[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2014 ИЯР 5774 – 5(265)
Мои воспоминания из Советского Союза
Борух-Мордехай Лифшиц
«Лехаим» продолжает публиковать фрагменты из мемуаров реб Мотла-шойхета (Боруха-Мордехая Лифшица). Лифшиц, киевский хасид, семь лет отсидел в лагерях за переписку с Любавичским Ребе, после освобождения выучился на шойхета и моэла и работал преимущественно в Москве, откуда уже в 1993 году эмигрировал в США.
Синагога Бродского. Киев. Конец ХХ века
Интерьер одной из киевских синагог в дореволюционное время
Мое рождение и детские годы
Я родился 30 ава 5676 (29 августа 1916) года в городе Киев, где жили тогда мои родители — р. Залман и Фрума-Сара, да покоятся они в мире. Мой отец был чернобыльским хасидом, а мать происходила из семьи горностайпольских хасидов.
В возрасте около шести лет родители послали меня учиться в хедер.
Как известно, при коммунистическом режиме (в начале двадцатых годов) хедеры (и ешивы) повсеместно закрывались и вообще еврейское религиозное образование находилось под строжайшим запретом. Те хедеры, которые еще сохранились, — это были так называемые «подпольные хедеры», организованные любавичскими хасидами, посланниками предыдущего Любавичского Ребе рабби Йосефа-Ицхока Шнеерсона (Ребе Раяца), да покоится его душа в раю. На учебу в один из таких «подпольных хедеров» меня и отправили мои родители.
Невозможно себе представить тот уровень самопожертвования, на который шли люди, бравшиеся обучать еврейских детей Торе, в особенности те, кто становился меламедами в «подпольных хедерах». С этой должности открывалась практически прямая дорога к смертному приговору в случае, если бы «органам» удалось схватить меламеда «на месте преступления» — то есть во время урока.
Я помню, как схватили моего меламеда р. Элиэзера (Лейзера) Пайкина — в тот момент, когда он в хедере учил с детьми Тору. Евсекция[1] устроила тогда открытый процесс — «чтобы услышали и убоялись»[2]. Конечно, сейчас я уже не помню точно, к какому наказанию его приговорили, тем более что конкретный срок был не столь важен, поскольку р. Лейзеру тогда было уже под девяносто и даже краткое заключение, скорее всего, стоило ему жизни… После этого, понятное дело, больше меламедов у нас не было.
Город Киев — нижняя часть
Прежде чем продолжить свой рассказ, я хотел бы вкратце обрисовать, как выглядел Киев в годы моего детства. В то время город разделялся на две части — верхнюю и нижнюю (Подол), границей между которыми был Днепр.
До революции евреи могли жить только в нижней части Киева, где сформировался центр еврейской жизни города — синагоги, хедеры, ешивы. Наша семья тоже жила в этой части города.
В нижней части Киева было 20 синагог, в которых ежедневно собирались миньяны по утрам и вечерам, а также проводились уроки Торы. Только на Ярославской улице, где я жил, было восемь синагог, а в одном из дворов располагалось целых пять микв!
К сожалению, были в Киеве и две не слишком ортодоксальные синагоги. Одна называлась Водяная (там молились те, кто работал на реке), другая — Шнайдерише шул («Синагога портных»). В них арон-койдеш был совмещен с бимой, на которой читали Тору. А когда в эти синагоги приглашали хазана вести субботние молитвы (а в Киев часто приезжали известные хазаны со всего мира), то у дверей там ставили в пятницу вечером специальных людей, которые впускали желающих послушать хазана только после предварительной оплаты! «Хазанам нужны деньги», — утверждали руководители синагог…
В Рош а-Шоно молитва минха заканчивалась во всех киевских синагогах практически в одно и то же время, так что большинство евреев Киева одновременно выходили на ташлих, и улицы города буквально чернели от множества евреев в черных сюртуках (надеть в подобный момент короткий пиджак считалось позорным).
В канун Йом Кипура киевские евреи устанавливали вдоль улиц столики с леках — медовым пряником. А что творилось в Киеве во время капойрес — невозможно описать!
В конце нэпа власти начали понемногу «закручивать гайки», в том числе и в еврейском вопросе. Одним из проявлений этого стала большая трагедия, произошедшая в Киеве в месяце тишрей 5687 (1926) года.
На праздник Симхас-Тойре в Тальнерской синагоге молитву вел хазан в сопровождении хора. В зале находилось множество состоятельных киевских евреев, большинство — с золотыми часами, у их жен пальцы были украшены золотыми кольцами, а уши — золотыми серьгами.
Внезапно в синагогу ворвались коммунисты, да сотрутся их имена, и отключили в здании электричество, так что в зале воцарилась кромешная тьма. Поднялся страшный шум, началась паника, и евреи устремились к дверям. Так как на втором этаже была только одна дверь, многие начали прыгать в окна — некоторые при этом разбились насмерть! А в это самое время трое коммунистов-убийц набрасывались на убегающих евреек, срывая с них золотые кольца…
Дом престарелых под эгидой еврейского благотворительного
общества. Киев.
Начало XX века
Город Киев — верхняя часть
До революции там жили только те евреи, которые могли (благодаря купеческому званию и т. п.) проживать вне пределов черты оседлости. Вообще, в этой части города я бывал не часто — мне просто нечего было там делать. Основная еврейская жизнь Киева проходила на Подоле — в нижней части.
Не знаю точно, сколько синагог было в верхней части Киева. Но две большие тамошние синагоги — Бродского и Купеческая — были известны каждому.
Синагога Бродского была построена около ста лет тому назад[3] богатым евреем по фамилии Бродский и в свое время считалась самой большой в Европе. Чтобы получить разрешение на ее строительство, Бродский был вынужден построить за свои деньги еще несколько зданий в Киеве — большую больницу и др.
Синагога Бродского находилась в самом центре города и занимала почти целый квартал.
Купеческая синагога была очень красивой. В ее нижнем этаже размещался маленький штибл (молитвенный зал), а наверху молились домохозяева, люди благочестивые и знатоки Торы. Молитву там вел хазан в сопровождении хора. Фамилия хазана была Кромский, и однажды он начал принимать в свой хор также и девушек! Из-за этого все строго соблюдающие евреи перебрались в штибл — там они молились и изучали Тору.
Синагога Бродского была закрыта властями в двадцатых годах. Вначале она была передана «еврейской общественности» города и стала Домом культуры, а позже в здании разместился кукольный театр. Купеческая синагога продержалась после этого еще несколько лет, но в середине тридцатых годов была закрыта и она.
Раввины Биньёмин-Элиёу Городецкий и Биньёмин Липман (справа)
Хабад в нижней части Киева
На Подоле жил еврей по имени р. Яаков Майзлик, также известный под прозвищем Яаков-столяр. Он собирал деньги на подпольные хедеры и ешивы — из них платилась зарплата меламедам и преподавателям.
Р. Яакова Майзлика в итоге арестовали и судили за его «преступления». На суде он признал, что поддерживал работу хедеров и более того — намеревается заниматься этим и в будущем. Его приговорили к двум годам тюрьмы, и Киев остался без талмуд торы и ешивы.
В конце лета 5686 (1926) года в Киев приехал раввин р. Биньёмин-Элиёу Городецкий. Ребе Раяц послал его в город с тем, чтобы он занял пост раввина Киева и его окрестностей. Кроме того, он стал раввином любавичской синагоги в Киеве, и с его приездом началось в прямом смысле слова возрождение киевского Хабада.
Р. Биньёмин Городецкий был очень красноречив. Когда в Киеве проводились хасидские фарбренгены, все любавичские хасиды (в том числе и люди уже в возрасте) собирались обычно именно у него.
В конце 5688 (1928) года коммунистические власти закрыли микву на Подоле. Двумя годами позже была закрыта также и другая миква — в центре Киева. Тогда р. Биньёмин Городецкий занялся сооружением нелегальных, «подпольных» микв. Одну такую микву р. Биньёмин устроил в доме р. Яакова Майзлика. Нетрудно себе представить, сколько самопожертвования для этого требовалось, но р. Биньёмин ничего не боялся. У него к тому времени уже был богатый опыт непростых испытаний, и он всегда руководствовался одним принципом: если нужно — значит, нужно. Только так и никак иначе!
Ешива «Томхей тмимим — Любавич» в Киеве
В начале 5689 (осенью 1928) года, после закрытия любавичской ешивы «Томхей тмимим» в Невеле, один из ее классов перебрался в Киев и обосновался в большой синагоге на Соломенке.
В киевской ешиве собрались замечательные ребята — масмидим и ойвдим[4]. Машпия[5] в киевской ешиве был р. Биньёмин Липман, также известный как Биньёмин Минскер («из Минска»), да отомстит Всевышний за его кровь. Должность машгиаха[6] занимал р. Михоэль Липскер.
Биньёмин Липман был настоящий ойвед. Во все памятные даты студенты киевской ешивы приходили в синагогу на Соломенке, где р. Биньёмин проводил с ними фарбренгены — у него всегда было что им рассказать. Фарбренгены, на которых он выступал, обычно заканчивались в три-четыре часа утра. И когда люди выходили от р. Биньёмина после такого фарбренгена, окружающий мир стоил в их глазах не дороже чесночной шелухи!
До сего дня у меня в голове звучит порой нигун «Авойдо», который р. Биньёмин часто пел на хасидских фарбренгенах.
Члены Евсекции, да сотрутся их имена, стали размышлять о том, как бы им уничтожить эту ешиву. Поскольку она находилась в синагоге, расположенной рядом с вокзалом, Евсекция стала выступать под предлогом того, что необходимо проложить новую железнодорожную линию — по Соломенке, как раз там, где стоит здание синагоги!
Изобретя себе такое оправдание, злодеи, да сотрутся их имена, не стали долго раздумывать. Они закрыли ешиву и разрушили синагогу!.. Киевской ешиве «Томхей тмимим» пришлось перебраться в другую синагогу, на окраине города, в районе под названием Демиевка.
После этого киевская ешива «Томхей тмимим» еще сумела продержаться несколько лет, несмотря на все обрушивавшиеся на нее несчастья. В начале 5694 (осенью 1933) года коммунисты решили арестовать учащихся ешивы за их страшное «преступление» — изучение Торы. К счастью, ешиботникам удалось сбежать через окно, так что представителям властей не осталось ничего другого, кроме как закрыть синагогу, заколотив входную дверь досками.
Так была закрыта ешива «Томхей тмимим» в Киеве. Большинство ее студентов разъехалось по разным городам.
Раввин Авроом Дрейзин
Киевская ешива для молодежи
Кроме ребят, которые учились в ешиве «Томхей тмимим», в Киеве было еще несколько молодых людей (включая и меня), занимавшихся в другой ешиве, поменьше. Она находилась на Подоле, но свою жизненную силу черпала в большой ешиве.
Как и «Томхей тмимим», малая ешива также постоянно сталкивалась с разными проблемами. Даже машпиим и преподавателей найти было совсем не просто. Было несколько меламедов, которые, не считаясь с опасностью, давали нам уроки в ешиве, но их обычно надолго не хватало — никто не хотел очутиться в ссылке в Сибири.
Среди преподавателей малой ешивы были р. Яаков Львов, р. Йона Житомирер и р. Авроом Дрейзин (также известный как Авроом «Майорер»).
Мало кто выказывал в те времена такое самопожертвование, как р. Авроом Дрейзин. Он оставил семью в Москве и приехал в Киев давать уроки Торы, что тогда в буквальном смысле слова было сопряжено со смертельной опасностью. Если бы его, не дай Б‑г, схватили, ему грозило бы — в лучшем случае — десять лет сибирской ссылки. В худшем же случае приговором мог быть и расстрел!
Вскоре после закрытия властями киевской ешивы «Томхей тмимим» прекратила свое существование и наша ешива для молодежи. На то было несколько причин. Во-первых, не осталось меламедов, которые могли бы вести с нами занятия. Во-вторых, руководство киевских синагог больше не давало разрешения использовать их помещения для подпольных хедеров и ешив, поскольку злодеи, да сотрутся их имена, предупредили их: если в какой-то из синагог будут обнаружены дети, изучающие Тору, все руководство этой синагоги будет сослано в Сибирь!
На Подоле действовала еще одна ешива — для ребят постарше. Это была миснагидская[7] ешива, во главе ее стоял рав Моргенштерн, а директором был р. Айзик Лифшиц. Учились в ешиве замечательные ребята.
Где-то в период 5697–5699 (1937–1939) годов рав Моргенштерн был арестован, и его дальнейшая судьба неизвестна… Да отомстит Всевышний за его кровь!
Кустари, надомники и артели
В конце периода нэпа часть религиозных евреев добывала себе пропитание, занимаясь ручным трудом прямо на дому. Такие люди назывались кустарями. Обычно они организовывались в небольшие группы, в которых, кроме собственно работников, был также еще и управляющий, отвечавший за закупку сырья и сбыт готовых изделий. Такого рода труд был словно бы специально создан для религиозных евреев, которым иначе приходилось бы, работая на государственных предприятиях, регулярно нарушать субботу и праздники.
Несколько лет спустя, когда период нэпа завершился, был отменен и «кустарный способ производства». Вместо кустарей было введено понятие «надомники». Это были люди, получавшие с государственных предприятий сырье, обрабатывавшие его на дому в удобное для себя время и возвращавшие обратно готовые изделия, за что руководство предприятия выплачивало им определенную сумму. Понятно, что такой вид работы тоже вполне подходил религиозным евреям — они спокойно могли не работать по субботам и в дни праздников.
Тогда же стали создаваться и артели — небольшие кооперативные предприятия. В отличие от кустарей и надомников, работавших на собственном оборудовании, производственные мощности артелей, как и выпускаемые ими товары, находились в государственной собственности. Зарплату их работники также получали в установленном государством порядке. Понятно, что в артелях, как и на остальных советских заводах и фабриках, людям приходилось работать в строгом соответствии с требованиями закона, то есть в том числе по субботам и в праздники. Однако в некоторых артелях руководящие посты занимали религиозные евреи, и им удавалось устроить все так, что на практике в эти дни никто не работал.
Йехиэль-Михл Рапопорт
Экономическое положение нашей семьи
По разным причинам экономическое положение нашей семьи в те годы было очень тяжелым. Не хватало всего — даже хлеба! К тому же, не про нас будь сказано, заболел мой отец, да покоится он в мире. До болезни он, как и многие другие евреи в тот период, работал надомником — скручивал хлопковые нити. Это была такая работа, что, прозанимавшись ею целую неделю, он получал сумму, которой едва хватало на буханку хлеба. Нередко случалось, что нам не на что было сказать амойци[8] в субботу, не говоря уже о том, чтобы положить на стол лехем мишне…[9]
В связи с тяжелой экономической ситуацией в родительском доме я был вынужден искать себе какое-нибудь занятие, чтобы иметь заработок и помогать родителям с парносой.
Согласно тогдашним законам, кустарями и надомниками могли работать и молодые люди в возрасте 16–18 лет — официально считалось, что они «осваивают специальность». И поскольку мне в 5692 (1932) году как раз исполнилось шестнадцать, я и стал кустарем.
В Киеве тогда жил известный столинский хасид, возглавлявший одну из таких кустарных артелей. Его звали Мордехай (Мотл) Этингер. Его артель занималась переплавкой металлолома. Я понравился Мотлу, и он взял меня в ученики, стал обучать тонкостям своего ремесла и я даже получал какие-то деньги за работу.
По окончании рабочего дня я обычно ходил на занятия группы «Тиферес бахурим». <…>
Массовые аресты хасидов Хабада
Каким бы тяжелым ни было положение до того, подлинная тьма наступила в 5696–5698 (1936–1938) годах, когда начались массовые аресты клей койдеш[10] — раввинов, шойхетов, хазанов, а также — да не будут рядом помянуты — попов и прочих религиозных деятелей. Аресты любавичских хасидов в этот период проходили в Киеве, в Москве, в Ленинграде и в других городах.
Наша группа «Тиферес бахурим» к тому времени уже практически прекратила свою деятельность. Одной из главных проблем было отсутствие места, где можно было бы собраться. Время от времени двум-трем ребятам удавалось встретиться, чтобы тайком проучить маймор или прочитать сиху Ребе Раяца. Порой р. Йехиэль-Михл Рапопорт привозил из Москвы письмо от Ребе или пересказывал его слова. Понятно, что такие визиты должны были держаться в полнейшей тайне.
Как известно, коммунистическое «злодейское царство» и в особенности Евсекция стремились, не дай Б‑г, выкорчевать с корнем, «съесть», «как объедает бык»[11], еврейство вообще и Хабад в частности. Для достижения этой цели Евсекция решила собрать максимально точную информацию о происходящем в Хабаде: кто собирается на фарбренгены, о чем хасиды говорят между собой и так далее.
В Киеве тогда жил один парень, сирота, которого я обозначу здесь инициалами — Д. Г. Поскольку всех евреев следует приближать к Торе и заповедям, мы приглашали на наши занятия и его. К сожалению, как выяснилось впоследствии, парня взяла под свое крыло Евсекция! Они-то и направили его к нам для сбора информации о еврейской деятельности. Он все время крутился рядом с хасидами, а потом сообщал «куда следует» о том, что у нас происходит.
Поначалу, понятное дело, хабадники не подозревали, что этот парень — доносчик, и ничего от него не скрывали. И лишь по прошествии времени люди начали осознавать: сразу после того, как Д. появился в городе, были арестованы многие из хасидов. Так стало ясно, кто он такой, и его начали избегать. Но, к сожалению, было уже поздно.
Арест шамеса любавичской синагоги в Киеве
Среди арестованных в 5697–5698 (1937–1938) годах был и шамес любавичской синагоги в Киеве. Его звали Вольф-Бер, он был хорошим столяром, имел жену и детей.
После ареста шамеса я как-то встретил его жену, и она сказала, что в аресте ее мужа виноваты мы, так как он часто приходил к нам на фарбренгены. Женщина намекнула, что если ей не окажут материальную помощь, то она выдаст всех нас! (Она наверняка полагала, что без ее доноса злодеи о нас ничего не знают…)
Этой женщине надо было помочь — независимо от того, донесет она на нас в противном случае или нет: семья осталась без кормильца, и к детям следовало проявить сострадание. Я занялся сбором денег, которые мы затем передали жене шамеса.
В те годы было так: если людей арестовывали, им уже не удавалось вырваться из лап злодеев. Их приговаривали к смертной казни или ссылали в Сибирь. Если же кого-то все же освобождали, то возникало подозрение — не стал ли отпущенный «их» человеком?! То есть не начал ли он сотрудничать с «органами», сообщая им имена других «подозрительных», с точки зрения властей, людей.
(Понятно, что такие подозрения были не всегда оправданными. Иногда таким заподозренным в сотрудничестве с НКВД людям удавалось в конце концов доказать, что их подозревают напрасно, и окружающие переставали от них отворачиваться. Другие же так и ходили годами с этой «каиновой печатью» — хоть и поставленной на них безосновательно…)
Так случилось и с Вольфом-Бером: так как его освободили вскоре после ареста, это, естественно, навлекло на него подозрение в сотрудничестве с «органами». Киевские хабадники решили, что его следует остерегаться.
Вскоре после своего освобождения Вольф-Бер передал одному из наших, что нам следует остерегаться, так как он, находясь в тюрьме, услышал от следователей чуть ли не полный список киевских хабадников, и это доказывает, что «органы» знают обо всем, что у нас происходит.
Те хасиды, которые подозревали, что являются следующими кандидатами на арест, перестали ночевать дома, так как «работа» зверей в человеческом обличье, занимавшихся арестами, проходила главным образом в ночные часы, в точности как сказано в стихе[12]: «Ты установил тьму и бывает ночь; во время нее бродят все лесные звери». Поэтому многие считали, что если они не будут ночевать дома, это может им помочь.
Понятно, что из-за опасности арестов прекратили устраивать и хасидские фарбренгены. Однако по мере приближения 19 кислева было решено, несмотря ни на что, провести фарбренген в честь праздника освобождения Алтер Ребе.
На Демиевке, окраинном районе Киева, жил р. Бенцион Гайсинский, да покоится он с миром. Я поехал к нему переговорить насчет фарбренгена, и р. Бенцион согласился заняться его организацией. Я дал ему денег на закупку продуктов и назвал имена людей, которых следовало пригласить на фарбренген. Также я просил р. Бенциона передать всем приглашенным, что если Вольф-Бер станет спрашивать, делают ли в Киеве фарбренген на 19 кислева, то никто не должен ничего ему говорить.
Однако впоследствии выяснилось, что доносчиком был упоминавшийся выше Д.! А так как мы вместе ездили на Демиевку к р. Бенциону, то он сразу же сообщил «куда следует» о моих предупреждениях насчет Вольфа-Бера…
Позже я узнал, что Вольф-Бер не был доносчиком, а разные странные вещи он делал для того, чтобы НКВД счел его сумасшедшим, а евреи перестали подозревать в сотрудничестве с «органами». В частности, именно поэтому он и отпилил в синагоге биму от амуда ночью Девятого ава.
Я становлюсь призывником
С наступлением мрачного 5697 (1936–1937) года начался и новый непростой период в моей жизни: мне следовало пройти призывную комиссию, по результатам которой должно было выясниться, годен ли я к службе в армии.
Естественно, что, прежде чем идти на комиссию, было просто необходимо попросить броху у Ребе — чтобы спастись от рук злодеев. Я написал Ребе письмо и получил ответ: «Дай Б‑г, чтобы был ты рабом Всевышнего, а не и т. д.». Такое благословение Ребе давал всем призывникам, и слова «а не и т. д.» означали «а не рабом других» или «а не рабом рабов». Это включало и «государственное рабство», в том числе и военную службу.
Понятно, что, получив броху от Ребе, нужно было что-то сделать еще и самому, чтобы создать «сосуд», в который могло бы излиться благословение.
Тогда действовал такой порядок: если призывник заявлял комиссии, что является верующим (при этом неважно было, к какой конфессии он относится) и религиозные убеждения препятствуют его службе в армии, то он освобождался от призыва. Такие люди, впрочем, каждый год в течение месяца-двух (как правило, летом) должны были ежедневно после работы посещать специальные занятия, где изучалось военное дело.
Понятно, что просто объявить себя «верующим» было недостаточно. Нужно было доказать призывной комиссии, что ты им и в самом деле являешься. Ну а как доказать, что я религиозный еврей? Отпустить бороду! И хотя трудно описать, что значило в те мрачные годы носить бороду, если я хотел получить освобождение от службы, другого выхода у меня не было.
Моя очередь предстать перед призывной комиссией пришла на праздник Суккос 5697 года. На входе в здание меня остановил постовой: «Иди домой и сбрей свою бороду!» — «Я человек верующий, и нам нельзя брить бороду», — отвечал я. Он пристально посмотрел на меня и переспросил: «Верующий?!» — а в его удивленном взгляде читалось: из каких миров явился этот странный парень? «Да, верующий», — повторил я.
Все это было выше понимания простого постового у здания военкомата: «Подожди-ка здесь», — сказал он, зашел внутрь здания и вскоре вернулся с целой командой «ангелов-мучителей». «Ты верующий?» — спросили они. «Да». — «Ну, заходи», — и я зашел.
Комиссия проявила ко мне большое «уважение». Сначала они осмотрели меня с головы до пят, а потом начали задавать свои вопросы. Один из членов комиссии, одетый в штатское, сказал: «Ну, рассказывай: кто ты такой, откуда, кто были твои родители, а самое главное — кто твои друзья, кто твой наставник и где ты воспитывался?»
На первую часть вопроса я ответил без труда, а потом добавил, что моим наставником был отец, который к тому времени уже несколько месяцев как умер. А насчет друзей я сказал, что у меня их вообще нет. Конечно, такой ответ его насмешил: «Что ты рассказываешь нам бабушкины сказки?! Ты еще скажи, что вырос в лесу!» — но я твердо стоял на своем. Он еще какое-то время продолжал расспросы, но, видя, что ему не удается ничего из меня выжать, в конце концов замолчал.
Эстафету принял следующий участник моего допроса. «Ну, хорошо, — начал он. — Ты не хочешь ничего рассказывать. Ладно! А в армии служить-то хочешь?» — «Да, — ответил я, — потому что сказано: закон государства — и твой закон». Конечно, если бы я прямо сказал, что не желаю служить в армии, домой я бы уже, вероятнее всего, больше никогда не вернулся: в те «сладкие» годы такое пахло ссылкой в Сибирь (да и вообще — тогда нужно было не так уж много, чтобы стать ссыльным).
