[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 1999 ИЯР 5759 — 4 (84)
Литературно-прокуратурный синтез
Борис Ефимов
Весьма любопытной фигурой остался в моей памяти Лев Шейнин — личность своеобразная, парадоксальная, ни в какие привычные рамки не вмещающаяся. В нем, казалось, совмещались два человека. Один — веселый, общительный, балагур, "душа общества", подкупающий редким даром рассказчика, мастер добродушных, смешных розыгрышей. С ним были дружны такие известные деятели культуры, как Иван Берсенев, Григорий Александров, Юрий Завадский, Василий Гроссман, братья Тур, Фаина Раневская, Роман Кармен, Мария Миронова, Константин Симонов. Шейнин и сам был одаренным литератором — его перу принадлежит книга "Записки следователя", бестселлер той поры, пьесы и киносценарии. Но был и другой, как бы остававшийся в тени Шейнин — следователь по особо важным делам Прокуратуры СССР. И многие уже догадывались, что Шейнин не только имеет дело с уголовниками — жуликами, ворами и спекулянтами, описываемыми в "Записках следователя" весело и благодушно, но имеет также прямое отношение к страшной карательной машине сталинского режима, тем более что не была секретом его непосредственная близость к Андрею Вышинскому, бессменному обвинителю на инсценированных процессах 30-х годов. Уместно упомянуть, что именно Вышинский обогатил советскую юридическую науку замечательным постулатом: "признание — царица доказательств". Достаточно было признания, легко получаемого от арестованных в застенках тюрем, чтобы признать их “врагами народа”. Для добывания "царицы доказательств" применялась целая система истязаний — физических и психологических. Думается, Лев Романович, будучи по должности помощником Вышинского, не мог не быть в курсе этой системы, хотя не верится, что он был непосредственно к ней причастен.
Мы состояли в дружбе, я был для него — "Боря", он для меня — "Лёвчик".
...Вспоминается Нюрнбергский процесс, на котором Шейнин возглавлял группу наших журналистов, писателей и кинематографистов. На процессе он выступал советским обвинителем по разделу об ограблении музеев и вывозу гитлеровцами в Германию ценнейших произведений искусства. Как известно, самое активное участие в этом наглом хищническом ограблении принимал Геринг, украшавший крадеными картинами стены своих вилл. Он слушал перевод выступления Шейнина с явным раздражением, выразительно разводя руками и пожимая плечами, демонстративно снимая и швыряя перед собой радионаушники. Наконец он разразился репликой:
— Не кажется ли господину обвинителю, что он пользуется фальшивыми фактами?
Лёвчик проявил находчивость, незамедлительно ответив:
— А не кажется ли господину Герингу, что он больше не рейхсмаршал, которому дозволено перебивать кого угодно, а преступник, отвечающий за свои преступления?
Как-то Шейнин предложил мне поехать вместе с ним отдохнуть и подлечиться в Кисловодск. Мне, откровенно говоря, лечиться было не от чего. Но Лев Романович к этому времени обзавелся болезнью, не совсем обычной и, увы, неизлечимой, — ракобоязнью. Он не переставал говорить о коварстве этого недуга, который, по его сведениям, может возникнуть из любой родинки, бородавки, царапины. Однажды он чуть ли не силой поволок меня на прием к видному профессору, генералу медицинской службы.
— Уверяю вас, Боря, — настаивал он, — это необходимо. Надо время от времени проверяться. Сначала профессор примет меня, а потом вас.
Так и сделали. Я подождал в приемной, куда минут через двадцать вышел Шейнин. Профессор осмотрел меня быстро, довольно небрежно и отпустил, сказав, что не видит оснований для беспокойства и специального обследования. Но Шейнин вцепился в меня мертвой хваткой:
— Боря! Скажите честно, что он сказал вам обо мне? Ничего от меня не скрывайте! Что он сказал?
— Лёвчик! Ничего он о вас не говорил.
— Нет! Говорите правду! Не сказал ли он "плохи дела у нашего Льва Романыча"?
— Клянусь вам, Лёвчик, абсолютно ничего такого он не говорил!
Но Шейнин смотрел на меня подозрительно и долго не мог успокоиться.
В Кисловодске мы застали веселую и дружную компанию: там отдыхали Константин Симонов, фельетонист-сатирик Григорий Рыклин, композитор Марк Фрадкин, поэт Михаил Матусовский. Была там и популярная эстрадная пара Мария Миронова и Александр Менакер. В дороге я имел неосторожность рассказать Шейнину со слов писателя-юмориста Бориса Ласкина "байку" о том, как Менакер понес своего кота на некоторую положенную котам операцию и, сидя в приемной ветеринарной лечебницы рядом с двумя симпатичными женщинами, пришедшими со своими собачками, разглагольствовал о своей любви к животным, о том, что, несмотря на свою занятость, принес своего котика, у которого заболели ушки. Дамы слушали его с умилением. Тут из операционной вышел мрачный человек с измазанными иодом руками и громко возгласил: "Кто здесь Менукер? На кастрацию!"
Бедный Александр Семенович съежился, боясь взглянуть на своих соседок, а хирург, повысив голос, повторил: "Менукер! На кастрацию!"
Эта "байка" безумно понравилась Шейнину. Он долго хохотал, повторяя эту фразу. Но так случилось, что в Кисловодске, выходя из нашего санатория имени Орджоникидзе, мы проходили мимо другого санатория, поменьше, где жили Миронова с Менакером, и тут Шейнин неизменно кричал: "Менукер! На кастрацию!"
При мне Александр Семенович жалобно говорил:
— Лев Романович! Я вас умоляю. Неудобно же... И потом, ничего этого не было. Борька Ласкин все выдумал. Прекратите, пожалуйста!
— Да, да, Саша, — отвечал Шейнин. — Простите. Больше не буду.
На следующее же утро все повторялось сначала. Снова зычно гремело: "Менукер! На кастрацию!" Бедный Менакер снова умолял Шейнина, и Шейнин давал обещание прекратить.
Развлекались, как могли. Однажды, возвращаясь к себе в номер, я столкнулся с выходившими из санатория Симоновым и Шейниным. Они как-то странно на меня посмотрели и ускорили шаги. Я подозрительно посмотрел им вслед, но, войдя в номер, ничего особенного не обнаружил, пока не заглянул за полог огромной двуспальной кровати и увидел... свирепо на меня глядевшего большого рыжего петуха, привязанного к спинке кровати моим лучшим галстуком. От неожиданности я оцепенел. А дело было вот как. Шейнин с Симоновым, проходя по рынку в городе, увидели этого петуха, и поэта сразу посетила светлая идея — подбросить его Ефимову. В дальнейшем этого петуха подбрасывали в санузел к Григорию Рыклину, от него — Марку Фрадкину, дальше следы его затерялись...
Шейнин продолжал преуспевать на литературно-театральном поприще. Его пьесы (некоторые в соавторстве с братьями Тур) ставили такие театры, как Камерный и Ленинского комсомола, выходили на экран фильмы по его сценариям, переиздавались дополненные новыми увлекательными новеллами "Записки следователя". Надо думать, что он преуспевал и в своей ипостаси "следователя по особо важным делам". Он был, как говорится, "в полном порядке". И вдруг... Встретил я на улице Сергея Михалкова и от него услышал:
— А знаешь, Боря? Этого толстяка Шейнина посадили. Говорят, упал в обморок, когда за ним пришли. Там теперь, поди, похудеет.
Я остолбенел.
— Да ты что, Сережа? Шейнина посадили? Да он сам всех сажает.
— Ну и что? — философски заметил Михалков. — Сажал, сажал и досажался.
Года через полтора Шейнин вышел на свободу так же внезапно, как и был арестован. Мы с ним встретились в Серебряном бору. Конечно, он не стал посвящать меня в причины своего ареста, ограничившись чисто бытовыми подробностями и сказав между прочим:
— Боря, спросите у Тамары, с каким олимпийским спокойствием я уходил из дома.
Я вспомнил слова Михалкова и, признаться, остался в недоумении: что было на самом деле — обморок или олимпийское спокойствие. Однако меня все еще интересовали причины его ареста. Однажды, оглянувшись по сторонам и понизив голос, он произнес одно слово: "Михоэлс...".
Смысл этого более чем краткого ответа стал мне ясен только несколько лет спустя, когда после смерти Сталина люди стали откровеннее и Шейнин поведал мне, что с ним произошло. Он был командирован в Минск в качестве следователя по особо важным делам в связи с загадочной гибелью Михоэлса. И для опытного Шейнина не представило большого труда установить, что никакой официально объявленной автомобильной аварии не произошло, а было хорошо подготовленное циничное убийство, следы которого вели непосредственно в органы государственной безопасности, в частности к весьма высоким особам. Можно не сомневаться, что самая тщательная слежка велась и за следователем по особо важным делам. От него, видимо, ожидали, что он подтвердит факт аварии и чистую случайность гибели выдающегося артиста. Таким образом, следовательская зоркость, опыт и умение Шейнина оказали ему в данном случае плохую услугу. "Наверху" сочли необходимым срочно, немедленно "убрать" слишком дотошного следователя.
Я уже рассказывал о преследовавшей Шейнина "канцерофобии", попросту говоря, боязни заболеть раком. К счастью, сия чаша его миновала. Этот, повторяюсь, незаурядный, сложный, парадоксальный человек ушел из жизни совсем не старым, скоропостижно от сердечного приступа, хотя никогда на сердце не жаловался.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru