Обложка разговорника «Говорите на еврейском: обучение ивриту “естественным путем”». Варшава. 1905 год

 

ИДИШ­ЗОРГН, или «Кнаанцы­шманцы», муниципальный налог и государственный язык

Анна Исакова

 

Окончание. Начало в № 10 (258)

 

ИДИШ В СТРАНЕ ПРЕДКОВ

Казалось бы, государство евреев должно выступить решительным защитником идиша и культуры на этом языке. На деле получилось наоборот: идеологический сионизм — неважно, какого толка, левого, правого или религиозного, — предлагал не просто новое государство евреев, он предполагал еще и появление в этом государстве нового еврея, ни в чем не опирающегося на достижения галута. В сущности, Израиль должен был стать полным антиподом галуту, о котором следовало забыть, словно его и не было. В еврейской истории все должно было начаться заново и именно со дня разрушения Второго храма.

Правда, решено было включить в культурное наследие и то, что было создано в галуте на иврите. Но для того, что было создано на идише и других еврейских языках, как и для того, что было создано евреями о евреях и для евреев, но на нееврейских языках, места в израильской/ивритской культуре не нашлось. Галут, поставлявший молодому государству население, рабочие руки, денежные средства, обеспечивавший ему международную легитимацию и даже позволивший Израилю выступить единственным истцом в вопросе о компенсациях за Катастрофу, объявлялся злостным врагом. Его запрещалось ввозить с собой при въезде и тем более — предъявлять в качестве аргумента в любом споре.

Проявления галутной еврейской культуры конфисковались. Начало еврейской государственности знаменовалось декретированным запретом на газеты на идише, театральные постановки и концерты на этом языке и на любое публичное упоминание о галутной культуре в положительном аспекте. Рассказывают, что концерты и представления на идише все же происходили, но на билетах и в объявлениях специально указывались неправильные время и место происшествия, чтобы ревностные стражи порядка уходили ни с чем, тогда как истинные место и время передавались из уст в уста. Несмотря на это, тайные залы бывали переполнены. Газеты на идише тоже доходили до читателя благодаря хитроумию их издателей. Эдакий вариант идишского самиздата.

И вот знаменитая на весь послевоенный идишский мир певица Нехама Лифшицайте приезжает из Литвы в Израиль и добивается права дать концерт в боевых частях ЦАХАЛа. Это было мечтой всей ее нелегкой жизни. Она ехала к ним, к еврейским солдатам, в состоянии эйфории. Пела, как никогда, — и была жестоко освистана. Сказала со слезами на глазах: «А данк айх, сабрес» («Спасибо, сабры!») — и вошла в израильскую когорту борцов за права идиша.

Честь и хвала ей, только на солдат­сабров Нехама обиделась напрасно. Их так воспитали. Когда Ружка Корчак, бывшая узница Вильнюсского гетто, попыталась говорить на идише во время общественной дискуссии, ее резко оборвал сам Бен­Гурион. По некоторым свидетельствам, он даже крикнул, что Катастрофа произошла с евреями из­за идиша, а потому нет такого языка, нет, нет и нет!

Я думаю, он хотел сказать (если этот крик души действительно имел место), что переселись евреи галута вовремя в Эрец­Исраэль, Катастрофа бы не произошла. Но привязано было ощущение ужаса и непотребности галута именно к идишу, который и для Бен­Гуриона был родным языком. Отцы­основатели государства в большинстве своем знали идиш великолепно, но говорили на иврите. Кроме того, с созданием государства все государственные чиновники обязаны были носить ивритские имена. Правда, Грин стал Бен­Гурионом, Рубашов — Шазаром, и Реувен Пайкович — Игалем Алоном гораздо раньше. Но если во времена мандата такие решения принимались волюнтарно, со становлением Израиля иначе стало нельзя. Почему?

Начнем с того, что сионистский почин был с самых своих первых шагов связан с ивритом. Новый еврей должен был быть создан древним языком. Предполагалось, что, прильнув к ивриту и Земле Израиля, этот опустошенный галутом Антей воспрянет. Древние корни искали тогда (конец XIX — начало XX века) повсюду: истоки истинно еврейского танца решили обнаружить в танцевальном шаге йеменских евреев; основы чисто еврейской мелодики — в песнях кочевых племен региона; исконно иудейский облик — в бурках и куфиях, бренчащих монистах и сандалиях, которые так и называли «танахийот» (танахические). Что танахического было в этих сандалиях — два ремешка и подошва — не знаю, по­моему, они соответствовали не столько археологическим находкам, сколько представлениям местных сапожников о небольших умениях сапожников­предков. В любом случае, это неудобство и по сей день называется «танахическая сандалия» и служит показателем принадлежности к касте «израильтян».

