[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 1999 ТИШРЕЙ 5760 — 9 (89)
Очерк об отце
Мирра Аспиз
Каждый знает по себе, как в молодости мы неохотно слушаем рассказы старших об их прошедших годах, а потом спохватываемся — хочется о чем-то спросить, но уже поздно. Теперь я, конечно, корю себя, что мало уделяла времени воспоминаниям отца. Но надо сказать, что мне повезло. Мой отец Евсей Маркович (по старым документам Евсей-Фалк Мордухович) Аспиз по просьбе близких записал свои воспоминания. На них я и буду ссылаться, говоря о нем.
Родился Евсей Маркович в 1877 году в Гомеле. В семье было 12 детей. «Родители мои были не бедны, — пишет он о своем детстве. — У нас даже был собственный дом, и квартиры отец сдавал внаем. Считались людьми среднего достатка, но... Вспоминаю, как мать учила нас, детей, как надо кушать: "хлеб надо взять большой кусок, а мясо или рыбку малюсенький кусочек". Когда кто-нибудь из нас... прибегал за час до обеда и просил что-нибудь покушать, мы получали шлепки за то, что не можем дождаться, когда нас позовут к столу...
Е.М. Аспиз. 1960 год.
Мы далеко не были нищими. Я помню, как к нам, кажется, по вторникам, приходили нищие. Каждая улица имела свой день, когда принимали нищих. Если кто-нибудь приходил в другой день, ему ничего не давали, говорили, придешь во вторник, а во вторник давали по копейке или по полкопейке двум нищим сразу. Если приходил один, то говорили, обождите — придет другой, вместе получите копейку. Нищих было масса. Кроме профессиональных нищих, было еще много полунищих. Я знал целые кварталы, где жили мелкие ремесленники, разносчики, ручные торговцы, которые на ежедневное пропитание кое-как выкручивали необходимые гроши, но раз в месяц они ходили нищенствовать (первый день нового месяца, когда богачи давали нищим по копейке). Они собирали для уплаты за квартиру и необходимое приобретение материи для поправки одежды и пр. Такова была жизнь того времени...
В начале 90-х годов началось культурное движение среди части еврейского населения. Начали (молодежь) изучать русский язык. Стала проникать и русская литература. Состоятельные стали нанимать для своих детей учителей русского языка и готовить их для поступления в гимназии. Проникновение этой культуры произвело сильный перелом в сознании молодежи. Старозаветная обрядная жизнь стала казаться молодежи бессмысленной, появились атеистические настроения — убеждения. Это было только у части молодежи. Отцам это казалось ужасным. Разлад "отцов и детей" здесь был гораздо более трагичным, чем у Тургенева».
Как и все дети в семье, Евсей (дома его обычно называли Фалэ) посещал хедер, а в 12 лет он поступил в бесплатное городское училище, где учился 5 лет. Родительских средств хватало лишь на платное обучение в гимназии старшего из братьев, Шолома. Впоследствии он стал одним из самых популярных школьных учителей математики в Гомеле.
По окончании училища Евсей отправился в Могилев (там жили родственники семьи), чтобы поступить в фельдшерскую школу, которая готовила фельдшеров для сельских медицинских пунктов.
В 1896 году дипломированный фельдшер едет в Киев с намерением подготовиться на аттестат зрелости и поступить в университет, где уже учился Шолом, подрабатывавший репетитором по математике.
Вместе с братом и его друзьями Евсей выходит на студенческую политическую демонстрацию, все участники которой были препровождены в тюрьму. Большинство их через несколько дней выпустили на волю. Для Шолома это был уже второй арест, и его продержали в заключении несколько месяцев, после чего выслали под надзор полиции в уездный город Могилевской губернии Рогачев. Евсея выпустили через пять недель без права жительства в университетских городах, и ему пришлось вернуться в Гомель. Вскоре выяснилось, что молодой человек болен туберкулезом легких — заразился в тюрьме. О том времени он писал: «Врач пришел ко мне, когда у меня сидели два товарища. Когда врач уходил, мои товарищи пошли его провожать и остановились в коридоре, а я зашел в соседнюю комнату, открытое окно которой выходило в коридор, и вот слышу продолжение их разговора: "Так неужели он не выздоровеет?" — "Ну как он может выздороветь? Я же говорю вам, что у него чахотка". — "Сколько же он будет жить?" — "Я думаю, что еще годик проживет".
Когда я услышал, что еще целый год могу жить, я очень обрадовался: целый год, о, сколько еще книжек успею прочесть, сколько партий в шахматы можно будет еще сыграть!
Между прочим, когда через много лет после этого я, работая доктором в туберкулезном санатории, читал лекции о туберкулезе, я рассказывал об этом случае и прибавлял: "Если бы, когда я услышал, что мне жить один год, пал бы духом, то я бы и упал, а так как я тогда обрадовался, то радуюсь до сих пор". Я понемножку поправлялся. Меня часто навещали товарищи. В это время в нашем городе уже образовался кружок для подпольной работы среди рабочих. Я как больной и, главное, как поднадзорный не ходил на собрания, но был в курсе этого».
В 1898 году в Минске состоялся первый съезд Российской социал-демократической рабочей партии. Возвратившиеся в Гомель его участники распространяли прокламации среди рабочих. Все поднадзорные были арестованы, в том числе и Е. Аспиз. Полугодичное заключение, конечно, сказалось на его здоровье. Из-за обострения болезни врачи рекомендовали ему переехать жить в Крым. Некоторое время он прожил в Симферополе, зарабатывая уроками, а затем отправился в Балаклаву; знакомый из Гомеля снял там для него комнату у хозяйки, с дочерью которой он должен был заниматься русским языком.
Балаклава была тогда самостоятельным городом (теперь она один из районов Севастополя). Практиковавшие в городе два врача, земский и городской, приветливо встретили человека в фельдшерском звании. Так как у него четыре года не было медицинской практики, они предложили ему присутствовать на ежедневных приемах больных. Об этом периоде своей жизни отец писал: "Через несколько месяцев удалось меня устроить помощником городского санитарного врача. Между прочим, когда со мной договаривался городской голова, он заявил мне, что в мои обязанности входит медицинская помощь населению, причем за визиты состоятельные мне будут платить, а бедных я должен обслуживать бесплатно. Вследствие этого происходило так, что когда меня приглашали состоятельные, которые платили мне, то я в следующий раз приходил только по приглашению, а к бедным приходил к каждому больному и назавтра, и дальше, пока не заявлял ему, что я ему больше не нужен. Из-за этого я прослыл добрым, что особенно люблю бедных. Этим отчасти объясняется, отчего приезжавшие в курортное время в Балаклаву писатели, интеллигенты знакомились и общались со мной".
Летом в Балаклаву, популярный крымский курорт, приезжали художники, актеры, писатели, учителя, врачи, студенты, курсистки. В местной библиотеке было много книг, свежих газет и журналов. По вечерам туда собиралась курортная публика. Заведующая библиотекой-читальней Е.Д. Левенсон, находившаяся под надзором полиции, осенью 1905 года завела альбом, в котором оставили свои записи многие известные деятели искусства и литературы. После смерти Левенсон альбом хранился у моего отца, он впоследствии сдал его в отдел рукописей Российской библиотеки (об этом написано в Записках отдела рукописей библиотеки им. Ленина, 1959, вып. 21, с.126—127).
На первой странице альбома писатель А.И. Куприн оставил свое четверостишие:
Что за странная пора!
Что за век теперь такой!
То вопили мы "Ура!"
А теперь кричим "Долой!"
Датировано четверостишие сентябрем 1905 года. А в ноябре в Севастополе началось вооруженное восстание на крейсере "Очаков". Во время восстания Куприн находился в Севастополе, он был свидетелем и его трагического финала, когда орудия севастопольской крепости открыли огонь по крейсеру и на нем начался пожар. Все, что он видел, Куприн описал в очерке "События в Севастополе", опубликованном в петербургской газете "Наша жизнь" (1905, 1 декабря). После появления этого очерка командующий Черноморским флотом вице-адмирал Г.П. Чухнин отдал 7 декабря 1905 года распоряжение о высылке Куприна в 24 часа за пределы севастопольского градоначальства.
Слева направо: Ф.Д. Батюшков, А.И. Куприн, Е.М. Аспиз. Балаклава, 1906 год.
Но Куприн был не просто очевидцем восстания. Он помогал спасшимся с "Очакова" матросам укрыться от преследования. Его активным помощником был Е.М. Аспиз, который оказывал и медицинскую помощь раненым.
Спасение матросов описано Куприным в рассказе "Гусеница". В шеститомном издании произведений писателя (М. 1958) в примечаниях к 5-му тому, относящихся к этому рассказу, приведены выдержки из воспоминаний
Е.М. Аспиза. Полностью воспоминания отца об этих событиях опубликованы в альманахе "Крым" (1959, №23). Издающаяся в Париже газета "Русские новости" откликнулась на эту публикацию статьей "Новое о Куприне" (1960, 26 апреля).
В своих воспоминаниях отец пишет и о том, что происходило с ним после начавшейся затем реакции: «В Балаклаве по распоряжению начальства были уволены библиотекарша Левенсон и я. В газете "Русское слово" от 27 января 1906 года появилась в этой связи такая телеграмма: "Балаклава. Администрация потребовала удаления заведующей городской библиотекой Левенсон и городского фельдшера Аспиза". На ходатайство балаклавского городского головы оставить их ввиду того, что их некем заменить, последовал ответ: "Если не удалят, вышлю голову".
Эту газету прочел Александр Иванович.
Я еще был в Балаклаве, как вдруг получаю телеграмму из Питера от Куприна: "Сообщите телеграммой, по какому адресу выслать Вам деньги". Я ответил, что в деньгах не нуждаюсь, что выезжаю в Гомель к родителям, откуда и напишу ему. Вскоре я получил от Куприна письмо, в котором он с женой приглашали меня приехать к ним в Питер — погостить у них. Это удалось только в конце года. В это время старший друг Куприна Федор Дмитриевич Батюшков увез Александра Ивановича к себе в деревню, в имение Даниловское, которое раньше принадлежало его родственнику — известному поэту Константину Батюшкову. И вот как-то ко мне явился Ф.Д. Батюшков и стал уговаривать меня поехать в Даниловское, пожить там с Куприным... А уж как это было бы хорошо для Александра Ивановича! Он Вас любит. Вы на него хорошо действуете».
Об этой своей поездке отец рассказал в очерке "С А.И. Куприным в Даниловском", опубликованном в альманахе "Литературная Вологда" (1959, №5).
Отец неоднократно гостил у Куприна в Петербурге, ездил к нему и в Одессу. Писатель увековечил имя Аспиза в своей повести "Листригоны" — "Добродушный фельдшер Евсей Маркович". В книге Л. Рудневой "Последние листригоны" одна из глав называется "Аспиз" (М., 1983). Дружеская связь отца с Куприным длилась всю жизнь. "Я Вас люблю по-прежнему", — писал Александр Иванович Аспизу спустя много лет после их встреч в Балаклаве.
Через всю жизнь прошла дружба Е.М. Аспиза и с русским писателем С.Г. Скитальцем, часто и надолго приезжавшим в Балаклаву. В альбом, о котором говорилось выше, Скиталец в 1909 году написал: ..."Нигде в Крыму не удалось нам жить уютно и спокойно, кроме Балаклавы. Я объясняю эту удачу встречей с Е.М. Аспизом и лицами, причастными к здешней библиотеке. Мы все сблизились в такую дружную компанию, что отныне Балаклава сделалась для меня чем-то родным, куда, вероятно, я еще много раз буду возвращаться". На хранящихся в нашей семье книгах Скитальца имеются дарственные надписи. На одной — обыкновенная любезная: "Нежно любимому Евсею Марковичу в знак чувств" (С.-П., 1903), на другой — со свойственной Скитальцу эксцентричностью: "Балаклавскому Императору и моему другу государю Евсею Марковичу для памяти о бедном авторе этой книжки на многие лета" (С.-П., 1907). Здесь уместно привести отрывок из воспоминаний отца: "В 1912 году у меня был обыск. Вот жандармский офицер прочел эту надпись, понес и показал книгу жандармскому капитану — начальнику. Тот прочитал и с гневом бросил книжку об пол со словами: Возмутительные шутки позволяют себе эти писатели".
