет ее предать принципы, ради которых она готова пожертвовать жизнью. Скорчившись в углу шикарной кареты, Минна могла лишь глубоко вздыхать. Вышла она из нее, избегая помощи Эдварда. Не взглянув на него, побежала к себе, закрыла дверь. И снова написала отцу, но на сей раз закончила письмо душераздирающим воплем: "Если ты сколько-нибудь ценишь жизнь своей дочери, приезжай и забери меня отсюда!"

Строчки прыгали перед глазами банкира. Он станет посмешищем всего города, предметом общего возмущения и издевательств! Как привезти к себе дочь всего через полгода после свадьбы? Какой позор! Он давно понял почти пророческую мудрость раввина из городка Н. Да, дочь была бы действительно более счастлива, послушайся он благочестивого раввина. Но теперь слишком поздно раскаиваться. И Аронс отправился в дом дочери, чтобы помирить ее с мужем. Нелегкий труд возложил он на себя. Спустя неделю после горьких сцен и яростных взрывов ему удалось убедить дочь и зятя согласиться хотя бы на то, что Эдвард обещает отбросить свой дикий план, а Минна — не вмешиваться в жизнь Эдварда. Современный идеал супружеской жизни! Это, безусловно, устраивало Эдварда. Убежденный, что преуспел в заключении мира, г-н Аронс уехал, вполне довольный собой. Но подобно дому на ненадежном фундаменте, этот мир был обречен рано или поздно разрушиться.

6

Шли годы. Отчужденность между Минной и Эдвардом неуклонно возрастала. Даже рождение сына не смогло ее преодолеть. Пропасть между ними увеличивалась. У Минны не много осталось от юной живости и энергии, она часто болела. Эдвард уже не искал ее общества, развлекался в пьянстве с себе подобными, вернулся к дням своей юности.

Время было серьезное. Люди только что видели жестокую войну и желали мира. Больше всех желали его банкиры, коммерсанты, владельцы предприятий. Война поражает все стороны жизни государства, и этот конфликт, Крымская война, существенно повлиял на интересы финансистов.

Инфляция обесценила государственные бумаги, они стали практически пустыми знаками. Финансовый мир, затаив дыхание, ждал новостей из Парижа, где великие державы собрались подписать договор, который предотвратил бы новые войны и открыл бы мирное тысячелетие, о чем мечтал каждый порядочный человек.

В 1856 году на Париж с надеждой смотрел и Эдвард, занявший место главы банковских домов Линденштейна после отхода его отца от дела. Банки, хорошо организованные, держались крепко, процветали во всех европейских столицах, пользовались доверием многих лиц, влиятельных в правительствах и дипломатии. Эти достижения теперь доказали, что они бесценны. Представьте себе радость Эдварда, получившего из Парижа зашифрованную телеграмму от дипломата: "Мсье, мир наступил".

Пресса еще не получала известия, оно не было распространено. Эдвард потряс финансовый мир Б., скупив все доступные акции, которые во время войны сильно упали. Никто не мог понять его, некоторые приписывали это неопытности. Но спустя несколько дней был объявлен мир. Акции взлетели до небес, и Эдвард за один день положил в карман кругленькую сумму.

С миром пришло и растущее чувство безопасности. Среди недавно недоверчивых народов возрождалась гармония, дела опять пошли в гору. Появлялись новые предприятия. Рынки вдохновляли фабрикантов на расширение производства. Расцвет сиял, как солнце на безоблачном небе.

Дела Эдварда процветали, день ото дня он становился богаче. Удача сопутствовала ему, фортуна улыбалась с невероятной щедростью. Именно тогда Эдвард поддался естественным человеческим слабостям. Все свои успехи он объяснял собственной гениальностью, необычайными способностями. Прекрасное состояние дел родило ложное чувство власти, его спесь и самодовольство росли вместе с богатством. Он и прежде любил прихвастнуть, но насколько же это увеличилось, когда он распространялся перед Минной о достигнутых им благодаря его гению успехах. Растущее богатство вредило его характеру, которому и прежде многого не хватало.

Однажды в пятницу вечером, вернувшись из банка и готовясь войти в столовую, где его ждали жена и сын, Эдвард услышал голос Минны:

— Нет, не делай этого!

