[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2013 ХЕШВАН 5774 – 11(259)
Эдуард Графов в рабочем кабинете
Но это же правда…
Марк Харитонов
Широкую и давнюю популярность Эдуарда Графова могу засвидетельствовать лично. Как-то лет тридцать с лишним назад молодая художница в Крыму стала в разговоре со мной восторгаться очередным его фельетоном. Я не удержался и скромно заметил, что знаком с автором. Художница посмотрела на меня с недоверчивым уважением — я почувствовал, что сразу вырос в ее глазах. Попросила передать автору, как она его любит. Что я, между прочим, и сделал, Графов, думаю, это подтвердит.
Если, конечно, ему не
изменяет память, как можно заподозрить по заголовку его недавно вышедшей книги[1].
В ней автор перебирает эпизоды
своей уже долгой жизни. Читатель, среди прочего, узнает, что образование свое
знаменитый журналист получил не где-нибудь, а в нефтяном институте («На курс
младше меня учился Юра Лужков», — замечает мимоходом Графов), даже успел
поработать некоторое время по распределению на заводе «Борец», откуда его
вытребовала к себе (через ЦК, представьте себе, ВЛКСМ) газета «Московский
комсомолец». Начинающий нефтяник, оказывается, не отрываясь от основной работы,
ухитрялся публиковать там время от времени статьи. Поработал он потом и в
«Известиях», и в «Советской культуре», в «Литературной газете», в «Общей
газете».
В издательской аннотации Графова называют сатириком. Мне кажется, ему больше подходит титул фельетониста — для сатирика этот человек чересчур мягкосердечен, что ли. В одной из глав книги он рассказывает, как рассердился блистательный артист Ростислав Плятт «на одно влиятельное лицо, позволившее себе несправедливость… Какая-то наивная, но точная реакция на это: “Как он может так жить?!”» «Это не риторика, — замечает Графов. — Плятт действительно не понимал, как можно так жить?»
Чувствуется, что автору близок
именно такой стиль. Писать журналисту пришлось, естественно, не только
фельетоны. В качестве корреспондента разных изданий он объездил всю страну,
повествовал о важных событиях и о повседневной жизни, о людях, которых
доводилось встречать. И обо всем умел рассказать с неизменным юмором — этим
качеством Графов наделен, видимо, от природы.
Но подлинное свое призвание выпускник нефтяного института, думается, осознал, когда «Известия» решили сделать своего специального корреспондента представителем газеты в Кремле. Теперь у журналистов это называется, кажется, «кремлевский пул».
Мне и сейчас трудновато
представить на кремлевских заседаниях, среди членов ЦК и Политбюро, этого
ироничного человека, даже на вид антропологически чуждого породе
номенклатурщиков. Графов сам пытается в книге объяснить для себя, чем мог
руководствоваться главный редактор «Известий» Лев Николаевич Толкунов, принимая
столь экстравагантное решение. Он «был прекрасно осведомлен о некоторых моих,
скажем так, расхождениях с “умом, совестью и честью эпохи”, — размышляет автор.
— Возможно, решил столь необычным способом перевоспитать меня». Сравнительно
быстро Толкунов понял, что его педагогическая идея провалилась. Некоторое
время, однако, он не отказывал себе в удовольствии выслушивать — разумеется,
наедине, устно — «кремлевские впечатления» Графова.
«А уж я там действительно
насмотрелся-наслушался, — вспоминает тот. — По ту сторону Кремлевской стены,
среди своих, даже как бы хорошим тоном было говорить такое, за что по эту
сторону Кремлевской стены тут же брали за шкирку». Жаль, впрочем, что автор не
особенно балует читателя подробностями. Но разве не забавно было члену ЦК
Толкунову услышать, как Леонид Ильич Брежнев «стрелял» у Графова сигареты
«Дукат» («Генсек тогда покуривал тайком от жены и врачей»)? Или, скажем, такой
эпизод: на каком-то заседании Графов шепотом спрашивает подсевшего к нему
Толкунова: «Как вам моя охрана?» «Впереди меня сидел председатель КГБ Андропов,
— поясняет рассказчик, — а позади — министр МВД Щелоков». Тоже своего рода
юмор, что говорить. Если бы еще можно было публиковать подобные байки в
«Известиях». Долго это продолжаться, естественно, не могло.
«Сейчас даже не верится, —
пишет Графов, — что я, по несомненной дурости, она же наивная принципиальность,
написал тогда статью о беспардонном поведении харьковского КГБ. С ума сойти!»
Гранку статьи какой-то доброжелатель тут же выложил на стол председателя КГБ.
Специальному корреспонденту из газеты пришлось уйти: «Со мною даже
разговаривать не снизошли, словно ногой отпихнули». А на Толкунова, подписавшего
статью в набор, была накатана «телега» прямо в Политбюро.
