[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2013 КИСЛЕВ 5774 – 12(260)
Обыкновенный фашист
Камила Мамадназарбекова
Эскиз Ханса-Вернера Крёзигера «Братец Эйхман» (1982) на основе последней пьесы Хайнара Киппхардта скоро превратится в полноценный спектакль с актерами МХТ им. Чехова. С внятностью хорошего школьного учителя немецкий режиссер транслирует идеи важной, но плохо переведенной на русский язык книги Ханны Арендт «Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме».
Не случайно на роль Адольфа Эйхмана выбран харизматичный и обаятельный Эдуард Чекмазов — человеку с таким ясным взглядом и мягким голосом хочется верить. Перед нами примерный семьянин с рыцарскими представлениями об офицерском долге. Как такой душка, бледнеющий при виде крови, мог отправить в могилу миллионы — вопрос, на который Арендт дала ответ еще в 1960-х.
«Я никого не убивал, я не приказывал никого убивать», — твердит «архитектор Холокоста». Он разрабатывал планы переселения, отвечал за транспортировку людей в лагеря смерти. Был обычным человеком. Немного тщеславным, но в чем-то даже симпатичным. В юности подпрыгивал в белом колпаке в скетчах юмористического общества «Шлараффия» — потом, правда, ему объяснили, что это масонский ритуал. А он лишь хотел продвинуться по службе, вот и вступил в СС — как все. Выполнял работу, повиновался приказам, не нарушал закон.
Кровавых ужасов в спектакле нет — последняя битва второй мировой разворачивается за столом. В израильской тюрьме Эйхмана содержат в комфорте и чистоте, следят за его здоровьем (прежде чем повесить). Следователь (его играет Павел Ващилин) — на первый взгляд гораздо более амбивалентный, «скользкий тип» — старается быть беспристрастным. Только раз, при упоминании родителей, он ломает карандаш.
Немецкая документальная драма 1960-х годов была частью огромной проделанной театром работы по денацификации и осмыслению исторической вины. Крёзингер вспомнил эту традицию в начале 1990-х, но подошел к ней с новым структуралистским пинцетом. В спектакле по многотомным протоколам суда над Эйхманом, которые в свое время легли в основу пьесы Киппхардта, его интересовал язык тоталитарных систем — обезличивание человека канцеляризмами, предшествующее физическому уничтожению. Зрители бродили по разным комнатам штутгартского охотничьего замка Солитюд, где текст протоколов то раздавался из динамиков в полной темноте, то шел в видеозаписи реального допроса.
В московском же спектакле режиссер позволил себе гораздо меньше вольностей в обращении с текстом. Но вспомним, что в Германии это хрестоматийный материал. В МХТ он использовал не исходные документы, а саму пьесу, над которой Киппхардт работал 15 лет, убрал из нее исторические аналогии с вьетнамской войной, спрямил сюжет к простому вопросу — кто же такой Адольф Эйхман, притворяется ли он, как ведет себя в ситуации, когда против него весь мир. Психологическая достоверность и линейное повествование позволяют аккуратно донести до зрителя проблемы современной философии и политологии: множественность, уязвимость меньшинства и невозможность коллективной вины. В более традиционной театральной форме проступают приметы времени, когда пьеса была написана, и родовые черты немецкой документальной драмы. С одной стороны, для режиссера это шаг назад. С другой — повторение пройденного. Московский спектакль напоминает о том, что эталонные пьесы Петера Вайсса («Расследование»), Рольфа Хоххута («Наместник») и Хайнара Киппхардта («Дело Оппенгеймера») — это хоть и документальная, но все же драма с конфликтом, действием, персонажами. Два с половиной часа (без антракта) разговоров про Холокост держатся на актерской деликатности и нюансировке — и многое становится понятно о человеке, который разглядывает свои ботинки во время просмотра хроники из лагерей.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.