— Почему, мама?

— Разве ты не знаешь, что в Субботу нельзя трогать подсвечник?

— Но отец это делает.

— Да, а тебе не разрешается.

— Но отец говорит, что я могу делать все, что и он. Кроме того, отец ведь не будет делать что-нибудь плохое?

Минна не ответила на вопрос сына, она только вздохнула и тихо сказал себе: "Хотела бы я, чтобы это было так".

Едва она произнесла это, как дверь широко распахнулась.

— Так ты хочешь отдалить от меня сына, настроить его против меня? Ну, этого я тебе не позволю. Альфред, — обратился он к мальчику, — ты можешь трогать подсвечник, когда тебе угодно, хоть сейчас.

Мальчику не нужно было повторять. Он вовсе не хотел огорчать мать, но каждое прикосновение его пальчиками к резьбе на подножье большого серебряного подсвечника пронзало сердце Минны, подобно стреле. Она вышла со слезами на глазах. К своей комнате она шла по мягким персидским коврам, через подлинное царство грез, в котором сверкали дорогой хрусталь и дрезденский фарфор, через комнаты, уставленные креслами с богатой резьбой, диванами, обтянутыми японским шелком. На стенах висели картины знаменитых художников всех времен. Равнодушная к окружавшей ее роскоши, Минна с радостью поменяла бы все это великолепие на то, что за деньги не купить, — на счастье.

Не приносило большой радости изобилие, окружавшее его, и юному Альфреду. Больше, чем тысяча дукатов, мальчику был нужен мир в доме. Если родители хотят завоевать любовь и уважение детей, они должны являться для них живыми образцами для подражания, образцами, на которых они могли бы научиться различать добро и зло. Любопытно, что детские души легче усваивают последнее.

Ожесточенная борьба между родителями не могла остаться тайной для Альфреда. Он был подобен лодочке, плывущей между противоположными ветрами. Получая противоречивые указания отца и матери, мальчик рос в атмосфере, не сулившей ничего хорошего его будущему...

Прошла зима, первые фиалки робко подняли головки. Затем распустились летние розы, но скоро листья стали красными и желто-зелеными — пришла осень.

С приближением больших праздников реформистский раввин должен был подумать о проповедях, которые не обременили бы богатых прихожан излишними строгостями. Те становились все более материалистичными, отвергали всякое напоминание о религии, погрузившись в удовлетворение своей страсти к еде, питью и суетным развлечениям.

Одним из удовольствий был ежегодный обед, устраиваемый Эдвардом Линденштейном для своих друзей в очень дорогом ресторане, где место обходилось в чудовищную сумму — двенадцать золотых. Приглашенные на обед с нетерпением ждали назначенного дня, не подозревая, что на горизонте повисла зловещая туча.

7

Туча разразилась. Громовое эхо печально отдалось на биржах и банках, на европейских концернах, так разросшихся после войны. Пока господствовал дух доброй воли и дружелюбия, все были склонны к чрезмерным расходам и безудержным займам. Концерны выпускали больше акций, чем могли обеспечить, и вкладывали баснословные суммы в фантастически дерзкие проекты. Предприниматели затевали дела, основанные на несбыточных мечтах о сверхприбылях.

Обманчивый блеск процветания был недолог. Когда первая волна успеха спала, упущения в расчетах становились все очевиднее. Поначалу только маленькие фирмы оказывались неспособными выполнять свои обязательства.  Но вскоре в круг обреченных были втянуты и крупные. Банки теряли вкладчиков. Началась паника. Дамба рухнула. Ураган пронесся по городам Европы. Во всех столицах царил хаос. Бизнесмен за бизнесменом, фабрикант за фабрикантом, банкир за банкиром вынуждены были объявлять себя банкротами.

Улыбки и смех, безумные вечера, которыми так увлекались коммерсанты Б., исчезли. Мысли о невероятных обедах Эдварда рассеялись, как дым. Некогда веселые лица сделались серьезными, взгляды — тревожными. Лбы озабоченных людей нахмурились. Страшный круговорот втягивал в свои сети как малые, так и большие города.

Крах поразил Эдварда Линденштейна больше всех других. У него были огромные вклады в Гамбурге и Берлине — городах, наиболее пострадавших от катастрофы. Фирма за фирмой сообщали о своей несостоятельности, и ему становилось все труднее выполнять свои обязательства.

Склонившись над массивным столом из красного дерева, Эдвард изучал состояние своих дел. "Если еще одна фирма обанкротится, я сам стану банкротом", — с содроганием подумал он, начиная лихорадочно мерить шагами кабинет. Будущее виделось ему в самых мрачных красках. Он, Эдвард, некогда столь гордый и беззаботный, князь среди богатейших лиц городка, станет отверженным, жалким созданием! Мысли о том, что ему предстоит, были невыносимы. Как сообщить обо всем этом Минне? Она, конечно, будет упрекать его, неудачника! Нет, решил он, я не скажу ей ничего. Надо избегать ее и скрывать то, что происходит.

Минна в своей комнате слышала, как взволновано шагает Эдвард по кабинету. Она знала о кризисе, потрясшем мир, знала, что дела мужа сильно пострадали. Первым ее желанием было сойти вниз и утешить его. Но, вспомнив о горьких днях последнего времени, о бесконечных сценах и ссорах, бессонных ночах, когда ее подушка не просыхала от слез, она отбросила эту мысль. Довольно долго она оставалась неподвижной, но в конце концов не смогла вынести пассивности. Тревога Эдварда, казалось, проникала сквозь стены ее комнаты. Первый порыв победил. “Разве он не муж мне? Тора говорит, что в беде я должна быть рядом с ним, помогать ему, утешать его”, — думала Минна, спускаясь по лестнице.

Дверь кабинета тихо отворилась. Эдвард, погруженный в расчеты, не заметил прихода жены.

— Эдвард, скажи мне, чем ты озабочен? — мягко спросила Минна.

Эдвард поднял голову и увидел Минну.

— Эдвард, я знаю, что у тебя беда. Позволь мне разделить ее с тобой. Забот становится вдвое меньше, если есть, с кем их разделить.

Эдварда глубоко тронула доброта Минны. Он хорошо помнил, сколько горя причинил ей, как мучил ее, как досаждал ей. Сознание того, что, несмотря на все, она пришла к нему, когда случилась беда, вызвало у него слезы. Он повернулся к Минне.

— Рассказывать тут нечего. Если еще одна фирма в Гамбурге объявит о своем банкротстве, я не смогу платить долги.

— Не отчаивайся, — тихо сказал Минна. — Может быть, мы сумеем избежать общей судьбы.

Эдвард не хотел утешаться иллюзиями.

— Нет, Минна, подумай о моей чести, моей гордости, моем богатстве. — Он больше не мог сдерживаться и зарыдал. — Все, все скоро исчезнет, и как я смогу смотреть людям в глаза? Подумай, Минна, о позоре, который меня ждет.

— Но, Эдвард, я покорюсь нашей судьбе. Ты знаешь, что богатство для меня ничего не значит. Поверь, я буду довольна, даже если мне придется жить, как простой крестьянке.

— Нет, Минна, — продолжал Эдвард. — Этого не будет никогда. Лучше смерть — да, лучше смерть, чем это.

Лицо его было серое от горя.

— Не отчаивайся, Эдвард! — Снова заговорила Минна. — Ты должен верить в Б-га. Он всемогущ, Он правит миром. Он справедлив и милосерден. Он нам поможет.  Вспомни, как щедр Он был к тебе. Б-г делает нам добро чаще, чем мы, грешные, этого заслуживаем, и не скупясь.

По лицу Эдварда скользнула трагическая улыбка.

— Поможет ли мне Б-г, если все это время, пока я был богат, нарушал Его заповеди, игнорировал Его учение и восставал против Его слова? Послушает ли меня Б-г, когда я обращусь к Нему только из-за несчастья?

— Да. Он слушает молитву каждого и всем прощает грехи. Я буду  молиться за тебя, ты только не отчаивайся.

Минна ушла в свою комнату, чтобы там молиться за мужа, за богатство и честь, которыми он дорожил, как своей жизнью. Она молилась и плакала. А Эдвард у себя, воодушевленный ее горячей верой, видел тысячи падающих на него с неба золотых. Он понимал, как фантастично это видение, но мысль, что Б-г постоянно естественным путем помогает людям, которые борются, не приходила ему в голову. Действительно, человеческая мудрость плохо разбирается в том, как действует Б-жественное провидение. Проникнуть в эту тайну не под силу нашей проницательности. Никогда мы не постигнем, какую роль играет рука Всевышнего в том, что кажется нашему ограниченному сознанию лишь случайностью.

8

Гамбург переживал трудное время. Кредит этого большого города упал фактически до нуля. Тысячи фирм, в том числе немало должников Эдварда, стояли на краю банкротства. Кризис обрушился на город, когда он еще еле оправился от предыдущих бед, происшедших 15 лет назад. (В 1842 году в Гамбурге случился огромный пожар. Прежде чем удалось потушить пламя, выгорело полгорода. По экономике города был нанесен ужасный удар. Кредита на мировом рынке фактически не существовало. Спастись можно было единственным способом — получить заем, который поставил бы город на ноги. Но как его получить, если всем известно, что Гамбург едва может учесть собственные векселя? Никто не рискнет деньгами ради такого безнадежного дела.

Спасителем Гамбурга явился богатый финансист Соломон Гейне. В свое время он начал курьером в банке. Благодаря своей исполнительности и острому уму, он поднялся до высокого положения. Его кредит был обеспечен во всем мире. Фирма Гейне была известна своей надежностью и честностью. Как же велика была радость Гамбурга, когда этот человек объявил, что готов прийти на помощь городу, учесть любую выпущенную им акцию любого размера. Новость была подобна солнцу, рассеявшему тяжелые грозовые тучи. Город был спасен.)

...Гамбург медленно приходил  в себя после депрессии. Старые фирмы постепенно восстановили доверие к себе. Небо очистилось, но недавний кризис нанес городу ощутимый удар. И снова на помощь пришел еврей, сын Соломона Гейне — Карл Гейне, унаследовавший после смерти отца его состояние. Когда Гамбург, как утопающий, хватал ртом воздух, Карл Гейне доказал, что унаследовал не только деньги, но и щедрость своего отца. Подобно ему, он предложил городу в долг сумму, необходимую для дисконта всех выпущенных им акций.

Люди вновь стали улыбаться. Чуть было не обанкротившиеся фирмы могли уплатить долги, коммерческая жизнь Гамбурга воскресла. Банкирский дом Линденштейна избежал краха, его гамбургские должники расплачивались один за другим. Поняв, что худшее позади и он вне опасности, прежний надменный весельчак Эдвард Линденштейн воспрянул духом. Но они с Минной часто вспоминали тот ужасный вечер, когда на краю пропасти не знали, как спастись.

— И ты, Минна, думаешь, что нам помогли твои молитвы? На самом деле считаешь, что, не будь молитв, Гейне не одолжил бы городу денег?

— Нет, Эдвард, ты не понял меня. Я не настолько самонадеянна, чтобы считать, будто нас спасла только моя молитва. Но рука смертного не могла бы одна спасти нас. И спасти Гамбург. Ты должен благодарить Всевышнего за Его доброту. Его и никого другого, — настаивала Минна.

Эдвард молчал, задумчиво глядя в пространство. Его жена была так уверена, так глубоко убеждена. Может быть, может быть, она действительно права. Минна вспоминала, как она в тот вечер в своей комнате слышала лихорадочные шаги мужа и не решалась сойти вниз, к нему. Память была горькой, и она раскаивалась в этом. Решила искупить свою вину, помириться с Эдвардом, никогда не упрекать его за ошибки. Этого решения Минна придерживалась твердо. Ни разу с ее уст не срывалось резкое слово. Возвращавшегося домой Эдварда всегда встречала улыбка. Минна завоевывала его своей любовью. Он стал видеть ее настоящую, любить за доброту, ценить за благочестие. Если бы Минна раньше поняла, что с Эдвардом нужно обращаться мягко, она могла бы повлиять на него. Но теперь было поздно! Нанесена слишком глубокая рана. Было поздно!

Продолжение следует

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

E-mail:   lechaim@lechaim.ru