[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 1999 ТИШРЕЙ 5760 — 9 (89)
ПАРНАС
Шолом-Алейхем
Накануне Судного дня, Йом Кипур, приехал я в один большой город. Вернуться к празднику домой не успел — служба. Но заниматься делами в такой день, когда все живое дрожит и трепещет, когда каждый верующий еврей встает в страхе перед троном Судьи Всевышнего, моля об отпущении грехов, когда на Небесах взвешиваются все судьбы и выносится окончательный приговор, — нет, в такой день заниматься делами никто меня не заставит! Я остановился в гостинице, побывал в бане, отдохнул, пообедал и, подготовившись таким образом к долгому посту и молитвам, отправился в синагогу.
Синагога всегда пробуждает во мне религиозные чувства, но в этот вечер торжественность обстановки, сотни зажженных свечей, бледные лица, увлажненные слезами, частые вздохи, безысходно грустные напевы — все это вызывало во мне особое чувство раскаяния, я ощущал себя "глиной в руках Творца".
Но вдруг одно небольшое происшествие отвлекло меня от молитв и, развеяв скорбное настроение, возбудило мое писательское любопытство.
Происшествие это было тесно связано с тамошним кафешантаном "Парнас", который я и собираюсь описать. И да простит мне набожный читатель, что в День отпущения грехов, в святой День поста и молитвы я думаю о таких Б-гопротивных вещах, как кафешантан и певички. Но не нам решать, что грешно, не нам судить о падших и не нам знать, кто прав, а кто виноват. Пусть рассудит нас Судья Праведный.
Накануне Дня отпущения грехов "Парнас", тщательно разукрашенный, переливался в свете ярких огней всеми цветами радуги. Играет музыка. Сцена готова показать миру все свои богатства и чудеса: прекрасные, легкие, как паутинка, газовые платья, море бриллиантов, туалеты, тела и ноги, ноги без конца!.. На маленьком клочке земли, который именуется садом, потому что здесь торчат из земли чахлые деревца, едва пережившие жаркое лето, туда-сюда слоняются, переговариваются люди. Все здесь — ложь, все — поддельное. Сад — не сад, деревья — не деревья, бриллианты фальшивые, веселье притворное. Все не настоящее, только пыль в глаза.
Все это знают и чувствуют, но все равно приходят сюда каждый день и сорят деньгами. Сидят и слушают. Зевают, но сидят. Стонет музыка, стонет сердце... Но сидят, словно привязанные, и слушают до самого конца, будто их кто заставляет. Но вот, слава Б-гу, музыка умолкает, слышится звонок, и публика занимает места. Подымается занавес. Полуобнаженная женская фигура выскакивает на сцену и детским голосом затягивает песенку. И не поймешь, то ли она поет, то ли распекает кухарку за плохо поджаренную картошку. Публика чувствует, что куплеты глупые и что поет она из рук вон плохо, все же аплодирует, а два-три балбеса из вежливости кричат "бис". Певица не заставляет себя долго упрашивать и начинает новую песенку, еще хуже первой. Публика зевает, но кричит "браво".
— Джу, сбегай, узнай, Драга Маришка уже пришла? — говорит красноносый толстый немец в блестящем цилиндре, хозяин заведения.
— Я только что оттуда. Ее еще нет! — отвечает Джу, горбоносый молодой человек в лиловом галстуке и без бороды.
— А что будем делать, если она не придет? Как раз сегодня неплохая публика, богатые юнцы, можно было бы подзаработать. Куда же она запропастилась?
— Фери-Фичи-Фучи тоже нет! — замечает Джу. — Черт знает, куда они делись! Может, домой к ним сбегать?
— Сбегай, сбегай, дорогой, приведи их, хоть бы и за косы пришлось тащить! — говорит красноносый хозяин. По всему видно, что он очень обеспокоен.
На сцене появляется какой-то жалкий субъект, делает несколько сальто в воздухе и строит рожи. Публика довольна, еще до конца номера раздаются аплодисменты.
Красноносый вне себя:
— Джу! Где Джу? Нет Джу!
Нет Драги Маришки! Нет Фери-Фичи-Фучи! Никого нет.
Красноносый что-то бормочет и как безумный мечется по "Парнасу".
На сцене появляется еврей, точнее — актер, изображающий еврея. Приклеив лохматую бороду и длинные пейсы, он передразнивает еврея. Борода и пейсы, остроконечная ермолка, длинный лапсердак, белые чулки и шлепанцы вызывают у публики неописуемый восторг. Кто-то кричит: "Янкель!", на что "еврей" со сцены отвечает: "Хаим Срулик Кугель — вус?" В публике смех и радость — какое остроумие! А когда "еврей" достает из заднего кармана табакерку, берет понюшку табаку и после этого добрых полчаса чихает, крикам "бис" и "браво" нет конца. "Еврей" доволен, кланяется и начинает петь очень милую песенку, звуки которой просто ласкают сердце. Разлохматив шевелюру, бороду и пейсы, он танцует и прищелкивает пальцами:
Гендель Фендель Мендельсон,
Фуйгель Трайтель Мандельштам,
Шнеир Дреир Мерибер,
Шмерко Берко Килишер!
Публика в восторге. Одни кричат "браво", другие — "бис". Кто-то даже, вскочив на стул, кричит "Ур-ра!" Словом — бурная радость.
Но красноносому этого недостаточно. Он ходит расстроенный, злится, гоняет прислугу — найдите ему Драгу Маришку!
— Где же они все? Как сквозь землю провалились! Неужели все трое т а м?
Хозяин "Парнаса", оставив одного слугу у дверей, подзывает извозчика и велит ехать в "еврейскую..."
Кто же такая Драга Маришка? И почему с таким нетерпением ждет ее красноносый?
Драга Маришка — самая популярная певица "Парнаса". Родом она из Будапешта. Ее исполнение венгерских мелодий и цыганских романсов восхищает всех. Ее песни, слова которых публика почти не понимает, полны чувства и боли. Они проникают в самое сердце, пробуждая неизведанные чувства и глубокие думы, вызывая вздохи, а то и слезы на глазах. В чем же сила ее песен? В приятном и нежном голосе, в музыке свободно льющихся слов, которым ее произношение придает особую прелесть? В прекрасных черных глубоких задумчивых глазах? В живом белоснежном лице? Или во всем вместе? Трудно понять. Одно можно сказать — стоит только Драге Маришке показаться на сцене, как шум и крики тут же прекращаются. Все затихают, будто охваченные благоговением. Все чувствуют — на сцене человек, у которого есть душа и сердце! Драга Маришка начинает петь, и публика замирает. И хочется, чтобы песня продолжалась, продолжалась без конца...
Любят слушать Драгу Маришку и евреи — в ее пении так много "души", от него веет еврейской скорбью. В ее пении — стон раненой груди и плач измученной души. Горечь сжимает сердце, и не так-то легко потом забыть это светлое лицо, эти глубокие черные задумчивые глаза, странные слова песни и нежный голос.
И, конечно, находится сколько угодно таких, кто готов ради Драги Маришки выложить деньги. Красноносый, разумеется, этому рад. А другие певицы и танцовщицы завидуют ей, в ложке воды утопили бы ее, если б могли. О, если бы они знали, где была в эту ночь Драга Маришка! Они бы отдали за это все свои фальшивые бриллианты! Они бы шепнули об этом, кому следует, и отплатили бы ей за все эти годы...
Так где же все-таки была Драга Маришка?
В синагоге...
Там, в маленьком местечке в Галиции, где она родилась, ее звали Двойра-Мира. Была она хорошей еврейской девочкой и росла у богатых набожных родителей. Но счастье от них отвернулось, они лишились своего богатства и уехали в Будапешт. Там вначале открыли табачную лавку, потом еврейский ресторанчик. Судьба же продолжала их преследовать. Тогда в больших городах все было по-другому. По-другому стали жить и они: отказались от своей религиозной ортодоксальности, поменяли имена на венгерские, в доме зазвучала венгерская речь, подули новые ветры. Отец, так и не свыкшийся с этими переменами, умер в еврейской больнице. Семья распалась. Старший сын ушел куда-то с бродячими музыкантами. Второй отправился искать счастье в дальние края, чуть ли не в Бразилию, да так и пропал, как в воду канул. Старшая дочь вышла замуж за синагогального певчего, младшая пошла работать на чулочную фабрику. Драга Маришка, оставшись вдвоем с матерью, помогала ей в ресторанчике, прислуживала гостям, подавала к столу, убирала посуду.
Посетителям нравилось, что им прислуживает такая красавица — ее осыпали комплиментами; иные этим не довольствовались и становились назойливыми, как это обычно бывает с мужчинами, когда они видят перед собой чудесный созревший плод и боятся, как бы он не перезрел...
Среди постоянных посетителей ресторанчика трудно было не обратить внимание на богатого молодого человека из Вены по фамилии Файершпайер. Было у него бледное красивое лицо, длинная, тонкая шея, глуховатый голос и добрые, немного близорукие глаза. Каждые два-три месяца он привозил в Будапешт изделия с фабрики своего отца. И всякий раз, проводя в городе несколько дней, приходил обедать в еврейский ресторанчик. Драга очень ему нравилась, и однажды, после обеда, без долгих предисловий — только его тонкая шея слегка покраснела — он попросил ее руки. Драга, совсем не ожидавшая такого предложения, ответила, что прежде всего ей надо поговорить с матерью. Мать очень обрадовалась, и предложение было принято. Вся семья пришла в восторг. Старшая сестра и ее муж бросились Драге на шею — теперь наконец кончатся их бедствия. Муж сестры не станет больше петь в хоре за жалкие 15 крон в месяц. Младшей сестре не придется по семнадцать часов в день работать на фабрике. Старая мать не будет стоять весь день на кухне. Файершпайер, богатый и очень добрый человек, им всем поможет. Они заживут по-новому, как жили когда-то, при отце. Сестры обнялись, расцеловались и расплакались от счастья.
Но если бы все получалось так, как хочется, в мире не было бы горя. Стоило старому Файершпайеру, упрямому немцу*, узнать об ожидаемой женитьбе сына, как он позвал его в свой кабинет, велел немедленно вернуть кассу, заплатил ему жалованье за два месяца и заявил, что сын свободен и может искать себе работу. Старик потребовал, чтобы сын отказался либо от женитьбы, либо от него, отца. Младший Файершпайер, не менее упрямый, чем его отец, ответил, что выбирает второе, что от своего слова не откажется, тем более что он любит невесту и счастлив. Старик выслушал сына и указал ему на дверь:
— Значит, решено? Прощай!
— Прощай, — ответил сын.
Разумеется, Драге в Будапешт было отправлено горячее письмо. В нем жених описывал сцену с отцом, просил ее не беспокоиться и не забывать, что он — не ребенок и сам кое-чего стоит, скоро найдет работу, и тогда наступит счастливый миг...
Действительно, молодой Файершпайер довольно быстро нашел работу, устроился, приехал в Будапешт и сыграл свадьбу.
Свадьба же была невеселая. Родные невесты были разочарованы и раздосадованы: все получилось не так, как они мечтали... Столько надежд возлагалось на этот брак! Муж старшей сестры надеялся получить хорошее место у богатого родственника; младшая сестра уже почти распрощалась с подругами на фабрике. Мать собиралась закрыть ресторанчик: довольно ей париться у плиты и прислуживать чужим людям. Она все чаще вспоминала о сыновьях, надеялась, что, услышав о богатстве сестры, они вернутся домой. И вдруг все мечты развеялись, как сон. Ну как тут не рассердиться на глупую Драгу и ее мужа? Почему бы им не помириться с отцом? Отец такой богач, а сын должен работать у кого-то за 150 крон в месяц. После свадьбы старшая сестра даже поссорилась с Драгой, перестала с ней разговаривать, чуть было не восстановила против нее мать.
Но Драга была счастлива. За три года после свадьбы родилось двое детей. Молодая семья жила прекрасно. Одна беда — Бернард (так звали мужа Драги) мало бывал дома. Его работа была связана с разъездами, приезжал он только на праздники и, не успев налюбоваться женой и детьми, снова должен был собираться в дорогу. Появилось и второе несчастье: Бернард стал болеть. Врачи советовали ему меньше ездить, отправиться летом на курорт, отдохнуть, но Бернард и слушать не хотел. Вся его жизнь была отдана Драге и детям... Достаточно было ему приехать на денек домой, посмотреть на них, это вливало в него новые силы.
Но человек — не машина. Бернард в конце концов слег, слег и так больше не встал. Врачи все чаще посещали их дом, аптеки заработали на них кучу денег, а он становился все слабее. Профессор советовал свозить его на курорт, но на это уже не было денег. Старшая сестра предлагала обратиться за помощью к отцу. Но Бернард разгорячился, от волнения с ним случился приступ. Он просил ни в коем случае не писать отцу, хотя бы его болезнь и оказалась смертельной. Сестра сказала то, что положено старшей сестре: не оставаться же Драге вдовой из-за его глупого упрямства... Легко себе представить, какая поднялась буря, какая ссора началась между сестрами, каким адом стал дом. Теперь уже бедняжке Драге пришлось самой платить за лечение мужа, спасать его от смерти.
Бернард умер...
Драга осталась с двумя маленькими детьми, без всяких средств. За время болезни Бернарда ресторанчик лишился большей части посетителей, старушка истратила свои последние гроши. Драга распродала все, что имело хоть какую-то ценность. К тому же постоянные ссоры с родными, брань и ненависть не давали ей покоя. Ссорились из-за того, что Драга не хотела сообщить свекру о своем тяжелом положении, ничего не просила для своих детей, его внуков. Но она оставалась верна мужу и его взглядам. Тогда сестра написала старому Файершпайеру без ее согласия. В письме она упрекала его в бессердечности. Тот ответил, что согласен забрать внуков, но только с условием, что мать от них откажется и никогда не переступит порога его дома. Вся семья была возмущена этим письмом. Драга же возмущалась поступком сестры, плакала, рвала на себе волосы, кричала, что больше не останется в этом доме.
Но куда ей было деваться? Муж сестры помог ей поступить на работу: она стала петь в хоре. Красивая, с приятным голосом, она понравилась слушателям. Ее стали приглашать петь в рестораны, пивные, трактиры. С родными она помирилась. Появился и поклонник, колбасник, вдовец с несколькими детьми. Он стал захаживать к ним в дом и однажды заявил, что хочет на ней жениться. Драга ему отказала. Колбасник обиделся и ушел, даже не попрощавшись с матерью Драги. Начались новые ссоры в семье. Но в это время подвернулось другое предложение...
Богатые любят веселиться, и всегда находятся люди, готовые об этом заботиться, готовые за деньги предоставлять богачам все, что только может взбрести в их пустые головы, — люди, делающие себе из этого ремесло.
В городе, куда я приехал накануне Судного дня, излюбленным местом богачей был "Парнас". Не чахлые маленькие деревца, не полусонная музыка, не буфет и не вино привлекают сюда сытую, довольную публику; сюда спешат за другими наслаждениями, только после полуночи начинается здесь настоящая жизнь...
В этот "Парнас" и попала Драга Маришка. Как певчая птица, запертая в клетку, плачет и поет, так плакала и пела Драга. Чтобы поймать птицу, охотники подсыпают зерно; чтобы поймать невинную несчастную душу, люди заманивают ее деньгами и бриллиантами. Драга не смогла противиться такому искушению: месячный заработок 300 рублей, не считая подарков. Хозяин "Парнаса", красноносый толстяк в блестящем цилиндре и с бриллиантами на толстых кольцах, не отходил от нее ни на шаг. Едва увидев и услышав ее, он был очарован и сказал, что место ей не в трактире, а в "Парнасе" — там ее осыплют золотом и бриллиантами. Он предложил ей контракт на сезон, расходы на дорогу за его счет и аванс в 300 рублей за первый месяц.
Он достал большой кошелек с золотой монограммой и вынул пачку новеньких банкнот. Бедная Драга с волнением смотрела на деньги и кольца с бриллиантами. Она думала о своих малышках: "Сколько молока им можно было бы купить! Сколько рубашечек! Сколько сладостей!" Старая мать смотрела на деньги, как голодная кошка на сало. Своим взглядом она будто говорила дочери: "Дура, неужели ты еще сомневаешься?" Старшая сестра подбежала и шепнула на ухо:
— Бери, глупышка, и поезжай! Там край дураков, золота и бриллиантов!
Драга не ответила. Ее черные глубокие глаза глядели туда, где в одной кроватке спали ее дети. Волосики взлохмачены, ручонки разбросаны. Щечки разрумянились, словно свежие ароматные лепестки. Слезы выступили у нее на глазах. Все поняли этот долгий грустный взгляд, эти тихие слезы. Старая мать начала утешать ее, пообещала беречь детей, как зеницу ока. Две силы боролись в Драге — сила любви к детям и сила денег.
Вторая победила.
Ад, как его описывают в старых книгах, — это огромная печь, в которой вечно пылает огонь. Одни грешники варятся там в огромных котлах, других черти секут железными прутьями, жгут раскаленным железом, гоняют по горячему гороху, ставят на гвозди, вешают за язык и швыряют из одного конца света в другой.
Писатели тех времен не знали, видно, что существует ад, освещенный электрическим светом, с роскошно украшенными кабинетами и салонами, где играет музыка. Ад, где грешники, разодетые в шелк и бархат, не прыгают на раскаленных жаровнях, а едят и пьют, играют и поют, танцуют и веселятся.
В такой ад и попала Драга.
Шуршание кредиток, блеск бриллиантов, утешения матери, поцелуи сестры, прощание с детьми, дорога в далекий, незнакомый край — все это так оглушило ее, что она даже не обращала внимания на контракт, который подписала. А в контракте был параграф 13, в котором говорилось:
«Я, певица Драга Маришка, обязуюсь оставаться в "Парнасе" каждую ночь до закрытия сада, с гостями быть ласковой, приветливой и т.д...»
Слов "ласковой" и "приветливой" Драга вначале не поняла. А когда поняла, было уже поздно. Хоть и очень нужны ей были деньги, хоть и прельщали ее аплодисменты и восторги, которыми ее встречали, хоть и дарили ей дорогие подарки за прекрасные песни, а может быть, за ее красоту, — Драга, не колеблясь ни минуты, бросила бы все и бежала к своим детям. Но она была связано по рукам и ногам. Она оказалась в чужом краю, среди людей, не понимавших ее языка, которым ничего не было нужно, кроме ее песен и прекрасного тела...
Может быть, кому-то "Парнас" и казался раем, но для Драги он был адом.
Сонные музыканты играют сонный вальс. Сонные официанты в черных фраках и белых галстуках стоят наготове и ждут заказов. Ложи полны сонных притворно веселых гостей. Множество полуголых, накрашенных, разряженных танцовщиц и певиц крутится в зале, глядит наверх, в ложи: может, кто из гостей позовет их, угостит бокалом шампанского или бутылкой пива. Но никто их не зовет, никому они не нужны, никто на них не смотрит. А если кто и глазеет лениво сверху, то видит в них глупое стадо:
— Набрали коров! И какого черта? Ни одной смазливой!..
А глупые коровы с завистью глядят наверх, в ложу, где сидят Драга и танцовщица со странным именем Фери-Фичи-Фучи. Обе окружены веселыми гостями, их угощают шампанским. В ложе три господина. Один из них пришел утопить в вине свой гнев — он только что поссорился с женой. Второй прекрасно уживается со своей супругой: он недавно женился, получил хорошее приданое, а сюда друзья позвали его, чтобы познакомить с двумя "штучками". Третий — настоящий шарлатан и такой пьяница, что и жизнь-то ему давно надоела. Все равно умирать — так хоть немного повеселиться.
Фери-Фичи-Фучи — первая танцовщица "Парнаса", единственная женщина, с которой Драга может поговорить. Они сразу понравились друг другу. И Фери, опытная искусительница, стала учить подругу уму-разуму.
— Ты еще совсем дикая козочка! Не понимаешь, кто такие все эти франты и вообще все мужчины. Собаки, волки, дикие звери — святые создания по сравнению с ними! С ними надо уметь обращаться, им надо мстить, сосать их кровь, а главное — как можно больше выманить у них денег, опустошить их карманы, отнимать последний грош. Потом — к дьяволу! И ни малейшей жалости! В огне сжечь, свиньям выбросить, лишь бы им меньше осталось!
Глаза танцовщицы мечут молнии. Она продолжает:
— Учись! Бери пример с меня! Мсти за себя, за меня, за всех нас! Дарят тебе подарок — бери и требуй следующий, получше. Угощают вином — пей, сколько можешь, остаток вылей на пол.. Хотят угостить тебя в буфете — выбирай самые дорогие блюда, чтобы они все свои деньги там оставили. Никакой пощады этим собакам! Я их знаю! О, я-то их хорошо знаю!
Фери-Фичи-Фучи рассказывает о своей жизни такие страшные вещи, что просто волосы встают дыбом. Драга ее боится и жалеет. Она уже слышала о множестве приключений, где были и кражи, и разбой, и убийства. Узнала она и о том, что Фери когда-то продали ее родные — вывели, показали, поторговались и продали, как лошадь. Узнала она, как по-свински обошелся с ней ее первый покупатель и как по-свински обращаются с ней до сих пор.
— Вон там, видишь того типа в лиловом галстуке, с еврейским носом? Это Джу, мой любовник... Жизнь бы за него отдала, черт бы его побрал, душу бы свою продала. Он знает это и вконец меня изводит: мою любовь он продает за деньги и эти деньги проматывает с другими, которые чулка моего не стоят. И он знает, что мне все известно, и боится, как бы я его не отравила.
— Отравила? — испуганно спрашивает Драга.
— Чего ты так испугалась, глупышка? Я бы уже давно отравила его, как собаку. Его счастье, что я люблю этого негодяя, умереть готова, только бы ему в аду меньше мучиться.
Фери-Фичи-Фучи достала из-за корсажа золотой медальон, открыла его, прижала к губам и поцеловала вложенную в него маленькую фотографию так горячо, как целуют единственное и любимое дитя.
— Чтоб он пропал, этот Джу! Я уже давно могла бы упрятать его в тюрьму! Давно бы его косточки там сгнили. Но мне его жалко. Не могу. Люблю его, смерть бы его задушила! Он мне дороже жизни.
Драга хочет бежать от этой несчастной, не слышать ее больше, но неведомая сила удерживает ее: она остается, и та поверяет ей свои тайны, наставляет на "путь истинный":
— Бери побольше! Себя пожалей, своих маленьких детей. Пусть падет на головы этих проклятых скотов вина за смерть твоего мужа, позор за твоих детей...
Вспомнив о детях, Драга краснеет от стыда, она места себе не находит, совесть мучит ее. Она чувствует себя виноватой перед мужем, перед детьми, хотя только ради них и пошла она на все это. А в письмах, которые она получает, ее убеждают оставаться здесь и зарабатывать деньги, как можно больше денег. Дети, пишет мать, растут, и на их содержание требуется все больше денег. Сама она болеет, работать уже не может. Старшая сестра тоже все время просит денег — ее муж совсем мало зарабатывает.
От этих писем еще сильнее щемит сердце у Драги. Она начинает понимать, что катится все ниже, на самое дно. Ее глаза становятся все глубже — и это очень нравится публике, ее песни все грустнее — и это тоже нравится публике. Какие-то люди вертятся вокруг нее, как мухи вокруг меда. Они ей противны, жизнь отвратительна, мир гадок. Она знает, что кроме Б-га на небе, кроме души Бернарда в раю и двух невинных "ангелочков" там далеко, дома, никого в целом свете у нее нет. И грешная душа ее втайне взывает к Б-гу Израиля, которого почитает весь мир. Ее тянет в синагогу, но она не осмеливается пойти туда: никто не должен знать, что она еврейка, это может ей повредить. Это тайна, которую знает только красноносый, хозяин "Парнаса".
И еще кое-кто имеет отношение к "Парнасу" и к нашему рассказу — это Абраша. Маленький человек с широко раскрытыми глазами, редкими волосами и красным, всегда потным лицом. Говорит он очень тихо и мало, слова из него не вытянешь. Весь персонал "Парнаса" его уважает. Если кому-то нужно ненадолго взять взаймы денег, заложить вещь в ломбарде, передать записку, обращаются к Абраше. Если нужно что-то скрыть, доверить тайну, поделиться горем, зовут Абрашу. Абраша, как всем известно, не выдаст. Дела его идут неплохо. Жена прилично одета, дети учатся в школе, а сам он всегда занят — крутится в "Парнасе". В городе у него из-за этого дурная репутация... Он это знает, но не огорчается. Пусть говорят, что хотят, только бы он мог прокормить свою семью, и только бы не пришлось ему обращаться к кому-то за помощью.
Абраше и решила Драга признаться в том, что она еврейка и ей хочется накануне Судного дня побывать в синагоге. Но надо сделать так, чтобы никто не узнал об этом. Абраша обещал все устроить. И как только в небе зажглись первые звездочки, он пришел, принес Драге юбку и черную шелковую шаль своей жены. Драга переоделась, и они пошли по еврейским улочкам. В синагоге Абраша подвел ее к прислуживающей в женской молельне и шепнул той на ухо:
— Вот та еврейка, о которой я вам говорил.
А сам исчез.
В синагоге, как всегда в эту ночь, было тесно, жарко и душно. Наверху, в женской ее части, было еще теснее и жарче. В первых рядах сидели жены богатых и зажиточных евреев с толстыми молитвенниками в руках и сосредоточенно молились. Сзади, ближе к дверям, толпились бедные женщины, у которых не было молитвенников. Но источник слез оставался открытым для всех. Все ждали, когда кантор и хор запоют грустную молитву "Кол Нидрей", и как только прозвучали ее первые звуки, послышался плач. Стоявшая среди бедноты Драга вслушивалась в грустную мелодию старой-престарой еврейской молитвы, которую евреи во всем мире поют все одинаково. Эта мелодия напоминала ей ушедшие счастливые годы и теперешнюю ее жизнь. Чувство раскаяния захлестнуло Драгу, из самых глубин ее души полилась молитва. Вряд ли какая-нибудь из женщин, присутствовавших в синагоге, молилась так горячо, как Драга Маришка, без слов, только сердцем.
Была в синагоге женщина, с которой Драга не сводила глаз. Молодая, тоже в черной шали, прикрывающей лицо. Драга слышала, как горько она плакала. "Наверное, тоже несчастна", — подумала она. А старый, мелодичный, печальный мотив "Кол Нидрей" наполнял синагогу и сливался с рыданиями несчастных женщин, отвергнутых душ...
Потом, когда кантор рыдающим голосом запел "да вознесется наша молитва...", плач в женской молельне стал еще громче, еще сильнее. Но громче всех плакали бедные женщины, среди них Драга и та, в черной шали. От рыданий эта женщина упала в обморок.
Женский обморок в синагоге — не новость. Поднимается шум, иногда начинается давка. Но чаще все проходит спокойно. Женщину выносят на воздух, обливают водой, дают ей понюхать чего-нибудь "от обморока", и она приходит в себя. Так было и на этот раз. Драга вместе с другими женщинами суетилась возле упавшей в обморок. И вдруг она ее узнала, вскрикнула и сама чуть не лишилась чувств.
Это была Фери-Фичи-Фучи...
Возле нее опустился на колени Абраша с холодной водой, уксусом и лекарством "от обморока" — средствами специально для этого дня. Рядом стоял горбоносый Джу в лиловом галстуке. Джу удивило не то, что он встретил в синагоге двух артисток "Парнаса". Он прекрасно знал, что обе они, как и он, дети Израиля, хоть и скрывали это друг от друга... Но ему показалось, что в толпе, хлынувшей из синагоги посмотреть на женщину, упавшую в обморок, промелькнул хозяин "Парнаса" с маленьким молитвенником в руке, в цилиндре, надвинутом на глаза...
Через раскрытые двери синагоги донеслись звуки плача и грустных молитв. Ярко сияющая луна освещала бледные лица героев "Парнаса".
Они переглянулись и без слов прекрасно поняли друг друга.
Перевод с литовского Галины Спивак, Вильнюс—США
Иллюстрации А. Лупаца
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru
* *Немцами евреи других стран во времена Шолом-Алейхема называли ассимилированных немецких евреев (прим. переводчика).