[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2014 ТЕВЕТ 5774 – 1(261)
«Вы ведь еврей, верно?»
Зоя Копельман
Роман Реувена Намдара «Дом, который рухнул»[1] стал событием в литературной жизни Израиля. Он необычен и по форме, и по содержанию. Роман состоит из пяти книг с эпилогом, книги разделяются оттисками листов трактата «Йома» из Иерусалимского Талмуда (описание действий первосвященника, на иврите — коен гадоль, в Судный день), где на полях — параллельные фрагменты из Вавилонского Талмуда и из труда Ицхака Лурии о реинкарнациях «Шаар а-гильгулим». Романное повествование прошито двойными — по международному и по еврейскому календарю — датами, начиная с 9 сентября 2000-го и кончая 18 сентября 2001 года, или с 9 элула 5760-го по 1 тишрея 5762 года. Действие происходит в Нью-Йорке, и, в отличие от героя и прочих персонажей, читатель знает, что случится 11 сентября.
Что касается содержания, писатель пристально, буквально по дням, часам и даже минутам (в романе 535 страниц, а ведь в иврите слова короткие и гласные практически отсутствуют), следит за Эндрю Коэном, профессором сравнительной культурологии одного из нью-йоркских университетов. Мы знакомимся с ним, когда ему, преуспевающему представителю интеллектуальной элиты мегаполиса, исполнилось 52 года. У него великолепная квартира с видом на Гудзон, сбережения, скопленные еще родителями, иммигрантами во втором поколении, и новая 26-летняя изысканная возлюбленная, его бывшая студентка. Он ушел из семьи несколько лет назад, оставив жену с двумя дочерьми, Рейчел и Элисон, чтобы ощутить прелесть свободы и в полной мере реализовать свой вкус во всем: от планировки и интерьера жилья до устраиваемых им камерных вечеринок для избранных, где он блещет собственноручно приготовленными блюдами и отборными винами. Эндрю зван на все выставки и гламурные мероприятия, его статьи и заметки делают честь сборникам и журналам.
А в той плоскости, где разъять форму и содержание не представляется возможным, где властвует настроение, создаваемое языком, образами и мотивами, роман делится на три части: первая устремлена ввысь и в будущее, упивается достижениями комфортной, покоряющей пространство и время американской цивилизации, вторая — отмечает цикличность природы и человеческого бытия, а третья, задолго до роковой даты, которая, кстати, автором мудро обойдена, — смотрит на все сквозь призму тления, исчезновения, смерти.
На протяжении всей книги рационалиста Эндрю Коэна посещают странные видения, сны наяву, которые сам он, при всей своей разносторонней образованности и с багажом еврейской воскресной школы, не умеет распознать. Вот что случилось с ним на бар мицве дальнего родича, устроенной в синагоге в фешенебельном квартале Нью-Йорка:
Зал гудел радостно и возбужденно. Звонкий удар медных тарелок возвестил сопровождаемый оркестром выход череды юных официантов в алых костюмах; каждый нес на плече огромный, груженный жареным мясом поднос, над которым вился густой горячий пар. Кипящие испарения заполнили пространство зала, окутав буквы святого Имени, и казалось, что те извиваются и пляшут, будто это живые твари, а не мертвые значки. <...> Стены зала все раздвигались, краска медленно сползала с них, скручиваясь, как театральные декорации, из-за которых возникли дивной белизны мерцающие мраморные стены огромного Храма, чарующего своей красою и увенчанного блестящей золотой короной. Голоса поющих левитов накатывали волнами, прихотливо свиваясь, — древняя песнь, такая глубокая, что казалось, душа мира таится в ней с самых шести дней Творения. Золотые ворота дворца тускло посверкивали в сумеречном лилово-оранжеватом свете пустыни. Толстый прямой столп дыма струился ввысь над разложенными на жертвеннике горящими поленьями — равнодушный к порывам вечернего ветра, силившегося сдвинуть его с места, разметать и развеять на все четыре стороны. Благочестивые богомольцы и ушлые дельцы приплясывают и славословят Создателя, а на пятнадцати ступенях, нисходящих с площади, отведенной обыкновенному Израилю, к женской площадке, стоят левиты, бряцая по кинору, и невелю, и мцильтаим, и всем прочим музыкальным орудиям, которым несть числа. Легкий проворный босоногий старец, облаченный в расшитый золотом хитон, пляшет с восемью зажженными факелами, подбрасывая и ловя их поочередно, и не сталкиваются факелы в полете.
Реувен Намдар родился в Иерусалиме в 1964 году, в семье выходцев из города Мешхед на северо-востоке Ирана, чьи предки были насильственно обращены в ислам, но тайно остались верны иудаизму. Дома говорили на фарси, на нем Реувен общался с бабушкой и другими взрослыми, жившими сначала обособленной общиной в Бухарском квартале Иерусалима, а потом перебравшимися в США. Сам Реувен последние тринадцать лет тоже живет в Нью-Йорке, поблизости от места, где он поселил своего героя, преподавая ивритскую литературу и книжное наследие иудаизма. В 1990-х годах Намдар изучал в Еврейском университете Иерусалима персидскую и еврейскую культуру и социологию, а зарабатывал фотографированием свадебных торжеств харедим. Он называет себя авантюристом, отчего и в литературу пришел поздно, хотя со школьной скамьи решил стать писателем. Его первая книга, сборник рассказов «Хавив», вышла в 2000 году и удостоилась награды за лучший дебют.
Над романом «Дом, который рухнул» Намдар работал десять лет. Он утверждает, что роман был ему надиктован, правда не целиком, а кусками. Его задачей было удержать звучащие слова и превратить их в текст. Отсюда, мол, красоты стиля, аллитерации и музыкальный ритм. Роман действительно поражает абзацами и даже страницами, удивительно выверенными в стилистическом отношении, а потом теряет это совершенство, автор начинает эксплуатировать одно и то же слово или сравнение (например, «трепыхался, как рыба, выброшенная на сушу» встречается в книге четыре раза). Очевидно, что Намдар во многом пишет героя с себя, регистрируя малейшие физические ощущения и рефлексию Эндрю по поводу своих поступков, мыслей, побуждений. В романе много плоти: по-рубенсовски описаны действия Коэна в кухне, натуралистически — его пребывание в туалете и ванной.
Писатель саркастически описывает университетскую среду, продажную, конъюнктурную, но прикрывающуюся радикальными идеологиями и борьбой за права человека. Лирическими интонациями проникнуты главы о родителях Эндрю, евреях, которые изо всех сил стремились стать американцами. Подобно двойному календарю, двоится и идентичность героя: он то ощущает родство со своей alma mater, видя крест в кампусе Колумбийского университета, то испытывает неизъяснимое волнение, стоя перед витриной со старинной франкфуртской медной копией храмового семисвечника, и это гонит его искать раввина, чтобы узнать подробности о храмовой утвари. Но он находится в Хибру Юнион колледж, и ему попадаются на глаза лишь не вызывающие доверия молодые женщины в ермолках.
Совсем иначе, эпически величаво, написаны библейские и талмудические сцены, словно прорвавшиеся из прапамяти в сознание. В этих видениях всегда фигурирует народ и часто — «муж-первосвященник», на иврите — иш коен. Для читателя очевидно, что речь идет о прежнем воплощении героя, но тот в силу воспитания не в состоянии этого осознать, хотя автор не случайно назвал его Эндрю, именем, восходящим к древнегреческому «муж, мужчина». Подсказкой читателю должны служить также упомянутые выше талмудические «вкладки».
Важнейшим персонажем книги является Нью-Йорк:
Желтые такси текут сверху вниз, подобно тяжелым дождевым каплям. Пешеходы вышагивают диагонально по стеклу десятого этажа, подчиняясь неписаным законам нью-йоркской хореографии, подвижной, как ртуть, но отточенной и эстетически безупречной: набегающие волны прохожих, пересекающих улицы на красный свет, диагональные столбы пара, вырывающиеся из-за углов, гигантские граффити, будто ерзающие по стенам, зигзагообразные перебежки посыльных, шныряющих между движущимися машинами, и острые подсечки желтых такси, которые перестраиваются из ряда в ряд, не утруждая себя световым сигналом. Во всем этом есть некая согласованность гармонии, бесконечное движение, где каждая капля отражает всю совокупность в целом. Мощь, тяжесть и серый цвет. Серый, как река в ненастье <...> И посреди всего этого, на рубеже между движением и покоем, между легкостью и тяжестью, катится не спеша по спуску Бродвея желтое такси, такое обычное с виду, чей включенный на полную громкость радиоприемник изрыгает рыкающий мужской голос с хорошо поставленной дикцией электронного проповедника: «И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес».
А в конце книги Эндрю задыхается от дыма, хотя никто из жителей не обеспокоен, не видно ни пожарных, ни полиции, так что Эндрю вынужден признать: дым в нем самом, в нем одном, как и кошмарные зрелища пожара и разрушения…
Роман «Дом, который рухнул» (а на иврите словом «дом» называют также Храм), написан на иврите и предназначен прежде всего израильтянам. Это роман-предостережение, он словно внушает: не надо Израилю равняться на США, эту Вавилонскую башню нынешней эпохи. Ее конец предсказуем. Нужно пересмотреть ценности и вернуться к тем извечным, которые тысячелетиями пестовала еврейская традиция.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.