Но вернемся к началу начал и ивриту. Не танахическому, а обновленному, который некоторые лингвисты считают отдельным языком. Он был создан энтузиастами своего дела к концу ХХ века, и вскоре на нем заговорили школьники. Не ешиботники и раввины, и не по субботам и праздникам, как это было в случае с танахическим ивритом, а обыкновенные ученики обыкновенных общеобразовательных школ.

Однако не следует представлять себе создание повседневного иврита как общенациональный процесс. По воспоминаниям старожилов, еще до того, как сюда хлынул поток беженцев из Европы, Палестина, колыбель сионистской мечты, в повседневной жизни говорила на разных еврейских языках и жаргонах. Больше всего было говорящих на идише, а местной «лингва франка» служил арабский. И это было ощутимой угрозой — не только распространению иврита, но и всей сионистской доктрине.

Иврит требовал государственного протекционизма, и он его получил. Это было вполне разумным действием на раннем этапе развития государства, когда остро требовался языковой цемент для скрепления нации. Кроме спасшихся во время Катастрофы европейских евреев, не всегда, кстати, знавших идиш, на земле предков стали собираться евреи­беженцы из арабских стран и евреи­добровольцы из­за океана, малорослые выходцы из Индии и суровые силачи из Салоник, хитроумные персидские евреи и потомки гаонов Суры и Пумбедиты. Тут уж не стало и повода для спора — общим языком для всех был и мог быть только иврит. Иначе перед молодым государством маячила проблема Вавилонской башни.

Еще в дни моего приезда в Израиль (начало 70­х годов прошлого века) витрины парикмахерских и сапожных мастерских украшал странный лозунг: «Иври дабер иврит!» («Иври, говори на иврите!»). Перевести данную тавтологию я не берусь. Иври — он и есть «говорящий на иврите». Можно, конечно, вспомнить о хабиру, якобы населявших Ханаан еще до появления в нем праотца Авраама, но такое толкование отошлет нас к так называемым «кнаанцам», иначе называвшим себя «Советом коалиции ивритской молодежи», и это уже иная история. «Кнаанцы», или «ханаанцы», не были сионистами. Более того, они были антисио­нистами, относившими сионистскую деятельность к последним судорогам галута.

Пропагандистский плакат: «Ради себя и своих детей: учи иврит!» 1930-е годы

Эта небольшая группа творческой богемы (Й. Ратош, Адья Хорон, Узи Орнан, Б. Таммуз, Амос Кейнан и др.) весьма националистического толка, чтобы не сказать фашистской ориентации, призывала «вернуться» к никогда не существовавшему в качестве политической формации доеврейскому Ханаану и к тому варианту иврита, на котором именно в этой части Ханаана никогда не говорили. Иуда­изму же была объявлена война. В новом государстве, которое расположится от Тигра и Евфрата до Нила, будут жить не евреи, и не арабы, не наследники Навуходоносора или Кира, и не потомки Авраама, Ицхака и Яакова. Жить тут будут иврим любого генетического корня. Иначе говоря — «говорящие на иврите». Вопрос о том, с чего это все народы региона забудут свои языки и свою культуру и перейдут на иврит, не обсуждался. Предполагалось, что тех, кто этого не захочет, можно будет заставить.

Надо думать, что поэт Йонатан Ратош, главный двигатель «ханаанства», заразился страстью к примитивной мифологии и волей к мировому господству в Париже конца 1920­х годов. Вагнер, Честертон, Муссолини, «Весна священная», гогеновские таитянки, футуризм и мадам Блаватская — было от чего сойти с ума. Кстати сказать, желая полностью оторвать иврит не только от галута, но и от иуда­изма, «кнаанцы­ханаанцы» предлагали заменить ивритский алфавит латинским по примеру Ататюрка. Парадоксы истории прелестны: в конечном счете из этой ультраправой фантазии вылупилось нынешнее ультралевое постсионистское движение. Однако злой дух «ханаанства» все еще живет — не столько в фантазии о Новом Ближнем Востоке, сколько в яростном неприятии галута немалой частью израильтян. Барух Курцвайль, израильский Белинский, отметил еще в 1950­х годах прошлого века связь между идеологией «ханаанцев» и неприятием галута столпами ивритской литературы, в частности и в особенности Бердичевским и Бреннером.

Поэт Йонатан Ратош, один из участников движения «ханаанцев». Карикатура Яира Анави. 1980 год

Объем статьи не позволяет развернуть эту тему. Остается сказать, что именно в вопросе отношения к еврейским языкам галута и созданной на основе этих языков культуре «ханаанцы» сходились с идеологическими сионистами. И расходились с большинством жителей Израиля, традиционно считавших себя в первую очередь евреями, а потом уж израильтянами. Было это в 1950­х годах XX века. Но уже в конце того же века опросы показывали обратную тенденцию.