Без работы журналист, правда, не остался, тут же перешел в «Советскую культуру». Но мне помнится, в настроении он одно время пребывал мрачном. Однажды зимой мы шли с ним к метро после дружеских посиделок у Лукина Владимира Петровича, нынешнего омбудсмена, продолжали обсуждать какие-то невеселые события. Посредине Крымского моста Эдик вдруг остановился и сказал — не мне, в ночное морозное пространство: «Я их ненавижу». Кого — уточнять не имело смысла. Подвыпивши был, чего уж тут. Как и я, впрочем. Обычно Графов предпочитал подыскивать другие слова. Юмор давал такую возможность.
Из газетных его фельетонов,
публиковавшихся в разных изданиях, со временем составилось несколько книг
(одиннадцать, уточняется в издательской аннотации). Обычные тогдашние темы:
житейские истории, злоупотребления, воровство, пьянство, коррупция, семейные и
международные проблемы — перечислять не имеет смысла. Главное, как это у
него было написано — читатель поневоле смеялся, узнавал свое, ждал следующего
фельетона. Я, однако, замечал, что, будучи собранными в книги, эти истории
звучали уже немного иначе. Читать их подряд, одну за другой, становилось порой
тягостно, смеяться хотелось все меньше…
«Если мне не изменяет память…»
— по-моему, лучшая книга Графова. «Наверное, характер у меня такой, — пишет
автор, — в памяти остается не плохое, а хорошее… Расскажу вам о хороших,
замечательных людях, которыми судьба одарила. Вот про что эта книга. Вот зачем
эта книга».
Он рассказывает о тех, с кем
встречался по заданиям редакций в разных концах страны. Вспоминает алтайского
садовода, камчатского охотника, эстонских рыбаков, донецкого шахтера… Но
лучшие, на мой взгляд, страницы книги — о деятелях искусства, артистах,
писателях, музыкантах. Читателю, наверное, вообще бывает особенно интересно
узнавать что-то новое о людях известных, с которыми он не то чтобы лично
знаком, но которых себе уже немного представляет. Среди персонажей книги
Ростислав Плятт, Фаина Раневская, Михаил Жванецкий, Давид Самойлов, Фазиль
Искандер, Никита Богословский, Исаак Дунаевский… Многие из этих людей были
друзьями автора. Достаточно сказать, что с Андреем Тарковским Графов учился в
одном классе, много лет встречался с ним уже и после школы. А вот как пишет он
об уже упомянутом Плятте:
Вообще-то нас
с Пляттом связывали добрые отношения, не имеющие касательства ни к его службе,
ни к моей службе. Просто вместе нам было хорошо… Вы знаете, я к нему мчался,
как на любовное свидание. Я предвкушал! Все-таки он был человек очень занятой,
и мы не так уж часто виделись. И каждое общение с ним было бесценно уютом
мудрости.
Партнершей Плятта
на сцене была великая Раневская. В рассказе о ней Графов не может не упомянуть
ее прославленный юмор, который «был ее опорой и в жизни, и в творчестве. На
серьезный вопрос о самочувствии смиренно отвечала: “Я симулирую здоровье”». Ее
немного побаивались даже друзья, они если и подшучивали над ней, то лишь
заочно: «Как-то нежно обожаемый Фаиной Георгиевной Ростислав Янович Плятт,
довольно озорно поблескивая глазами, “сокрушенно” мне сказал: “Фаина начала
кокетничать: она всем говорит, что ей восемьдесят четыре года. Но я-то точно
знаю, что ей восемьдесят три”. И мы оба расхохотались».
Фаина Раневская и Ростислав Плятт в сцене из спектакля «Дальше – тишина» в постановке Театра им. Моссовета. 1969 год
Истории в этой книге — вовсе не о беззаботных, удачливых людях. Мы прочтем здесь о многих трагических судьбах: об Олеге Дале, Георгии Буркове, Петре Алейникове, Павле Луспекаеве... Юмор смягчает горечь этих рассказов.
Но зато с каким удовольствием
Графов «развенчивает» самого Жванецкого! «У меня есть много доказательств, что
он к своей неслыханной славе имеет лишь косвенное отношение. Чтобы в этом
убедиться, достаточно было приехать к нему в гости, в город Одессу». Здесь на
каждом шагу тебя буквально подстерегают забавные ситуации. А уж прогулка со
Жванецким по улицам Одессы — сплошное соревнование в остроумии. «Понимаете ли,
в чем сложность жизни Михаила Жванецкого? В его присутствии все считают своим
долгом быть остроумными. И все стали острить!.. Но, прошу вас мне поверить,
острили удачно», — уверяет читателя автор. «И вы мне восхищаетесь дарованием
Жванецкого? — продолжает он <…> — В такой обстановке вырасти неостроумным
практически невозможно».
