[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 1999 ТАМУЗ 5759 — 6 (86)
ЧЕЛОВЕК МУДРОГО ЮМОРА
Борис Ефимов
Ефим Зозуля? — может спросить иной читатель нового поколения. — Что-то не знаю такого.
Охотно этому верю. И потому позволю себе сразу же привести коротенький рассказ-новеллу несправедливо забытого писателя.
"Был один медник, очень недовольный жизнью. Ему ничего не нравилось. Лицо у него было косое, злое и испуганное. В будни он работал, а в праздники бродил по городу, изливался желчью и все критиковал. Но никому о критике своей не говорил. Боялся.
Так прошло тридцать лет.
К косому и испуганному лицу его прибавилась седая, косая, ехидная борода. А он все злился и все критиковал.
Наконец решил излить злобу. Придумал пакость.
Сам изобрел и выстроил огромную медную трубу, которая, если завести в ней особую пружинку, могла прорычать на весь город самое неприличное ругательство.
Десять лет он строил эту трубу. И вот ночью собрал трубу, высунул в окно, завел пружину на семь часов утра, затем быстро уложил свои вещи, побежал на вокзал и — уехал.
В заведенный час труба прорычала свое ругательство. Но был уже рассвет. Пели петухи. Звенел трамвай. Грохотали телеги. Оглушительно свистели поезда.
И рев медниковой трубы потерялся в звуках жизни. При синем небе и восходящем солнце, в свежей радости утра неприличное слово прозвучало, как благословение.
А отсутствия старого медника никто не заметил".
Эта, на первый взгляд, простенькая, несколько забавная притча пронизана тем светлым жизнеутверждающим мировоззрением, лежащим в основе всего творчества Зозули.
Нелегкими были молодые годы писателя. Он познал и изнурительный труд чернорабочего, и издевательскую муштру царской казармы, и неволю тюремной камеры за участие в революционном движении. Но это не мешает ему получить серьезное самообразование, изучать философию, увлекаться учением Спинозы, увлекаться искусством, писать о нем статьи, которые, впрочем, никто не печатал.
Но никакие жизненные испытания не лишают его оптимизма, тяги к творчеству. И он добивается своего — его рассказы, новеллы, очерки появляются в печати.
Я познакомился с Зозулей в бурном восемнадцатом году в Киеве и как-то сразу с ним подружился. Уже тогда он мне понравился своим добродушным лукавым юмором, какой-то мудрой рассудительностью. Остросюжетные события, и это естественно, происходили не только в политической и общественной, но и личной жизни людей. Под гром и тревоги гражданской войны люди жили своей жизнью: влюблялись, ревновали, сходились, расходились. Как-то Зозуля познакомил меня и моего брата Михаила со своими друзьями из Москвы — поэтом Александром Вознесенским и его женой актрисой Верой Юреневой. И так случилось, что между Михаилом и Юреневой начался роман. Зозуля был этим крайне недоволен.
— Зачем это? — говорил он мне, слегка потряхивая головой (у него был легкий тик). — Не будет из этого ничего хорошего.
И, как положено писателю, мыслящего образами, продолжал:
— Застанет их Вознесенский, ударит Кольцова палкой, выбьет глаз. Что тут хорошего?
— Зозулечка, — засомневался я. — Ну, почему обязательно выбьет глаз? Может быть, обойдется серьезным разговором?
— Не знаю, не знаю, Боречка, мне представляется именно такая картина. Палкой в глаз.
Это предположение, не скрою, весьма меня напугало, и я даже решился заговорить на эту тему с братом, но он только от меня отмахнулся. Действительно, никаких трагедий не произошло — Вознесенский примирился с фактом и скоро нашел утешение в лице одной из слушательниц созданной им Студии экранного искусства, а Кольцов и Юренева вступили в добрые супружеские отношения.
— Ну вот, Зозулечка, все и обошлось, — сказал я.
— Жизнь — это сложная штука, Боречка, — наставительно и с легкой улыбкой ответил он. — Одна семья распалась, другая образовалась. Глаз остался, но осталась и палка.
Начавшаяся в Киеве дружба с Зозулей, крепкая, искренняя, душевная, продолжалась и в Москве.
Зозуля был в числе маленькой группы писателей и журналистов, по инициативе которых в 1923 году возник журнал "Огонек". Он с увлечением и жаром окунулся с первого же номера в работу по редактированию и выпуску журнала, с радостью вдыхая в себя, как он сам выражался, "воздух типографии — нежную и суровую смесь краски, скипидара, свинца и пыли". Пятнадцать лет Зозуля проработал в руководстве "Огонька". С его именем связано также создание популярной Библиотечки "Огонька".
Редакционная работа сочеталась у него с писательской. Из-под пера Зозули выходит ряд рассказов и новелл. Его литературная манера отличается какой-то особой, присущей ему острой наблюдательностью, вдумчивым и зорким интересом ко всем бесконечно большим и бесконечно малым явлениям окружающего мира. С неиссякаемой писательской любознательностью Зозуля подходит к сложной путанице человеческого общества. Он смотрит на жизнь не через натуралистические очки, а прибегает к социальной фантастике, образно говоря, чередуя в своих руках микроскоп и телескоп, рассматривая то обобщенные социально-философские схемы ("Гибель главного города", "Рассказ об Аке и человечестве", "Студия любви к человеку"), то ничтожные происшествия серенькой жизни маленьких людей ("Прислуга", "Хлеб", "Тиф").
Много и плодотворно трудясь как писатель и редактор, Зозуля одновременно вел большую общественную работу как воспитатель литературной молодежи. Он организовал при "Огоньке" известные литературные декадники, на которых для чтения и обсуждения новых стихов собирались за "круглым столом" молодые поэты. При отеческой помощи и внимании Зозули многие из них именно на страницах Библиотечки "Огонька" увидели свои произведения впервые напечатанными. Среди них ставшие впоследствии широко известными, С. Михалков, К. Симонов, Е. Долматовский, М. Алигер, С. Васильев, Я. Смеляков и другие. Вот как вспоминает об этом поэт Сергей Васильев:
Был такой Ефим Зозуля,
друг поэтов молодых,
как по компасу, бывало,
выводил он в люди их.
...Все там были — ели-пили,
начинали путь с азов —
Михалков, Ошанин, Кедрин,
Коваленков, Железнов.
Все нетвердо танцевали
от заглавной буквы "А" —
Алигер и Долматовский,
и покорный ваш слуга.
В середине 20-х годов после долгого перерыва стали возможными для советских граждан зарубежные поездки, и мы задумали с Зозулей поехать в Берлин. То была нелегкая затея — получить французскую визу на советский паспорт представлялось невозможным. Нам пришлось приложить немало усилий, чтобы устранить все препятствия. В то же время при пересечении нами германско-французской границы никто не поинтересовался ни нашими паспортами, ни нашими визами. Мы просто перешли с одной вокзальной платформы на другую и сели в поезд, который через несколько часов доставил нас на Гардю Нор (Северный вокзал) Парижа. Не зная усталости бродим по улицам, площадям и бульварам знаменитого города, поднимаемся на Эйфелеву башню, не без волнения стоим у импозантного мемориала Наполеона, гуляем вдоль бурлящих Елисейских полей, по узкой каменной лестнице поднимаемся на вершину Собора Парижской Богоматери, почтительно стоим у стены Коммунаров на кладбище Пер-Лашез. Короче говоря, совершаем классическое, элементарное знакомство с достопримечательностями Парижа.
...Промчались годы. И все они были отмечены неизменной, "нержавеющей" дружбой с Кольцовым и со мной. Но пришли тяжелые времена. Безвременная гибель Кольцова была тяжелым ударом не только для меня, его родного брата, но и для Зозули, его ближайшего друга. Само собой, он был не только отстранен от работы в "Огоньке" — перед ним закрылись двери издательств, произведения его больше не печатали.
...Писатель Ефим Давыдович Зозуля погиб на фронте суровой военной осенью 1941 года. Четвертого июля пятидесятилетний писатель ушел в ряды московского ополчения. Ушел, чтобы драться за свою страну, за свою Москву, в которой он родился, за все, что он любил и чем дорожил в жизни.
Ушел, чтобы больше не вернуться в свою маленькую семью, к своим незаконченным рукописям...
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru