[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ФЕВРАЛЬ 2014 ШВАТ 5774 – 2(262)
Трио из Бердичева
Ада Шмерлинг
Новый спектакль Дмитрия Крымова «Оноре де Бальзак. Заметки о Бердичеве» — это на самом деле чеховские «Три сестры». Правда, от текста пьесы осталось совсем немного. Зато все сюжетные линии и ставшие крылатыми ключевые фразы чеховских героев сохранены. И даже порядок сцен, несмотря на жесткую деконструкцию пьесы, фактически не изменен.
Бальзак же, чье имя заявлено на афише, в спектакле вообще не появляется. Как и в пьесе Чехова, он возникает в единственной фразе («Бальзак венчался в Бердичеве»), которую как бы невзначай, читая газету, бросает доктор Чебутыкин. Но если у Чехова упоминание Бальзака (чья свадьба имела место в 1850 году, за полвека до предполагаемого времени действия пьесы, опубликованной и поставленной в 1901-м) — это всего лишь абсурдная деталь, из которой, правда, в итоге выросла вся европейская драма абсурда, то у Крымова имя знаменитого француза на афише — прежде всего смысловой маркер, сигнал, которым публике дается понять, что с пьесой Чехова будет что-то неладное.
Если использовать кинотерминологию, то можно сказать, что Крымов сделал сиквел, сочинив по мотивам «Трех сестер» собственное продолжение пьесы. Время, в которое перенесено действие сиквела, не уточняется, но, если судить по свежему шраму на лице полковника Вершинина, персонажи крымовского спектакля уже в курсе, что такое первая мировая война. Место действия подсказано Крымову Чеховым: полковника Вершинина должны были перевести «то ли в Царство Польское, то ли в Читу». Крымов выбрал польский вариант, а точнее, Волынский Иерусалим — заштатный еврейский Бердичев, где, к слову, в 1916–1917 годах располагалась Ставка командующего Юго-Западным фронтом Русской армии.
О том, что в контексте истории нашего театра может означать выбор Бердичева в качестве места действия «Трех сестер», эмблематической чеховской пьесы о русской интеллигенции, надо сказать особо.
С первой премьеры в МХТ, почти столетие, герои «Трех сестер» тосковали по Москве, будучи «прописанными» по воле режиссеров в среднестатистической российской глуши, расположенной где-то не дальше Перми. Кажется, первым режиссером, который «перевел» полк Вершинина за Урал, был Юрий Погребничко, перенесший действие своих «Трех сестер» (1981, Театр на Таганке) в места совсем уже ссыльно-каторжные и безнадежно далекие от Москвы. Однако сегодня такая «прописка» «Трех сестер» — уже театральный штамп. А вот крымовская версия — первый случай, когда фоном для «Трех сестер» у нас в театре стала вовсе не Сибирь и смотровые вышки ГУЛАГа, а черта еврейской оседлости.
В этой связи стоит упомянуть «Письмо о Киеве», написанное Бальзаком в 1847-м под впечатлением от первой поездки в Царство Польское к Эвелине Ганской. Самое примечательное место этого травелога — когда Бальзак попадает в Бердичев и признается, что так много евреев и в такой нищете он никогда не видел.
На этот, в общем, пустейший текст, в котором Бальзак весьма комплиментарно повествует о жизни на западных задворках Российской империи, проявляя при этом полнейшее невежество, в том числе по национальному вопросу, Крымов нигде не ссылается. Вместо цитат из наивного дневника Бальзака режиссер дает в программке к своему спектаклю выдержку из вымышленного письма некоего ребе Шнеерсона (здесь не стоит искать аллюзий на реальных исторических персонажей), приглашающего Чехова погостить в Бердичеве: «Погода — великолепная, жители — сплошное очарование».
Так что мы можем быть совершенно спокойны: бальзаковские заметки о Бердичеве не были источником вдохновения Крымова. И если режиссер хоть что-то заимствует у Бальзака, то, кажется, только метод портретирования персонажей посредством создания для каждого из них характерной маски. Однако этот метод Крымов сознательно утрирует, доводя до предельной точки театрализации. Как следствие, вместо благовоспитанных дам в изящных платьях и офицеров с благородными манерами, какими по фото раннего МХТ мы привыкли представлять себе персонажей «Трех сестер», в спектакле Крымова семейство Прозоровых и их гости больше напоминают либо озлобленных цирковых паяцев, либо фриков, изуродованных сабельными шрамами, дурной наследственностью и вредными привычками.
Комически преувеличенные физические аномалии — однорукость полковника Вершинина и третья рука Соленого, череп гидроцефала у Кулыгина и элефантизм Чебутыкина, патология конечностей у Маши, гигантские уши Ирины или гормональный коллапс у Андрея — все это делает персонажей крымовских «Трех сестер» похожими на выходцев из зомби-хорроров. И хотя ключевая тема — смерть, а юмор — только черный, как в «Семейке Аддамсов», по настроению это совсем не страшный спектакль, даже наоборот.
Кстати, постановка Крымова дает повод для множества разнообразных киноассоциаций. Чего стоит хотя бы знаменитый монолог пьяного Чебутыкина («В прошлую среду лечил на Засыпи женщину — умерла...»), по мотивам которого Крымов сочиняет большой вставной номер в духе «Техасской резни бензопилой».
Цитаты из режиссеров, далеких от жанрового кино, у Крымова менее заметны, но тем интереснее становится, когда вдруг понимаешь, что сеанс гипноза, которому подвергает Тузенбах петуха на вечеринке у Прозоровых, — это цитата из феллиниевского «А корабль плывет», а телекинез, который демонстрирует Вершинин во время любовного объяснения с Машей, — это парафраз на тему из «Сталкера» Тарковского.
Однако литературные референсы в спектакле Крымова еще важнее. Прежде всего потому, что история про живых «мертвецов», в которую Крымов превратил пьесу Чехова, — это не просто изобретательное и веселое фрик-шоу, но сложно организованная театральная метафора, у которой есть очевидные литературные источники, впрямую связанная с еврейской мифологией и, в частности, с легендой о Големе, глиняном человеке, якобы созданном пражским раввином Лёве в XVII веке для избавления еврейской общины от несчастий.
У этого средневекового сюжета из еврейского фольклора в мировой литературе было множество кавер-версий. Из самых известных — «Франкенштейн» Мэри Шелли, произведения немецких романтиков и «Голем» австрийского экспрессиониста Густава Майринка, связь с романом которого в спектакле Крымова просматривается наиболее явно. Из очевидных аллюзий, вызываемых крымовским спектаклем, следует также отметить абсурдистскую повесть Даниила Хармса «Старуха», содержащую множественные реминисценции из «Голема» Майринка.
Тем не менее сколько бы еще мы ни говорили об источниках режиссерского вдохновения и какие бы еще ссылки ни давали, все это будет касаться только формо- и стилеобразующих режиссерских задач. Но ведь даже самое удачное и оригинальное их решение не отменяет простого зрительского вопроса: о чем спектакль?
Cловом «голем» в Талмуде обозначаются незавершенные предметы и существа, не готовые или не приступившие к выполнению своих функций. Кажется, крымовская версия «Трех сестер» как раз об этом.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.