«С Мишей на улицах Одессы не здоровались только инвалиды зрения. С ним не просто здоровались, прохожие даже у меня почтительно интересовались: “Как вам у нас нравится?”» А уже на другой день, прогуливаясь по городу в одиночестве, автор не без смущения замечает, как на него в кафе с обожанием смотрит какой-то дедушка.
Вы никогда не пробовали пить кофе, когда при этом
вас обожают?
Наконец дедушка нежно сказал:
— Я вас вчера видел с Михаилом!
Что говорить, иные жизнеописания, оценки, характеристики в этой книге не то чтобы приукрашены — слегка стилизованы. Юмор дает возможность не отступать при этом от правды. Вот, например, как пишет Графов о знаменитом профессоре консерватории Юрии Исаевиче Янкелевиче, которого называли великим (и сделали великим) его великие ученики («Святой человек Янкелевич»):
Вы знаете, я
обращал внимание, что в некоторых еврейских мужчинах есть что-то материнское по
отношению к детям. В них какое-то птичье квохтанье, какая-то тревожная забота и
некое категоричное право на этих детей, словно это лично он, а вовсе не его
жена кормит детей грудью. Да, это не мужественно, но до слез трогательно. Вот
таким был Юрий Исаевич для своих учеников.
«Одним из самых веселых и остроумных» среди известных ему людей Графов называет поэта Давида Самойлова. Вот одна из множества его превосходных шуток, которые приводит Графов: «Скажи мне, кто твой друг, и я тебе скажу, кто он».
Будет кстати заметить, что
именно у Давида Самойлова мы более сорока лет назад познакомились с Эдиком
Графовым — как у него же познакомились с Натаном Эйдельманом, Фазилем
Искандером, Рафаэлем Клейнером и другими персонажами книги. Дом Давида всегда
был полон гостей. Сейчас мне вспомнилось, как, окинув однажды взглядом
собравшихся, Давид не без удивления сказал: «Странно, почему тут почти все
евреи. Исключение, кажется, только ты, Миша», — обратился он к знаменитому
актеру Михаилу Казакову. Тот с усмешкой пожал плечами: нет, и он не мог себя
назвать исключением.
Позднее я рассказал про этот эпизод Тамаре Владимировне Ивановой, матери выдающегося филолога Вячеслава Всеволодовича Иванова. «Ничего удивительного, — сказала она. — Еще до революции, с начала века во всех интеллигентских компаниях преобладали евреи». На моей памяти так бывало и во многих наших компаниях. Складывалось все не по умышленному выбору, как бы само собой…
Что поделаешь, нельзя и здесь не задержаться на еврейском вопросе. Из книги я впервые узнал, что в 2001 году какая-то американская «антифашистская ассоциация» назвала лучшей публикацией года статью Графова «Почему антисемиты евреев берегут». Вволю, в своем стиле, поиздевался он над антисемитскими выпадами Жириновского, а вдобавок еще и Лимонова. Не хочется это сейчас цитировать. Сами имена поминать лишний раз как-то противно.
Вернемся лучше к теме юмора. Еврейского, разумеется. «А вы знаете, почему евреи шутят даже в глубокой старости? — спрашивает Графов. — А потому, что им всю жизнь не до смеха».
В книге он, конечно же, не мог обойтись без еврейских анекдотов. Кстати, Эдик мастерски их рассказывает, это умение не всем дано. Тоже, наверное, от природы. Я, бывало, при встрече непременно его выспрашивал: есть ли новые? В середине, кажется, девяностых мне показалось, что анекдоты куда-то пропали. Нет, появились снова. В книге им посвящена небольшая главка: «Вы у меня сейчас посмеетесь, ой, вы у меня сейчас посмеетесь!» Не могу удержаться, процитирую хоть один.
Разговор ксендза с хасидом:
—
Вы, евреи, странный народ. Не верите в воскресенье Христово, а в то, что ваш
цадик переплыл реку на носовом платке, — верите…
— Но это же правда.
Когда в 2004-м в Доме актера отмечалось 70-летие Графова, сцену украшал сочиненный им плакат: «Конкурс на самое лицемерное поздравление». Выступавшим нельзя было забывать о юморе.
Вот и об этой книге нельзя написать совсем без юмора — сам ее стиль заразителен. Хотя, конечно, не мне тягаться по этой части с автором. Но самая последняя страница позаботилась о юморе за меня.
Охотно позабавлю вас вопросом, что называется, на засыпку: какой, по-вашему, у этой книги тираж? Угадали? Таки нет: 200 экземпляров.
Чем не юмор, не правда ли? Хотя, скажете вы, несколько обидный для множества людей, которым эта книга, право же, помогла бы держаться в этой не всегда веселой жизни.