Много лет отец был лечащим врачом Скитальца, который считал, что даже просто приход его уже оказывает целебное действие.
В "Вопросах литературы" (1991, ноябрь—декабрь) напечатаны воспоминания Аспиза о М.П. Арцыбашеве и письма писателя к нему, из которых видно, что их связывали общие интересы, касавшиеся литературы, общественной жизни.
Дружеские отношения Евсей Маркович поддерживал с матерью художника В.А. Серова — Валентиной Семеновной, они переписывались много лет.
Отец был необычайно популярен в Балаклаве. В 1910 году писатель С.Я. Елпатьевский, рекомендуя Владимиру Галактионовичу Короленко Балаклаву, советовал обратиться к Е.М. Аспизу: "Это превосходный человек, друг и любимец всей балаклавской бедноты, превосходно знающий всю Балаклаву, и лучше всех сумеет устроить Вас".
Когда я в 1976 году посетила Балаклаву, больше чем через полвека после того как отец покинул ее, меня там по-родственному встречали старожилы и их потомки. Для них имя Евсея Марковича было легендарным, произносилось оно с любовью и уважением.
К 1914 году Евсей Маркович, поднакопив денег и в совершенстве овладев французским языком, собрался поехать во Францию, чтобы получить врачебное образование. Как политически неблагонадежный, он был лишен права поступить в высшее учебное заведение России. Начавшаяся империалистическая война разрушила его планы.
В 1919 году убежденный холостяк Евсей Аспиз женился на Фане Гиммельфарб (1890—1978), приехавшей в Балаклаву после окончания Харьковского медицинского института. В период встреч будущих супругов их приятель поэт Л.И. Повицкий написал шутливое четверостишие:
На Вашем золотом лице
Сегодня краски будто ярче,
Вы словно в огненном кольце —
Что с Вами, балаклавский старче?
Через два года после женитьбы у них родилась дочь, единственная дочь — автор этого очерка. В 1922 году семья переехала в Москву.
По профсоюзному набору Е.М. Аспиз становится студентом медицинского факультета 2-го Московского университета. Ректор проводил собеседование с поступающими, его интересовал их общий культурный уровень. После обстоятельных ответов Аспиза по отечественной литературе ректор спросил, кого из иностранных авторов он знает. Выяснилось, что абитуриент читал Мопассана, Бальзака, Золя в подлиннике. Дальше беседа продолжалась на разные темы, в том числе и медицинские, уже по-французски.
В течение 22 лет в Балаклаве отец формально считался фельдшером, но по существу выполнял работу врача. Неудивительно, что за три года он блестяще заканчивает университет и становится дипломированным врачом. Специализировался он по туберкулезу, что было связано, как он говорил, с его собственным заболеванием. Еще долго, вплоть до начала Великой Отечественной войны, к нему из Крыма приезжали его старые пациенты, их дети и внуки, уверенные, что только он может их вылечить. Об этом пишет в своей книге упомянутая выше Л. Руднева.
Е.М. Аспиз. Балаклава, 1906 год.
Отец был удивительным диагностом. По виду больного, по его глазам он определял, какой орган у пациента требует лечения. Ему достаточно было приложить палец к телу больного, чтобы с точностью до десятых градуса узнать, какая у него температура. По только ему одному известным показателям он без помощи тонометра абсолютно точно "измерял" кровяное давление. В годы, когда при лечении туберкулеза применяли искусственный пневмоторакс (введение воздуха в полость плевры специальной иглой), Аспиза, который виртуозно выполнял эту процедуру, в трудных случаях срочно вызывали в разные стационары. Он работал в московских противотуберкулезных диспансерах, в одном из них консультировал, был врачом на заводе "Нефтегаз". Пять сезонов он лечил туберкулезных больных на башкирском кумысном курорте в Шафранове, несколько лет он был там главным врачом санатория. Административные обязанности тяготили отца, но его настойчивые просьбы об освобождении от них не удовлетворялись. Однажды, когда он с директором курорта направлялся на собрание, где в очередной раз должна была обсуждаться его отставка, навстречу им попался рабочий, развозивший по санаториям питьевую воду. Тот радостно приветствовал Евсея Марковича и стал говорить о том, какой он хороший руководитель, как легко с ним трудящимся: "хочешь — работай, не хочешь — не работай". Этот эпизод, пересказанный на собрании, убедил присутствовавших на нем, что доктору Аспизу лучше выполнять только лечебные функции.
Во время Великой Отечественной войны отец первые два года находился в эвакуации в Казахстане. В городе Джамбуле он, естественно, лечил больных и, кроме того, преподавал в школе медицинских сестер ряд медицинских и биологических предметов, проводил санитарно-просветительскую работу среди населения. После его возвращения в Москву казахские коллеги часто писали отцу, консультировались с ним по медицинским вопросам. Приезжая в столицу, они неизменно останавливались у нас.
Надо сказать, что почти сорок лет мы жили в одном комнате большой коммунальной квартиры. Кухни не было, в коридоре стояла одна четырехконфорочная газовая плита. Конфликтов, ссор среди населяющих квартиру 20 человек никогда не возникало. Для приезжавших к нам родственников и знакомых из других городов всегда находилось место. На семейные торжества приходило до полсотни гостей, которые располагались и в общем коридоре, дружески общаясь с соседями. Прошло почти сорок лет, как наш дом заняло учреждение и все семьи разъехались по отдельным квартирам. Старшее поколение нашей коммуналки уже отошло в мир иной. Бывшие молодые люди стали дедушками, бабушками и даже прадедушками, прабабушками. И те, кто живы, продолжают общаться. К сожалению, возраст, здоровье и расстояния не позволяют нам видеться столько, сколько хотелось бы, но мы в курсе семейных дел всех, узнавая друг о друге по телефону.
Круг сверстников отца постепенно сужался. Первым из старых друзей, дружба с которым началась еще в Гомеле, ушел из жизни Б.Г. Столпнер (1871—1937) — философ, переводчик Гегеля. В течение многих лет он каждый вечер приходил к отцу играть в шахматы.
Лишился Евсей Маркович и своего приятеля с балаклавских времен — Виктора Рафаиловича Кугеля, крупного издателя, полиграфиста. Он был соратником В. Жаботинского, убежденным сионистом, за что был арестован и расстрелян в Ухтпечлаге в 1938 году.
Жена Кугеля Мария Абрамова была постоянной партнершей моих родителей в карточных играх — 501 и преферансе. Она скончалась в 1974 году, пережив на 4 года свою дочь, подругу моего детства и юности. Их сын Рафаил, инженер, живет теперь в Израиле, его публицистические очерки регулярно печатаются в русских израильских газетах. Он, 11-летний, был первым, кого мой отец встретил в Балаклаве, когда узнал, что у него родилась дочь. Ему он сказал: "Беги, скажи папе, чтобы он не задавался. Я тоже отец!"
Тяжело пережил отец внезапную смерть своего друга литератора А.Б. Дермана (1880—1952), родного дяди мамы, который был моложе его на три года. Они всегда шутили по поводу того, что дядя моложе племянника. К 70-летию дяди племянник написал стихотворение "Спор":
У Казбека с Шат-горою
Был великий спор.
М.Ю. Лермонтов
Племянник мне иль дядя ты?
Об этом мы до хрипоты
С тобою спорим уж полвека.
Достойно ль это человека?
Ведь как-никак, не Шат-гора я,
А ты, сдается, не Казбек.
Любовию к тебе сгорая,
Скажу: ты просто — человек.
Давай покончим на таком
И справедливом, и простом
Вопроса трудного решенье,
Чтоб сдать его в архив забвенья.
Родной, прекрасный мой Евсей!
В теченье целого полвека, —
Уж ты поверь, — клянусь, ей-ей,
Не будет краше человека!
Повышено давленье крови
Во мне столь пламенной любовью:
Перемахнуло за пятьсот!
Волнуется, бурлит, ревет!
Души моей ты витамин!
Ты бром! Ты нитроглицерин!
Ты кислород мне! Ты глюкоза!
Ты — сердца моего заноза!
Поэт А. Дерман,
псевдоним "Все-таки дядя"
В 75 лет отец попал в автомобильную катастрофу. Доставленный в больницу с переломом основания черепа, он две недели оставался без сознания, врачи находили его состояние безнадежным. Мы с мамой поочередно постоянно были при нем, вливали ему ложечкой в полуоткрытый рот раствор глюкозы. И случилось, как все считали, чудо: от открыл глаза и спросил, что с ним.
Одному из наших родственников, который справлялся в больнице о состоянии Евсея Марковича, сообщили: "У Аспиз внематочная беременность". Бедный родственник растерялся, но позволил себе усомниться: "Позвольте, ему, во-первых, 75 лет, во-вторых, он мужчина". Когда об этом рассказали только-только приходящему в себя больному, он резонно заметил: "Если и могла быть у меня беременность, то, разумеется, только внематочная". Тогда все уверились в том, что раз он способен шутить, то будет жить.
Этот человек, которому когда-то посулили один год жизни, с одним функционирующим легким, выжил после тяжелейшей травмы.
Сидят слева направо: С.А. Найденов,
И.С. Рукавишников, А.К. Цакни, Е.Д. Левенсон,
М.Н. Тригони, неизвестная, М.Д. Захарчук.
Стоят: Шмундак, Е.М. Аспиз, Найденова,
А.С. Рославлев, Р.З. Захарчук, С.Г. Скиталец.
Балаклава, 1913 год.
Работать он перестал — было трудно пользоваться транспортом. Память же его не давала сбоев, полностью сохранились профессиональные навыки, родные и знакомые продолжили лечиться у него. Ему подарили особую усиливающую мембрану для фонендоскопа, и он слышал лучше, чем молодые врачи с обычным, нормальным слухом. Очки ему не нужны были: возникшая еще в детстве близорукость с годами компенсировалась возрастной дальнозоркостью. Он много читал, в том числе и медицинские журналы, интересовался тем, что происходит в мире. На всю жизнь запомнила его тогда 10-летняя младшая внучка, как дедушка в ужасе закричал: война! Все бросились к побледневшему Евсею Марковичу и узнали о начале Шестидневной войны 1967 года в Израиле.
Часто приходил к нам старинный приятель моих родителей Лев Повицкий, переживший отца на 6 лет. В своем преклонном возрасте он обладал удивительной памятью и мог часами читать наизусть стихи разных поэтов. Он систематически знакомился с новинками поэзии, легко запоминал понравившиеся ему стихотворения и читал их нам. Ко всем семейным событиям, дням рождений он приносил собственные стихи. К 80-летию отца он написал:
Как много хочется сказать Вам в этот день,
Такой торжественный и величавый!
Но что мои слова? — Лишь отблеск, только тень
Заслуженной неоспоримой славы.
Мы наблюдали Вас в тревожные часы,
Когда бурлила кровь в набухших венах,
Когда страна, народ из мертвой полосы
Метнулись ввысь в дерзайших переменах.
Мы знали Вас в часы обычного труда,
Когда с сердечностью врача и друга
Вы неизменно шли с готовностью туда,
Где звал Вас голос тяжкого недуга.
И в дни былых страшнейших судорог страны,
Когда, казалось, иссякали силы,
Вы, в эти дни тягчайших наших бед войны
Пример гражданской доблести явили.
Вот этот светлый, стойкий, мужественный дух
Струится и сейчас из Ваших глаз спокойных,
Евсей, наш старший брат, наш неизменный друг,
Достойнейший из всех достойных!
Почти ежедневно бывал у нас живущий неподалеку писатель Н.Н. Никандров, который был моложе отца на один год. Они обычно сидели во дворе, вспоминали былое и обсуждали текущие события. В свое время Никандров был весьма популярен. Его высоко оценил Л. Н. Толстой. Неоднократно хорошо о нем отзывались А.И. Куприн, М. Горький, его рассказы хвалили И.А. Бунин, В.Г. Короленко, А.С. Грин. На подаренном отцу вышедшем к 80-летию писателя однотомнике его "Повестей и рассказов" (М., 1958) автор сделал надпись: "Моему современнику, спутнику по ухабистым переходам через длинный ряд разных эпох, земляку по Крыму и другу по настроениям Евсею Марковичу Аспизу на память о пережитом. С сердечным приветом Н. Никандров". Писатель скончался в 1964 году.
Собеседниками отца постепенно становились преимущественно мои сверстники. В день его 90-летия отца в течение дня посетило более сотни человек. Мама вела регистрацию поздравлявших. Это были в основном друзья мои и моей старшей дочери.
У него была плохая зрительная память. Помню такой забавный случай. Старшеклассницей, до войны, я очень увлекалась игрой артиста Художественного театра М.М. Тарханова. Каково же было мое удивление, когда я однажды увидела своего отца беседующим с моим любимым артистом. После того как они расстались, отец сообщил мне: "Это председатель Московского терапевтического общества". Я побежала за Тархановым, чтобы спросить его, с кем он разговаривал. "О, это один бывший актер. Мы с ним когда-то вместе играли. А теперь постоянно встречаемся. Соседи". Оказалось, что они никогда не затрагивали ни медицинских, ни театральных тем.
Отец часто гулял в старом университетском Ботаническом саду, расположенном недалеко от нашего дома. Там образовался круг интеллигентных пожилых людей, некоторые из них стали приходить к нам в гости. С собой в сад Евсей Маркович брал конфеты — угощать детвору. В день 8 Марта он дарил маленькие букетики цветов женщинам нашего дома и знакомым в Ботаническом саду.
Е.М. Аспиз с женой, дочерью и внучкой Лидой. 1945 год.
До последних своих дней он был, как говорят, на ногах. Ходил гулять, делал мелкие покупки возле дома, это входило в его обязанности, читал газеты, слушал радио. Почувствовав себя плохо, он лег и совершенно спокойно начал периодически анализировать свой пульс и дыхание. Как бы абстрагируясь от себя, словно наблюдая за пациентом, он говорил нам, сколько, по его мнению, можно в таком состоянии оставаться живым. По его просьбе приехал брат мамы врач Яков Михайлович Гиммельфарб. Они весело беседовали, вспоминали прожитые годы, констатируя при этом нараставшее ухудшение разных жизненных показателей “пациента”. Перед уходом дядя сказал отцу: "Я не могу представить себе, как я буду жить без тебя", они были дружны с балаклавских времен. Ночью на 92-м году жизни отец скончался. Яков Михайлович, которому сообщили об этом по телефону, тут же поехал к нам. По дороге его сбила машина, и через три дня он умер.
До последней минуты жизни у отца сохранялись память и ясность ума. Последние слова его были: "Я пропадаю..."
Исключительное отношение Е.М. Аспиза к окружающим, в частности к своим больным, доброта, внимание, сердечность снискали ему любовь всех, кто его знал.
Мне часто снится мой отец: то он ведет меня, маленькую, за руку по бульвару, то заразительно смеется над прочитанным, то помогает мне решать задачи по геометрии и тригонометрии, хотя эти предметы он никогда не изучал (я думаю, что автор популярного в Израиле школьного учебника по математике не только наш однофамилец, но и какой-то родственник — у всех Аспизов были незаурядные математические способности). Я вспоминаю рассказы отца о встрече нового, двадцатого, века, о надеждах на будущее. Мажет быть, мне доведется рассказывать своим потомкам о встрече не только нового века, но и нового тысячелетия и о надеждах, возлагаемых на него.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru