[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2013 ЭЛУЛ 5773 – 9(257)
Эль Лисицкий. Зал проунов.
1923 год, реконструкция 1971 года.
Музей Ван Аббе, Эйндховен
Оптимист и пессимист
Жанна Васильева
16 сентября в Мультимедиа Арт-Музее (ММАМ) открывается выставка «Утопия и реальность. Эль Лисицкий, Илья и Эмилия Кабаковы». Проект, инициатором которого стал голландский музей Ван Аббе в Эйндховене, включает также работы из Третьяковской галереи и Центра Жоржа Помпиду, нью-йоркского музея Гуггенхайма и Театрального музея им. А. А. Бахрушина, ММАМ и частных коллекций… Он уже был показан в музее Ван Аббе, в Государственном Эрмитаже, а после Москвы отправится в Австрию — в Музей современного искусства в Граце. Выставка в Москве открывается накануне 80-летия Ильи Кабакова.
Музей: место встречи изменить нельзя
Мировыми турне крупнейших музейных выставок сегодня никого не удивить. Но, пожалуй, трудно припомнить проект, столь демонстративно полемичный, в котором ни на йоту нет музейной успокоительной позиции «над схваткой», превращающий экспозицию — в поле боя, а музей — в место встречи, которое изменить нельзя.
Чарльз Эше, директор музея Ван Эббе, искал новый контекст показа большой коллекции работ Эль Лисицкого (их 88, включая живопись), счастливым обладателем которой музей стал в 1968 году. Собрание было выкуплено у наследницы немецкого художника Фридриха Фордемберге-Гильдеварта, дружившего с Лисицким и работавшего в 1923 году в одной мастерской с ним в Ганновере. Четыре года назад музей сделал макеты сценографии постановки оперы «Победа над солнцем», опираясь на эскизы Лисицкого. Идея показать его наследие вместе с творчеством Ильи и Эмилии Кабаковых выглядела дерзкой. Да, художники — знаковые фигуры искусства своего времени. Архитектор Лисицкий прошел путь от увлечения национальным еврейским искусством до супрематизма и конструктивизма, став создателем экспозиционного дизайна ХХ века. Илья Кабаков — ключевая фигура московской концептуальной школы, чьи тотальные инсталляции, начиная с легендарного «Красного вагона» (1991), осмысляют травматический опыт советского прошлого. Оба известны в России, Европе, США. Наконец, оба мастера выросли в России, связаны корнями с еврейской культурной средой.
Но этим, пожалуй, сходство и ограничивается. Между авангардом и московским концептуализмом — дистанция огромного размера. Сам Кабаков признавался в интервью Ольге Свибловой: «У меня не было чувства продолжения эстетического или содержательного смысла того, что называлось русским авангардом. <…> Для меня это была полностью исчезнувшая эпоха. Это то же самое, что сказать, что у тебя есть какие-то отношения с античностью. Никакой античности не было, была потеря языка и потеря смысла того, что говорилось в этой античности». «Мертвое» наследие — идеальная основа для создания палимпсеста. На это, по-видимому, отчасти и рассчитывал Чарльз Эше. По крайней мере, на открытии выставки в Эрмитаже он сказал, что вдохновлялся идеей Вальтера Беньямина, что мы регулярно переписываем историю, осмысляя современность. Добавив, что именно такое «переписывание» — одно из занятий художников и музеев. Но одно дело — почти академическое «переписывание», в котором меняются акценты, уточняется смысл, другое — жесткая драма без надежды на хеппи-энд. В проекте «Утопия и реальность...» перед зрителями предстает не просто новая трактовка авангарда с точки зрения концептуалиста, место комментария и заметок на полях занимает выяснение отношений «отцов» и «детей». Без обиняков и начистоту.
Эль Лисицкий. Проун вращения. 1919 год. Частная коллекция
Триллер: лицом к лицу с прошлым
Когда-то в стихотворении «Юбилейное» Маяковский по-свойски объяснялся с Пушкиным: «…Нам стоять почти что рядом: Вы — на Пе, а я на эМ». В случае с Лисицким и Кабаковым «почти что» неуместно: буквы К и Л следуют друг за другом. Так что стоять им в словарях художников рядом. Безличность алфавитного порядка Маяковский взрывал вторжением в иерархию, выстроенную веком, с буйной компанией своих современников, «лефовцев», подчеркнуто буднично обсуждая их и стихи, а попутно, почти между делом, сравнивая времена и нравы. Комический эффект такой встречи не с «командором» или «мумией», а с «живым» поэтом, с которым можно болтать запросто, подчеркивал отношение к Пушкину как современнику.
Илья и Эмилия Кабаковы, став сокураторами выставки «Утопия и реальность...», с одной стороны, продолжают эту традицию прямого «разговора» потомков с предком. Но предок в данном случае отнюдь не далекий. Да и магма истории ХХ века еще не остыла. Наконец, в отличие от Маяковского, который не против Пушкину «ямбом подсюсюкнуть», Кабаковы не собираются устраивать сентиментальную «встречу с прошлым». Скорее, они, как говорили в 1920-х годах, дают прошлому бой, сталкивая образы будущего в проектах Лисицкого и реальность советского быта. Естественно, можно спорить, насколько Лазарь Лисицкий, ни один из архитектурных проектов которого не был реализован, ответствен за реальность коммуналок. Но нельзя не видеть, что диспут, который ведут Кабаковы, не противоречит правилам, заданным самим Лисицким.
Для Эль Лисицкого, который выступал за «искусство конструктивное, не украшающее жизнь, но организующее ее», художник был проектировщиком и демиургом нового мира. Причем в масштабе планетарном. «Наша жизнь обретает теперь новый железобетонный коммунистический фундамент для всех народов мира. Благодаря проунам на этом фундаменте будут строить монолитные коммунистические города, где будут жить люди всей планеты», — писал он. Эти архитектурные видения перекликались с проектом «Лучезарного города» Ле Корбюзье, тоже рисовавшего небоскребы, поставленные на опоры, с берлинскими проектами Миса ван дер Роэ, воображаемой архитектурой Бруно Таута... Иначе говоря, проекты Лисицкого вписывались в ряд утопий, рожденных модернистской верой в прогресс и рациональное устройство жизни.
Илья Кабаков. Ящик с мусором. Деталь. 1981 год. Государственная Третьяковская галерея
Для Кабаковых (которые, кстати, хорошо знакомы с проектами немецких архитекторов 1920-х, в частности с архивом Бруно Таута, поскольку делали выставку «Архитекторы») интересно в модернистской утопии Лисицкого обнаружить потенциал тоталитарных претензий на власть и абсурда коммунального существования, вытесняющего приватное пространство. Иначе говоря, увидеть в «голубых городах» прообраз казармы. Обозначить зазор между авангардистской аранжировкой проекта счастья для всех и его тоталитарным воплощением.
Соответственно вся экспозиция строится на контрапунктах. «Чистоте форм» проунов и горизонтального небоскреба противостоит «Мусор». Смятая бумажка в углу становится знаком неприкаянности, ненужности человека, для которого не предусмотрено места в расчисленном мире геометрии. Императив «Победы над бытом» сталкивается с констатацией «Быт победил». Проект кресла из фанеры Лисицкого тут соседствует с кухонными шкафчиками, над которыми зависли реплики, демонстрирующие холодную отчужденность, что царит на перенаселенной «ничейной» территории («Чей это ковшик?» — «Не знаю»). «Вера в реализацию будущего» оборачивается «Нереализованной утопией». Тут макет постановки «Победа над солнцем» продолжается моделью «Дома сна» — микста мавзолея, космолета из фантастических романов и палаты № 6… Инсталляция «Человек, который улетел в космос», привезенная из Центра Жоржа Помпиду, откликается и на давние мечты Николая Федорова о заселении космоса ожившими предками и на жажду «бегства от жизни» — из бытовок, вагончиков, бараков. «Космос» проунов, прорывающих окно картины, зарифмован с «Голосами в пустоте», с альбомами «10 персонажей» и со «стендом», в который вклеен фрагмент голубого пластика — «кусок неба, в котором можно летать». Трибуна для пролетарского лидера встречается с проектом «Памятник тирану», моделирующим жутковатую игру в прятки, в которой сошедший с пьедестала усатый вождь, как Вий, ловит зазевавшихся прохожих.
Словом, в проекте «Утопия и реальность...» рационалистический пафос переустройства мира получает отражение сразу в двух зеркалах: триллера и гротескной, абсурдистской драмы.
Монтаж кресел, разработанных Эль Лисицким для международных выставок. 1927 год. Государственная Третьяковская галерея
Илья Кабаков. На коммунальной кухне. Фрагмент инсталляции. 1991 год. Галерея Риджина, Москва
Меланхолия: персонажи встречаются с автором
Похоже, не меньше, чем иррациональное пространство коммунального ада, Кабаковых интересуют персонажи, появляющиеся на сцене-кухне, этой территории для всех, но ни для кого в отдельности. Вообще, это довольно спорное утверждение, поскольку любимый герой Ильи Кабакова — персонаж исчезающий и даже... исчезнувший. «Человек, улетевший в космос», герой одноименной инсталляции, наверное, самый известный пример. Но, разумеется, не единственный.
Как следствие, большинство из этих персонажей остаются невидимыми. Но оставляют следы. Кто-то — скомканные фантики, папиросные пачки и грубые реплики, висящие на веревочках на фоне «Белой картины», похожей на стенд. Кто-то — графики дежурств и расписание занятий, составленные, ясное дело, главой семейства, поставившим себя первым номером в списке. От одних остаются вещи, небрежно повешенные на пейзаж с рекой и лесом (фрагмент инсталляции 1983 года «Сошел с ума, разделся и убежал голым»), от других рассказы соседей и сослуживцев, дыра в потолке (инсталляция «Улетел в космос»), записки с прожектом «устройства забора, концентрирующего энергию для полета» или трактат о том, что «на земле жить нельзя», или рисуночки крыльев рядом с размышлениями, «как изменить самого себя»...
Пожалуй, из всех этих персонажей именно рефлексирующие чудаки, сидящие «в углу», «в шкафу», изобретающие свой личный космос, в который можно улететь, — интереснее всего Илье Кабакову. Правда, мечтания и планы придать иррациональному миру разумный вид выглядят «нелепо, смешно, безрассудно». Но в покинутом персонажами мире эти записки остаются чуть ли не единственным напоминанием об иных мирах и ином измерении.
Эль Лисицкий. Передвижная ораторская трибуна. Эскиз. 1920 год. Музей Ван Аббе, Эйндховен
Илья Кабаков. Памятник тирану. Эскиз. 2005 год. Коллекция Ильи и Эмилии Кабаковых, Нью-Йорк
В проекте «Утопия и реальность...» эти вымышленные создания, с говорящими, словно у Гоголя, фамилиями, впервые встречаются со своим реальным альтер эго. С архитектором, пытавшимся супрематические проуны поселить на земле... С демиургом, которому вместо создания нового мира дали возможность оформлять пространство антиутопии... С Эль Лисицким.
На выставке в Эрмитаже можно было увидеть два его автопортрета. Один, очень известный, — «Конструктор» (1924). На нем фотография лица совмещена с открытой ладонью и циркулем, фон — лист миллиметровки с системой координат. Другой — домашний, в письме, адресованном Софи Кюпперс, будущей жене. Шутливый, самоироничный, смахивающий на карикатуру, этот портрет нарисован, когда Лисицкий лежал прикованный к постели в швейцарской клинике. Койка и медицинская «помпа», пара докторов и сестра образуют мир больного — ограниченный почти правильным кругом. Как ни странно, автопортреты сделаны примерно в одно время. Только увидев их рядом, догадываешься, что универсальный мир геометрии, которым Лисицкий был так увлечен, что даже книгу написал «Искусство и пангеометрия», — оборотная сторона совсем другого универсума, иррационального и зыбкого. Утопия тут выглядит соломинкой, брошенной в будущее утопающим предельным усилием воли.
Илья Кабаков. Дом сна. Модель. 2007 год. Коллекция Ильи и Эмилии Кабаковых, Нью-Йорк
Эль Лисицкий. Декорации для спектакля Театра Мейерхольда (к пьесе С. М. Третьякова «Хочу ребенка», режиссер Вс. Мейерхольд). 1928 год. ГТГ
Эль Лисицкий. Победа над солнцем: все то хорошо, что начинается хорошо и не имеет конца. Плакат. 1913 год
Илья Кабаков. Человек, улетевший в космос из своей квартиры. 1985 год. Национальный музей современного искусства, Центр Жоржа Помпиду, Париж
«...Я рационалист, но бывают моменты, когда меня пугает “рацио”», — написал однажды Лисицкий. И это его признание, наверное, мог бы разделить и Илья Кабаков, вскрывающий логикой, как ножом, алогичность проектов о всеобщем счастье. Если это так, то миры Эль Лисицкого и Ильи и Эмилии Кабаковых не так далеки друг от друга, как это кажется. И не только потому, что буквы К и Л следуют друг за другом.
«Мои ключи не открывают всех дверей моего времени», — заметил однажды Виктор Шкловский в книге «Поиски оптимизма». Оптимист Лисицкий и пессимист Кабаков, наверное, нашли не все ключи к своим временам. Но, кажется, оба нашли ключи к дверце, над которой нацарапана надпись «Будущее».
Эль Лисицкий. Автопортрет. Письмо Софи Кюпперс. Около 1923 года. Музей Ван Аббе, Эйндховен
Эль Лисицкий. Конструктор (автопортрет). 1924 год. Музей Ван Аббе, Эйндховен
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.