Я не стану приводить цифровые данные, поскольку они были оспорены в последующих дискуссиях. В конечном счете создалось впечатление, что большинство опрошенных просто не поняли смысла вопроса. С другой стороны, детсад, школа, молодежные движения, СМИ и диктатура общественного мнения разлучили молодое поколение израильтян (сегодня это уже люди среднего возраста) не только с фамильным именем, но и со всей семейной историей и культурой. С какой же стати они должны отождествлять себя с евреями и галутом? Они — израильтяне, иврим, «говорящие на иврите». Правда, сейчас настроение израильского общества снова поменялось. Поиск корней становится видом национальной охоты. Собственной генеалогией нынче занимаются даже израильские дошкольники. Но — и это типично для Израиля — неожиданное увлечение галутным прошлым со стороны детей не отменяет «ивритского патриотизма» их родителей. Тут не принято, чтобы отцы и дети имели общие взгляды на что бы то не было.

Запрет на идиш давно снят. Идиш и ладино, язык сефардов, были признаны в 90­х годах ХХ века еврейскими языками, подлежащими охране и кое­какому государственному финансированию. Трудно понять, был ли в этом случае идиш проводником ладино, или наоборот. С моей точки зрения, второй вариант более вероятен, поскольку ладино продвигал сам Ицхак Навон, экс­президент страны и несомненный самех­тет (обычно переводится как «сфаради тахор», «чистокровный сефард»).

Роман «Император Джузеппе Второй и прекрасная Рахель» на ладино, отрывки из которого были опубликованы в газете «Уэрта де Историа». Вена. 1864 год

 

Вообще­то акт о «еврейских языках» полагалось бы оспорить. Сегодня на ладино в Израиле говорит гораздо меньше граждан, чем на иудео­берберском или иудео­иранском, а идиш звучит разве что в религиозных кварталах. Но это вовсе не тот литературный идиш, на котором в XIX–XX веках была создана современная идишская культура. Его называют «хареди­идиш» («идиш ультраортодоксов»). Трудно предположить, что он является или станет наследником того языка, на котором писал Шолом­Алейхем. Поэтому по справедливости надо бы поделить деньги, выделяемые государством на содержание еврейских языков, на поддержку тех из них, на которых существует представительная культура. А еврейских языков, не считая наречий и этновариантов, сегодня насчитывают около двадцати.

Если судить по количеству культурных проявлений, на первом месте все­таки оказался бы идиш. Стоит только вспомнить объемный идишский мир между двумя последними мировыми войнами, когда идишский театр из Румынии или Польши мог объехать вокруг света с гастролями и ему были обеспечены полные залы. Да и книги расходились немалыми тиражами, существовала даже кинопродукция, выпускались многочисленные газеты и журналы. Однако, после Катастрофы, а также в результате ассимиляции, специфической политики советской системы, как, впрочем, и в результате политики — поначалу откровенной, а позже завуалированной — израильского истеблишмента, носителей идиша осталось немного. Самостоятельно поддержать полноценное развитие культуры на этом языке они не в состоянии.

Альберт Эйнштейн (в центре) с артистами идишского театра. Нью-Йорк. 1935 год

Примерно в 2000 году после поездки в Канаду и возвращения с мечтами о государственном учреждении, ответственном за сохранность еврейской культуры на всех языках по примеру канадского Министерства культурного наследия (Cultural heritage), я отправилась в Бейт Левик, считающийся Домом идишской литературы. Там был разгром. Не стану описывать все приключения этого визита: прошло немало лет, многое наверняка изменилось и нет особой причины детализировать именно эти воспоминания. Но один эпизод все же просится на бумагу, поскольку напоминает хороший старый идишский анекдот. Некто, представлявший тогда начальство Дома, пожаловался мне на финансовые трудности, в частности на то, что мэрия подняла муниципальный налог, оплачивать который заведению нечем. Уладить этот вопрос большого труда не составляло. Сложность заключалась в том, что говоривший потребовал неразрывно связать вопрос муниципального налога с признанием идиша государственным языком. Либо государственный язык и муниципальный налог, либо — не нужны нам муниципальные подачки!

Никаких шансов устранить это препятствие не было. Я пыталась объяснить, что даже если бы приверженцы идиша решились на демонстрацию протеста, они вряд ли собрали бы несколько сот человек, тогда как приверженцы других еврейских языков могут собрать огромные толпы. Моего собеседника этот аргумент не убедил. Он готов был сразиться за права идиша с любой инакомыслящей ратью. Мы говорили на иврите. Поняв, что вопрос закрыт, я неожиданно для собеседника попрощалась на идише и не стала оборачиваться, чтобы проверить его реакцию. Было невыносимо больно сознавать, что этот спор не имеет ни конца, ни смысла.

добавить комментарий

<< содержание

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.