«Вот и отлично, — продолжал член комиссии. — Но в армии для тебя не станут делать отдельную кошерную кухню. Что же ты будешь есть?» На это я еще раз повторил, что готов служить в армии — в соответствии с принципом: «Закон государства — и твой закон».
Услышав это, спрашивающий немного смягчился. «Ну, иди домой, — сказал он мне, — и запиши со всеми подробностями свой распорядок дня. И еще напиши, хочешь ли ты служить в армии, и если хочешь, то в каких войсках».
Я пошел домой и все подробно написал, как они и просили. Написал, что хочу служить в армии, что же касается того, в каком роде войск, то это я оставляю на их усмотрение.
Несколько дней спустя я вернулся в военкомат и передал им то, что написал. Мне тут же выдали военный билет, где было указано, что призывать в армию меня не будут, но я должен каждое лето по два месяца ежедневно (после работы) посещать занятия по военной подготовке. Так я, слава Б‑гу, был освобожден от службы в армии, и следующие годы прошли более-менее спокойно.
«Аиш мекадеш…»[13]
Мне было уже 23 года — и, значит, пришла пора задуматься о шидухе. В Киеве тогда жил еврей, которого звали Мотл-хазан. Он познакомил меня с ружинским раввином р. Зейдлом, да покоится он с миром. У р. Зейдла была дочь на выданье. Я стал бывать у них дома и вроде бы пришелся им по нраву. Вскоре отец девушки стал заводить со мной конкретные разговоры на тему возможного брака…
Видя, что дело на мази, я решил написать письмо Ребе, который жил тогда в польском городе Отвоцк, и попросить его одобрения и благословения на этот шидух.
В те времена написание писем в Польшу было делом отнюдь не простым. Но надо же было получить одобрение и благословение на шидух! И я написал-таки Ребе. Однако прошло довольно долгое время, а ответ так и не пришел. Отец девушки, р. Зейдл, начал настаивать, что я должен побыстрее решать, согласен я на шидух или нет.
Это произошло на исходе святой субботы, 21 адара 5699 (12 марта 1939) года. За пару дней до этого отец девушки сказал мне, что если я согласен на шидух, то сразу же после окончания субботы мы должны сесть и написать тноим[14], а если не согласен, то мне не следует больше бывать в их доме. Не желая упускать такой благоприятной возможности (тем более что девушка была очень славная), я согласился, хотя ответ от Ребе так и не пришел.
Однако, когда я вернулся домой после подписания тноим, меня уже поджидали «ангелы-мучители». Я был арестован, что, понятное дело, расстроило этот шидух…
Так начался новый этап моей жизни.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
Перевод с идиша Цви-Гирша Блиндера
Продолжение следует
[1]. Еврейская секция ВКП(б). Еврейские секции, наряду с другими национальными коммунистическими секциями, создавались для пропаганды коммунизма в среде нацменьшинств и борьбы с другими национальными идеологиями и организациями, в данном случае — с религиозными структурами, Бундом, сионистами. — Прим. ред.
[2]. Дварим, 31:12. — Здесь и далее прим. перев.
[3]. В 1898 году.
[4]. Матмид — человек, изучающий Тору с особым усердием. Овед (букв. «труженик») — хасид, поставивший основной акцент в своем служении Всевышнему на продолжительном размышлении и «горении» в молитве.
[5]. Воспитатель в ешиве.
[6]. Ответственный за учебный процесс в ешиве.
[7]. Митнагедами (идиш миснагид) назывались противники хасидизма на раннем этапе его существования. В более широком смысле термин может обозначать еврея, не принадлежащего к хасидам.
[8]. Благословение на хлеб.
[9]. Два цельных хлеба, которые должны лежать на столе перед началом каждой субботней трапезы.
[10]. Дословно — «священные сосуды». Так было принято называть еврейских «служителей культа» — раввинов, шамесов, шохетов и т. д.
[11]. Бемидбар, 22:4.
[12]. Теилим, 104:20.
[13]. «Мужчина посвящает [женщину себе в жены]» — название второй главы трактата «Кидушин» в Мишне и Талмуде, который посвящен законам обручения и бракосочетания.
[14]. Условия брачного договора.