[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 1999 АВ 5759 - 7 (87)
О ПРОНИКНОВЕНИИ ДУХА ЕВРЕЙСТВА В ЗАПАДНУЮ ЛИТЕРАТУРУ
Лион Фейхтвангер
Статья впервые опубликована в журнале "Der Spiegel" в №14/15 за 1920 год. На русском языке не печаталась.
Дух еврейства все глубже проникает в европейские литературы. Его мамонизм и материализм угрожают чистоте арийской письменности. Паразитически присасывается он к идеям Запада. Лишает их индивидуальных черт. Развращает ум. Иссушивает чувства. Загрязняет язык. Низводит искусство к пустому острословию и презренному рационализму. Делает его предметом спекуляции. Индустриализирует поэзию, превращает ее в коммерческое предприятие. Третирует ее как оплаченную поденщицу капитала, политики, коварной жажды власти. Мы читаем подобное, слышим такое ежедневно. Но почти всегда — на плохом немецком языке. Если же потребовать подтверждений этого, в ответ обычно приводится указание на большое количество евреев среди европейских литераторов. Еврейская литература, утверждается с возмущением, составляет одну пятую часть всей европейской литературы.
Не будем говорить о том, насколько произ
вольна подобная оценка. Кому, собственно, известно, сколько в Европе литераторов? И кого можно считать литератором? И сколько литераторов-евреев? На какой статистике основывается эта оценка? Не будем вникать во все это, согласимся без каких-либо доказательств — количество евреев среди европейских литераторов необычайно велико.
И что же из этого следует? Да, делались попытки с обеих сторон, с националистско-еврейской и с антисемитской, сконструировать нечто вроде международной еврейской литературы, литературы, хотя и пользующейся разными языками, но имеющей общим то, что ее авторы — евреи. Что из этого получилось? Вавилонское столпотворение, хаотическое, бессмысленное образование. Таким же образом можно было бы сконструировать литературу брюнетов, например, или близоруких. Выбирать еврейское происхождение автора критерием принадлежности к литературе, писать историю еврейской литературы с этой точки зрения — абсурдно.
Мы не будем устанавливать здесь, имеется ли какой-либо другой, кроме языка, критерий принадлежности к народу, но то, что никакого иного, кроме языка, критерия принадлежности к литературе нет, это очевидно. Никогда ни один историк литературы не пытался исключить из греческой литературы тех или иных поэтов потому, что кто-либо из их предков был выходцем из Азии или Египта. Кто причисляет Шамиссо[1] к французской литературе? Ницше или Демеля[2] — к славянской? И что общего у литераторов-евреев, пишущих на разных языках? Мне указывают на некоторые общие признаки "еврейского духа" у Исайи, Филона[3], Гейне! Что общего у библейского Соломона, Иосифа Флавия, Маймонида, Карла Маркса? А творцы Евангелия и каббалы, Спиноза и еврейские авторы французских комедий — где связь между ними? От Вальтера фон Фогельвейде[4] можно проследить линии развития к Гофмансталю[5], и у современного же лирика, пишущего на древнееврейском языке, нет ничего общего с евреем-миннезингером Зискиндом фон Тромберг[6].
Для еврейского духа, говорят оппоненты, характерны рационализм, расчетливость, самомнение и нетерпимость. Показать физические, вещественные признаки неполноценности евреев не удалось до сих пор ни одному антропологу. Когда же речь идет о духовном, обобщение дается весьма дешево, можно болтать выспренную чушь, пускать пыль в глаза. Никто по-серьезному не пытался применять к литературным произведениям евреев упомянутые выше особенности еврейского склада ума. Обычно в спорах используются общие ссылки на Талмуд, вырванные из текста, неправильно переведенные цитаты, сомнительные аргументы, оценки, основанные лишь на чувствах, легко рассыпающиеся в прах, стоит лишь привести любой пример, утверждающий обратное. Рационализм — и каббалистическая мистика! Расчетливость — и евреи-классики средневековья! Самомнение, нетерпимость — и Барух Спиноза! Таких противоречий не выдерживает никакое обобщение.
Что же есть действительного в "проникновении духа еврейства" в европейские литературы? Выделяются ли произведения евреев, пишущих на западных языках, из литератур их стран? Изменило ли участие евреев в литературе той или иной страны "дух" этой литературы? Или эта литература оказала какое-либо воздействие на евреев-авторов?
Да, оказала воздействие, и вот какое: отдельные еврейские авторы, каждый в силу своих возможностей, творил в той литературе, на языке которой он писал, творил в духе этого языка. Это очевидно всякому, кто занимался хотя бы элементарной психологией языка. Духовным для человека является его язык. Познавательной способностью своих слов язык в полной мере охватывает мир. Мыслить, говорить, дает определение еврей Фриц Маутнер[7], значит каталогизировать мир. Каким бы великим ни был поэт, он лишь тогда способен осознать чувства, когда эти чувства переходят из подсознательного в сознательное, когда они переходят в область слов. Язык творит, язык мыслит, язык совершает насилие над одиночкой. Язык — это сфера духовного не только тех, кто сейчас говорит на этом языке, но и тех, кто на протяжении столетий говорил на нем и тем самым воздействовал на него. Вот она связь, которую имеет смысл констатировать, осязаемая, очевидная, не связь случая, как, например, политико-народная, а связь необходимости.
У того, кто однажды продумал, прочувствовал эту связь, болтовня о "проникновении духа еврейства в литературу" вызовет горькую или веселую усмешку. На самом деле все происходит совершенно иначе. Гораздо больше оснований у возмущенного сиониста с презрением говорить об отходе от еврейства тех евреев-литераторов, которые пишут на западных языках. Тот, кто пишет на немецком, думает по-немецки: его мысли следуют немецкому образу мыслей. Плыть против течения языка — бессмысленно. Иному, возможно, и удастся придать особую окраску отдельному слову; возможно, он и сумеет сузить или расширить смысл того или иного слова, но представление о том, что кому-нибудь одному или даже группе литераторов удастся навязать языку свой "дух", такое представление абсурдно. Подобная попытка была бы борьбой одиночек против миллионов, причем не одной, а многих эпох. Инструмент этих одиночек, их собственное оружие, их язык при первом же удобном случае восстал бы против них. Все то, что ему свойственно, язык немедленно и неодолимо усваивает, впитывает в себя, перерабатывает, заново формирует в соответствии с присущим ему внутренним существом; и точно с такой же неизбежностью отталкивает от себя все чуждое ему. Уже на пороге сознания дух языка начинает свою деятельность, принуждает непрерывно меняющееся чувство, возникающую мысль уложиться в рамки языковых конструкций, созданных поколениями.
Именно евреи наиболее ясно поняли этим связи, и благодаря им — от Филона и Спинозы до Маутнера — критика языка была познана глубочайшим образом. Что же иное представляет собой каббала в своей основе, как не полное смирения удивление перед волшебной силой языка? И если еврейская ортодоксальность с эллинистических времен до Мендельсона[8] всеми силами сопротивлялась проникновению в еврейский язык языков западных народов, сопротивлялась переводу Библии, какая иная причина была этому отчаянному сопротивлению, как не горькое понимание того, что вместе с чужим языком в еврейство неизбежно проникнет и чужой дух? Ортодоксы со своей точки зрения были правы. И направление, в котором развивалась литература, развивался язык, на котором они писали, было тем направлением, которому следовали евреи, пишущие на западных языках. Они не вносили в создаваемую ими литературу ничего от древнееврейских ритмов, ничего от древнееврейского "духа". Ужели это "проникновение еврейского духа", если то, что написано Мендельсоном, одним из писателей Просвещения, писавшего на немецком языке, и сегодня звучит как живое слово и стоит далеко впереди, на том пути, по которому движется развитие языка? А как часто при появлении большого западного поэта внимание к нему впервые привлекали евреи, первыми признавали его евреи! Нет, если европейская литература и позаимствовала что-либо от древнееврейского "духа", то произошло это по вине тех арийских писателей, которые перевели Библию своим народам. И уж если — cum grano salis[9] — следует поднимать вопрос о проникновении еврейского духа в литературу Запада, то Мартин Лютер преуспел[10] в этом для германской литературы больше, чем все евреи, когда-либо писавшие на немецком языке, вместе взятые.
Остается рассмотреть необъяснимый факт — почему так много евреев-литераторов. Влечение евреев к литературному творчеству оппоненты объясняют различными малопривлекательными причинами. Тут и боязнь физической работы, и относительно легкий способ добиться денег и успеха, и тщеславие, стремящееся пожинать на этом поприще дешевые лавры, и настойчивое желание навязать свои мысли, свои идеи неевреям. Особенно хитроумные оппоненты угадывают в еврейских литераторах коварных пропагандистов некоего тайного заговора всех пятнадцати миллионов евреев, стремящихся завоевать мировое господство.
Однако истинные причины намного проще. То, что евреи стали литературным народом, было обусловлено преимущественно внутренней необходимостью, глубоко обосновано развитием народа, средой, его окружающей, его историей, судьбой. Внешне и внутренне еврей с самых ранних времен оказался межу Европой и Азией, между миром индивидуальности, миром действий и миром бездействия, преодоления воли, ухода в нирвану. Он был поставлен у слияния трех больших культур — вавилонско-ассирийской, египетской и эллинской. И если не оставаться ко всему этому безучастным, то что же ему оставалось иного, как не попытаться систематизировать противоположные друг другу влияния, упорядочить их, обозначить как-то, каталогизировать, что оставалось ему иного, как не литература? У других народов была общая земля, были общими воздух, история, язык, жизненный уклад. У евреев же в течение двух тысячелетий было общим лишь одно: их Книга. Эта Книга была им государством, историей, смыслом их страданий, единственной связью, именно Книга, лишь она делала их народом. Что же удивительного в том, что они ее комментируют, так и эдак поворачивают ее букву, затрачивая на это всю свою жизнь. Что же удивительного в том, что люди, весь смысл жизни которых, все содержание, вся жизнь которых в Книге, что же удивительного в том, что эти люди стали "литературными"? В самый большой свой праздник обращается еврей к своему Б-гу: "Ничего не осталось нам, кроме этой Книги". Обрядовый закон требует от еврея, чтобы он мог читать и писать. Даже в самые мрачные времена среди евреев почти не было неграмотных, и только еще один народ связал свою судьбу с литературой так же сильно, как и евреи, это народ Конфуция.
Жизнь, судьба евреев должны были особенно сильно развить в них качества, присущие литераторам (не поэтам: эта область — для себя; впрочем, и поэты среди евреев встречаются весьма часто). Странствия по миру сделали глаз евреев зорким, обострили их для космополитических связей, развили у них чувство языка, помогли понять его релятивность, дали — поскольку многие евреи были и есть двуязычны — свободу и беглость в выражении мыслей и чувств. Вынужденный постоянно защищаться, еврей стал риторичным, научился всем приемам ораторского искусства и литературных эффектов. Постоянная зависимость от других сделала его психологом, заставила приспосабливаться к окружающим, быть справедливым к оппоненту. Нужда вынудила еврея искать первопричину своих страданий, ясно представлять их себе, назвать их, суметь объяснить, почему он страдает.
Вот где источник литературной склонности еврея, основы его выдающейся литературной одаренности. По тем же причинам высока на Западе и активность евреев-читателей.
О проникновении духа еврейства в западную литературу речь может идти лишь тогда, когда появится живая еврейская литература, то есть литература на древнееврейском языке. Возможно, сионистам и удастся сделать древнееврейский язык вновь живым языком. Если последующие поколения будут столь же активными, как нынешнее, это должно произойти. Ведь совсем мертвым древнееврейский язык никогда и не был, никогда он не был, подобно латыни, только языком церкви и ученых. Но художественные произведения на древнееврейском языке нынешнего дня имеют пока внутреннюю скованность латинских произведений средневековья, они имеют вкус консервов, и потребуется еще некоторое время для того, чтобы произведение, написанное на древнееврейском, стало произведением взрослой, естественной, живой литературы. Лишь тогда, когда еврейская духовность не будет вынуждена растворяться в европейской, когда она сможет выкристаллизовываться в еврейскую литературу, лишь тогда можно будет говорить о "проникновении еврейского духа еврейства". Лишь тогда — нам на счастье и на горе — можно будет говорить о том, что вторично после установления христианства мир будет пронизан духом еврейства.
Публикация, перевод и примечания
Льва Миримова
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru