[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 1999 ХЕШВОН 5760 — 10 (90)
ДА УСПОКОИТСЯ ДУША ЕГО...
Лев Эммануилович Разгон, человек примечательной и трагической судьбы, умер 8 сентября 1999 года, не дожив двух дней до Рош а-Шона, праздника, знаменующего собой наступление еврейского нового года и день сотворения человека. С иронией относившийся к понятию "смерть", он, казалось, будет жить вечно. Общаясь с Львом Эммануиловичем последние десять лет, когда ему было уже за 80, я не раз задумывался, откуда в нем такая жизненная сила и духовная свобода?..
Я спрашивал Льва Эммануиловича, что есть свобода в его представлении? «Слово "свобода" истолковывается по-разному. Вспомните слова гимна СССР: "Союз нерушимый республик свободных"... Здесь слово "свобода" не то же, что у Пушкина: "Пока свободою горим..." Мне никто не верит, порой даже считают, что я кокетничаю, утверждая, что смысл этого слова я познал только в ГУЛАГе. Познал, когда прошел первый, самый тяжелый период зековской жизни. Вы ведь знаете, я был редактором детского издательства, и уже в силу этого много читал о стремлении к свободе героев Дюма, Стивенсона, Гюго. Но их стремление к свободе мне казалось романтикой и не более. Настоящий же смысл слова "свобода" в тюрьмах, в лагерях я воспринял, как нечто библейское. То есть для меня свобода — это прежде всего не потерять, сохранить в душе Надежду. Один из умнейших евреев Генрих Гейне сказал, что о свободе на всех языках говорят с еврейской интонацией, ибо Исход евреев из Египта был первым уроком свободы всему человечеству"». — Все это мне говорил Лев Эммануилович 23 декабря 1995 года. В тот день я пришел к нему "встретить" новый, 1996 год. Очередь желающих поздравить с Новым годом Разгона в его небольшой скромной квартирке на Малой Грузинской была так велика, что выстраивалась задолго до наступления праздника. Все хотели общаться с ним наедине. Как хорошо, что я ходил к нему с диктофоном! Он разговаривал так, будто не замечал присутствия техники.
В тот день, 23 декабря 1995 года, он подарил мне свою книгу "Позавчера и сегодня", которую я, разумеется, уже читал и перечитывал. Почему-то я подумал, что автор жизнеописаний Н. Рубакина, В. Яна, Н. Пржевальского, беллетрист, создавший ряд произведений для юношества ("Один год и вся жизнь", "Шестая станция", "Сила тяжести"), мемуарист, написавший нашумевшую книгу "Непридуманное", в той литературе, которая "обречена" на вечность, останется главным образом своим творением "Позавчера и сегодня", книгой, которую он писал украдкой в ночные часы на каторге. И не потому что все другие книги Л. Разгона были слабее или менее интересны, чем эта. "Позавчера и сегодня" — это книга исповедальная, адресованная не просто абстрактным читателям, а одной-единственной читательнице, самой любимой, самой главной — дочери Наташе, находившейся с отрочества в ссылке.
Каждая встреча, беседа с Львом Эммануиловичем для любого человека, знавшего его, становилась событием, оставившим след на всю жизнь.
«Знаете, Матвей, — сказал он мне однажды, — когда я вижу вас, разговариваю с вами, меня тянет к еврейству. Слово какое-то странное — "еврейство". Я его мысленно перевожу: идишкайт — звучит замечательно». И он вспомнил белорусский городок Горки, в котором родился в 1908 году, маму, бабушку, маламеда из хедера, где будущий русский писатель Лев Разгон получил первые уроки на идише. Особенно часто возвращался он к песням своего детства, песням, пронесенным им через всю жизнь. "Если бы не еврейские песни, я бы, наверное, забыл о своих корнях", — признался он и запел старинную еврейскую песню о том, как Ребе учит детей алеф-бейс. Эту песню он пел на одном из вечеров в Центральном Доме литераторов.
Лев Эммануилович рассказывает:
«В 1944 году на том месте, где прежде стоял город моего детства, раскинулся большой пустырь, буйно заросший сорняками...
Знаю ли я идиш? Ведь я еврей и еврейский некогда был моим родным языком. Я говорю "еврейский", потому что слово "идиш" в переводе на русский означает "еврейский" и... другого еврейского языка мы не знали. Древнееврейский, лошн койдеш, употреблялся только для молитв, к которым мы были не очень приучены. Я знал еврейский язык! Я знал все его тонкости, словечки, песни... По вечерам мама читала нам Шолом-Алейхема, Переца, Менделе Мойхер-Сфорима, читала стихи, и после ее смерти я узнал, что некоторые из них были ее собственными. А потом этот родной язык стал вытесняться другим, ставшим тоже родным, еще более родным, — русским. Нет, я не разлюбил свой первый родной язык, я по-прежнему любил еврейские песни, не пропускал ни одного спектакля в Еврейском Камерном Театре, с удовольствием ввертывал в речь еврейские пословицы и поговорки. Но постепенно он перестал быть моим языком, я говорил и со мной говорили только по-русски. Даже мама говорила со мной по-русски и писать научилась по-русски, чтобы переписываться с двумя сыновьями, обитавшими на далеких островах ГУЛАГа. Я не забыл идиша, не перестал его понимать, я по-прежнему знал его настолько, чтобы получать удовольствие от игры Михоэлса и Зускина. Но беспомощно улыбался и отвечал по-русски, когда ко мне обращались по-еврейски»...
Я снова и снова прослушиваю магнитофонные записи бесед с Львом Эммануиловичем. Как-то он с сарказмом поведал мне о том, как евреи местечка Горки нашли "особый" способ борьбы с погромщиками. В "ответ" на погром 1904 года в семье Разгона с 1905 года почти ежегодно появлялись новые дети.
Я, возможно, забыл бы этот рассказ, если бы не запомнил его глаза в тот момент — голубые, такие глубокие-глубокие, полные слез.
На панихиде в ЦДЛ у гроба Льва Эммануиловича собралась московская интеллигенция. Все те, кто совсем недавно, год с небольшим назад, торжественно и радостно отмечал его 90-летие, сегодня пришли прощаться с ним. Писатели Даниил Данин, Кирилл Ковальджи, журналисты Наталья Альбац, Ярослав Голованов, Юрий Щекочихин, поэты Игорь Губерман и Александр Городницкий, столь разные политики Егор Гайдар, Григорий Явлинский, Дмитрий Ковалев, Алла Гербер, Виктор Шейнис и многие-многие другие.
Я почему-то был уверен, что Лев Эммануилович Разгон будет похоронен на Новодевичьем кладбище или, в крайнем случае, на Ваганьковском. Уже в автобусе, который вез нас в его последний путь, я понял, что направляемся мы в Востряково. Можно ли слово "обрадовался" произнести в этом случае? Разумеется, оно звучит кощунственно, но именно чувства какого-то удовлетворения, умиротворения я испытал в тот момент. Мне было известно, что могила матери Льва Эммануиловича находится в еврейской части Востряковского кладбища. Уже там, в Востряково, на кладбище, я услышал молитву Кадиш, которую произнес его племянник: "...Имя Его в мире, сотворенном по усмотрению Его. Да явит Он царство Свое при жизни вашей... и при жизни всего дома Израиля.. и скажите: Амен". Я был свидетелем того, как люди разных национальностей и вероисповеданий, даже атеисты громко произнесли "Амен!" над гробом еврея Разгона. Хочу верить, что это было услышано...
Не хочется заканчивать некролог описанием похорон.
Недавно вышла моя книга "Семь свечей". В ней есть заметки о Л.Э. Разгоне. Назвал я их "Достоинство таланта". Увы, я не успел подарить ее Льву Эммануиловичу. Книга с дарственной надписью осталась у меня. Приведу несколько строк из статьи о нем: «В своем выступлении на вечере А. Городницкого (27 марта 1998 года) Лев Эммануилович, перефразировав знаменитые слова "Человек жив, пока о нем помнят", сказал: "Писатель жив, пока читают его книги". А в том, что книги Разгона обречены на долгую, долгую жизнь, — сомнений нет... "Человек, читавший Псалмы, запоминает навсегда многие из них, в особенности "Пусть присохнет язык мой к гортани моей, если я не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима выше веселия моего". В Библии много аллегорий. Человек, переживший гетто, ГУЛАГ, любую несправедливость, должен не только помнить обо всем этом, но и рассказать..." Спасибо Вам, Лев Эммануилович... я благодарен судьбе за то, что даровала мне встречу с Вами...»
Из статьи Л. Разгона "Жил, как думал": "Что остается после людей? Книги, статьи? Они и в самой малой доле не отражают их личности. Но у каждого человека, который имел завидную долю знать их, соприкасаться с ними... у каждого из них остался даже не след, а большая или меньшая часть их духа и души. Это живет в нас и, вероятно, какими-то неисповедимыми способами передается тем, кто около нас и вокруг нас..." Так мог сказать человек воистину мудрый, знавший толк в еврейской морали.
Известный еврейский философ Иосиф Бахья сказал: "Никакое деяние не может быть совершенным, если оно не подсказано душой... Душа — как странник в этом мире".. И рано или поздно она обретает покой.
Матвей Гейзер
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru