[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2013 АВ 5773 – 8(256)
леонид словин
ТЕТРАДЬ, НАЙДЕННАЯ В КАТАМОНАХ
Не помню, где мы познакомились. Я даже не уверен в том, что правильно запомнил его имя — Kонстантин, бывший чемпион СССР по греко-римской, а по сути классической, борьбе. От него, кстати, я узнал, что она ведется в стойке и в партере, а основное отличие этого вида борьбы от вольной состоит в запрете на проведение подсечек, подножек и захватов ниже пояса...
Мы встречались несколько раз в квартире, которую я снимал в Катамонах, микрорайоне Иерусалима, населенном в основном выходцами из Марокко и Эфиопии. Я жил один, жена дорабатывала до пенсии в Москве, ей оставалось каких-то пять лет. Константин приезжал на работу «с территории» и от меня сразу уезжал на службу. Как большинство «наших», он работал охранником — худощавый, высокий, на вид не особо мускулистый для чемпиона. Мы вместе обедали. Мой гость был постоянно голоден, ел плотно и обычно что-то брал с собой — на дежурстве ему было нечем подкрепиться. Я предполагал, что он живет один и быт его неустроен. Несвежие сорочки постоянно напоминали о желательности стирки. После обеда я провожал его к автобусу, кажется, 32-го маршрута, потому что он не садился на остановке у нашего дома, а шел к супермаркету «Пиканти». Время от времени я слышал от него удивительные истории, не скрою, иногда я не знал, как относиться к его рассказам. Верить, не верить?! Но он излагал не особо заинтересованно, даже нехотя, со множеством деталей. Потом он как-то незаметно ушел из моей жизни. Так же незаметно, как в ней появился.
Одну из его историй я записал и предлагаю читателям приблизительно в том же виде, в каком ее сам услышал. Я оставил и форму рассказа — от первого лица, посчитав, что переписывание в третьем лице превратит бесхитростное повествование в подобие литературного произведения, с написанием коих я окончательно завязал года три назад… Еще я подумал о названии. Что-нибудь снимающее с меня ответственность за чужой текст и в то же время без намека на истинную суть повествования. Я выбрал: «Тетрадь, найденная в Катамонах», в память моего первого рецензента, известного в свое время советского писателя, а по некоторым сведениям, и разведчика Романа Кима. Его популярная повесть «Тетрадь, найденная в Сунчоне» была написана в форме отчета японского шпиона. Что-то соединяет наши тексты.
Автобус шел из Модиина, первого израильского города, построенного на месте древнего в самом начале Иудейских гор по предварительному плану с учетом особенностей ландшафта и использованием мирового градостроительного опыта.
В Иерусалим он отправился около трех пополудни.
Я заснул, когда автобус еще стоял.
Вокруг было самое пекло.
Открыл глаза, когда автобус уже двигался.
Горячий гудрон подрагивал в зыбком мареве.
Пассажиры в автобусе дремали. Их было не так много. Несколько религиозных мужчин с женами, в обычном их прикиде — черных костюмах и шляпах. Еще работяги. Израильский солдат российского розлива, с зеленым беретом под погоном на плече, дремал с карабином на коленях и с огромной сумкой, которую небрежно бросил в проходе. Он словно вез с собой разборную байдарку — сплавляться по порожистым северным рекам...
Все, кроме семейных пар, располагались на сиденьях по одному, дальше друг от друга. Дремали, поглядывали на дорогу.
Шоссе выглядело пустынным. Время было тревожное — заканчивалась предвыборная кампания. Кандидат в премьеры — Ариэль Шарон — в сопровождении многочисленной охраны уже побывал на Храмовой горе у входа в мечеть Аль-Акса, чтобы продемонстрировать, кто здесь хозяин. Арабы взбеленились — в незваных гостей полетели камни. Теперь за каждой высоткой, за каждым поворотом мог подстерегать палестинский снайпер.
Автобус шел по расписанию.
Водитель, не снимая руки с баранки, другой достал термос, отвинтил крышку. Наполнил бумажный стаканчик.
Сзади мне были видны его обтянутые футболкой прямые неширокие плечи, черная кипа в начавших редеть волосах. Он сделал долгий глоток. Я уловил запах натурального арабского кофе, приправленного гелем.
Отставив термос, водитель включил радио.
Передавали новости. Водила прибавил звук.
Дикторша первого израильского канала со скоростью автомата принялась выстреливать ивритский текст:
— Прошедшей ночью продолжился обстрел жилых зданий иерусалимского района Гило. Наши силы открыли ответный огонь. В Хевроне были задержаны двое террористов...
В сущности, ничего чрезвычайного в последние часы не произошло. Примерно то же звучало в эфире все последние недели.
На инциденте в Хевроне события этих суток не закончились.
У одного из перекрестков на «территориях» с утра забрасывали камнями проезжающий транспорт. Вблизи Калькилии из обгонявшей арабской машины произвели несколько выстрелов по израильскому рейсовому автобусу...
Палестинская интифада продолжалась.
Пассажиры слушали с каменными лицами.
Дикторша уже заканчивала:
— ...машине со стрелявшими удалось скрыться. На нашей стороне, к счастью, никто не пострадал. Полиция приступила к расследованию...
Водитель выключил радио. Поднял голову.
В зеркале над лобовым стеклом отразилось его смуглое, с черными густыми бровями лицо, синие-синие прищуренные глаза...
Г-споди!
Я узнал его!
Лицо было мне еще слишком памятно.
За прошедшие годы оно почти не изменилось, только прежде его украшали традиционные усы а-ля Саддам Хусейн...
И эти глаза...
В последний раз мы виделись далеко отсюда лет пятнадцать—восемнадцать назад…
Самолет из Кабула прибыл вовремя.
В тот день в Москве стоял жесточайший мороз. Было к тому же ветрено. В аэропорту «Шереметьево» вдоль стоянки, когда мы появились из зала прилета, над машинами коротко завивались дымки. Водители прогревали двигатели.
Нас встречали двое в штатском.
В обоих еще за версту угадывались сотрудники спецслужб — располагающие к себе, улыбчивые, отгороженные внутренне на манер зеркального отражения, за которое невозможно попасть. Они нас тоже быстро узнали — наши фотографии были востребованы еще раньше.
Все было чинно: обмен ни к чему не обязывающими улыбками, крепкие рукопожатия. Малозначащие вопросы, на которые следовало отвечать так же ничего не значаще.
— Как долетели?
— Спасибо. Нормально.
— А настроение?
— Ат-личное...
Новенький джип с тонированными стеклами у служебного выхода принял нас всех — троих прилетевших вместе с провожатыми. Один из штатских сел рядом с водителем, второй — на заднее сиденье, и дверцы захлопнулись...
«Понеслась!..»
До этого тоже втроем мы уже приезжали в Белокаменную. Правда, в другом качестве. И не зимой — жарким летом...
Тогда мы добирались поездом. А до того сутки прокантовались на вокзале в Ташкенте. Мой коллега, тоже мастер спорта, все никак не мог выспаться, вытянув ноги, — весь последний месяц он спал в танке. Мы ждали третьего. Наш попутчик — аккуратный костромской паренек, капитан — все не мог к нам присоединиться. Он возник в последнюю минуту, когда решились ехать одни и когда поезд уже отходил...
— Мужики, я с вами. Держите...
На бегу он подал в тамбур набитый чем-то тяжелым чемодан, потом такую же полновесную сумку и, наконец, почти неподъемный рюкзак. Затем вскочил сам. Мы помогли ему затащить вещи. Сами-то ехали налегке.
Впрочем, ничего необычного при капитане не оказалось. Только спиртное. Коньяки, виски, водка, арак...
В купе мы ехали втроем. Почти шестьдесят часов с перерывом на сон мы пили за наших друзей, кто оставался там, по ту сторону вод бешеного Пянджа, за доктора Ватсона — ближайшего кента Шерлока Холмса: он ведь тоже воевал в Афгане... Поминали тех, кого больше не было в живых.
Стояла дикая жара. Кондиционер в фирменном поезде «Узбекистон» не работал. Народ изнывал от зноя.
К концу пути мы избавились от всего груза и тары. Успели несколько раз насмерть поругаться и подружиться снова на всю оставшуюся жизнь.
Окончательно наш монолит выкристаллизовался уже при подъезде к Рязани, когда мы держали круговую оборону против ОМОНа Рязанского линейного управления внутренних дел, усиленного позже бойцами Линейного управления Казанского вокзала, которых вызвала поездная бригада. И когда менты, пользуясь численным превосходством, нас все-таки заломали и тащили в Москве по платформе, мы орали:
— «Был пацан и не-е-ет пацана-а...» — Песня эта, композитора Танича, тогда только появилась.
В ментовке танкист продемонстрировал опыт и знание местных порядков — попав в камеру, он дал команду разобраться по мастям:
— Петухи к петухам, мужики к мужикам. Воры отдельно!..
Пришел начальник криминальной милиции. Опера проверили наши документы и тут же освободили.
Мы ехали в Кремль получать ордена...
Военный комендант Казанского вокзала, которого бригадир поезда по пути следования бомбардировал телеграммами о нашем шумном приближении, не пожелал дослушать анекдот, который я придумал по дороге, доложил обо всем некоему генералу и затем прямиком переправил в гостиницу «Россия», где нас сдали с рук на руки уже другим ментам — тамошним...
Дежурный — сухой озабоченный подполковник — нам, боевым офицерам, был не прочь прочитать мораль о том, как себя надо вести в столице, но румянощекий, вскормленный на молоке костромских коров караваевской породы капитан выложил на барьер полста долларов:
— Слышь, подполковник, пошли кого-нибудь. Пусть возьмет выпить ... — Нервы у него были, как канаты.
При проверке на детекторе лжи стрелка полиграфа качнулась только раз: когда оператор-психолог задал ему заведомо провокационный вопрос: «Вы вологодский?» Капитан даже обиделся: «Ты че?! Костромской я! Вохомский район...»
Но это было летом.
А на этот раз Москва была черно-белой, морозной. Кольцевая автодорога поскрипывала под колесами. В джипе мы почти не разговаривали. Никто из нас в точности не представлял ни конечную цель маршрута, ни то, чем нам придется здесь заниматься. Сопровождающие наши тоже не спешили раскрывать рты.
От «Шереметьева» нас повезли не в центр, а куда-то к окраине. Мы оказались на какой-то спецтрассе, закрытой для проезда посторонних. Транспорта здесь почти не было. Несколько раз нам встретились машины ГАИ, патрулировавшие шоссе. Они замедляли ход, но пропуск на лобовом стекле нашего джипа их успокаивал.
Мы проехали больше часа, когда штатский, сидевший впереди, рядом с водителем, взялся за мобильник.
— На месте...
Впереди нарисовалась цель нашей поездки. Заснеженный живописный бор, окруженный глухим забором. Ни справа, ни слева не было никаких строений. Только КПП в заборе и застывший в морозном убранстве молчаливый бор.
Водитель затормозил. Откуда-то сбоку подошли трое в форме. Нас ждали.
Мы оставались сидеть. Пока один из службы охраны проверял у нас документы, двое других демонстрировали нам, прилетевшим из Кабула, свои новенькие автоматы. Потом ворота открылись.
Еще долго мы ехали между прямых, как корабельные мачты, высоченных сосен, пока впереди внезапно не показалось двухэтажное здание — под старину, с балюстрадой, с колоннами, с каменными львами у входа.
— Выгружаемся... — скомандовал штатский, сидевший впереди с водителем.
От автора.
Я вспомнил эту историю, прочитав в интернете «Сенсационные откровения военного переводчика», подписанные: «Виктор Баранец», об обстоятельствах, которые косвенно подтверждают рассказ моего иерусалимского знакомца.
В конце восьмидесятых гаишники, дежурившие при выезде из Москвы на Ленинградском шоссе, были крайне удивлены, увидев на шоссе несколько африканцев в камуфляжной форме с автоматами Калашникова в руках. Они ловили попутную машину в сторону области. Самый смелый из работников ГАИ, он же и старший по должности, капитан милиции подошел к странной группе и попросил у темнокожих граждан документы. На это один из мужчин — высокий здоровый африканец — на ломаном русском языке объяснил, что разведгруппа в составе пяти человек, в которую он входит, заблудилась в лесу и по карте вышла на шоссе, чтобы на попутной машине вернуться в лагерь.
— Где он находится? — поинтересовался капитан.
— Это есть сикрет, кэптан. Нам надо машина, — был ответ.
«В наших званиях разбирается», — подумал инспектор и потребовал предъявить документы.
— Ноу документ, — ответил высокий африканец.
— Тогда я вынужден вас задержать до выяснения личностей. Прошу пройти на наш пост ГАИ!
В это время остальным членам странной группы удалось найти попутную машину и договориться с водителем. И высокий африканец направился к своим попутчикам. Слова инспектора ГАИ он просто проигнорировал.
— Приказываю остановиться! — крикнул капитан.
Вместо ответа африканец передернул затвор Калашникова и, опустив автомат, дал очередь в землю. Гаишники присели от страха. Тем временем машина с африканцами была уже далеко. Номер ее никто из гаишников не запомнил, все присели от страха. На всякий случай капитан позвонил в отдел ГАИ, обслуживавший трассу, и доложил, что на пост вышла вооруженная автоматами группа африканцев в камуфляжной форме, на что дежурный посоветовал:
— Иди проспись. С каких это пор у нас вот так негры с автоматами гуляли…
— Да нет же, точно! Вот и другие инспекторы подтвердят…
«Вот, черти, нажрались там все вместе и теперь небылицы выдумывают», — подумал дежурный, но все-таки доложил начальнику отдела, а тот в свою очередь поставил в известность районное управление внутренних дел. В конце концов новость о странной вооруженной автоматами группе африканцев попала в районное управление КГБ.
Ответ последовал незамедлительно.
Там уже знали, что в лагерь подготовки иностранцев под Сходней во время учений не вернулись пять человек. Автоматы у них были настоящие, но патроны холостые, так что никакой опасности они своим оружием не представляли, кроме разве психологического воздействия на окружающих. По трассе были высланы несколько оперативных машин для поиска заблудившихся курсантов, но к настоящему времени они уже сами приехали в лагерь.
— А что же мне гаишникам передать? — спросил звонивший.
— Скажите, что пить надо меньше. Так будет лучше, а подробности им знать не надо.
Не только гаишники, но и простые граждане в районе Химок время от времени сталкивались со странными чернокожими людьми в пятнистой форме с автоматами в руках, и вскоре по городу распространялись слухи о секретном пункте подготовки иностранных боевиков.
Сегодня ни для кого уже не секрет, что террористы из японской так называемой «Красной армии», итальянских «Красных бригад», групп Баадера и Майнхоффа в Германии, Ирландской освободительной армии и прочих организаций такого рода контактировали с КГБ и проходили подготовку в лагерях с советскими инструкторами.
Вместе с другими под руководством советских инструкторов и при участии военных переводчиков готовили повстанцев и из Организации освобождения Палестины. Это было время, когда терроризм в СССР официально именовался национально-освободительным движением, а известные террористы, такие, как «террорист № 1» Карлос Шакал и Абу Дауд, организовавший убийство израильских спортсменов на Олимпиаде в Мюнхене, назывались его выдающимися лидерами...
Ежегодно курсы в СССР заканчивали более 1000 боевиков из различных стран и организаций типа ООП. Один из них находился под Сходней в Московской области, недалеко от того места, где группа чернокожих курсантов столкнулась с инспекторами ГАИ.
Сопоставив факты, я предполагаю, что Константин и его товарищи прибыли именно сюда. Но предоставляю слово ему самому.
Выбравшись из джипа, мы прошли в мрачного вида унылый вестибюль с почти пустой раздевалкой, старинными напольными часами в углу — с маятником и римскими цифрами на циферблате. Тут же сбоку на стене висел массивный, закованный в металл телефон, такому было самое место в первых глубоководных аппаратах.
— Сначала столовая, — объявил сопровождающий. — Потом все формальности, инструктаж. Вещи можете оставить здесь. А теперь... — оба штатских заулыбались, — поздравляем с приездом. Вот вы и дома...
Учебное заведение, в которое нас зачислили, носило мудреное название, типа «Курсы по совершенствованию приемов и способов ведения индивидуальных средств боя и защиты», заключенное в не менее сложную аббревиатуру — «КСВИСБ».
В переводе на нормальный язык речь шла о школе, целью которой была подготовка агентов, десантников, связников — короче, диверсантов. В ней нам предстояло провести несколько ближайших месяцев.
— Вот все! Приятного аппетита!
Столовая оказалась рядом, на первом этаже, — уютная, человек на тридцать. Повариха, две немолодые официантки. Собственная кухня. Значит, еда будет домашняя. Вот по чему мы давно уже стосковались...
Одна из официанток — в накрахмаленном кокошнике — подошла сразу:
— Садитесь, мальчики. На первое сегодня суп с галушками, мастава, борщ. Второе — бефстроганов, драники с селедочкой, дунганская лапша...
Я сразу обратил внимание на меню: «мастава», «дунганская лапша»...
Выходит, тут питались не только славяне.
И не ошибся.
Мы уже садились за стол, когда в столовой появилась новая группа. Камуфляжи, высокие ботинки. Чужое обличье, незнакомая речь. Черные волосы, усы а-ля Саддам Хусейн.
Кроме нас, советских, тут обучались представители братских стран и национально-освободительных движений.
Вошедших было тоже трое. Официантка пригласила их к нашему столу.
— Теперь вы будете здесь сидеть...
— Здравствуйте! Салам!
Мы встали.
«Е-мое! Те же самые духи, от которых мы не успели еще отвыкнуть... Моджахеды!»
— Очень приятно.
— Нам тоже. Будем знакомы, — они говорили на ломаном русском.
Мы назвали себя. В ответ послышались арабские имена. Они сели.
— Откуда вы?
— С Ближнего Востока. Фалестын! Слыхал?
— Израиль?!
— Фалестын!
— Палестина!
Через минуту мы уже знали главное о наших соседях:
— Мы здесь, чтобы отдать свои жизни за освобождение родины. Освободить нашу многострадальную страну от сионистов....
— Национальный очаг!
«А газовую камеру не хотели бы?! Как в Освенциме!»
Я поднял глаза на парня, сидевшего напротив: смуглое, с черными густыми бровями лицо, черные усики а-ля Саддам Хусейн и совершенно неожиданные в таком сочетании синие-синие прищуренные глаза...
— Константин…
— Мохаммед.
И вот эта встреча!..
Представитель боевого крыла Организации освобождения Палестины, террорист, которого я не раз встречал в той моей, прежней, жизни, за рулем рейсового израильского автобуса!..
Водитель словно что-то почувствовал, взглянул в зеркало внутреннего обзора.
Я мгновенно пригнулся...
Палестинец в кипе за рулем израильского автобуса!..
Он отвел взгляд.
Ровно работал мотор.
Вокруг был марсианский пейзаж. Раскаленное от зноя небо, затерянное в предгорье шоссе, сухая звенящая флора пустыни...
Внезапно водитель поднял глаза. Наши взгляды встретились.
Он тоже узнал меня. Но не подал виду.
Иерусалим был уже недалеко.
По обе стороны шоссе тянулись выжженные солнцем каменистые высоты. Ржаво-рыжие, они уходили за пустынный горизонт — безвестные отроги Иудейских гор, повидавшие на своем веку тысячи разных войн и восстаний.
Автобус шел по расписанию. Жара внутри автобуса не чувствовалась.
У женщин в руках виднелись молитвенники.
«Абсолютно неарабское обличье...» — говорили о нем преподаватели.
И действительно, из нас двоих арабом мог, скорее, оказаться я — черноволосый и черноглазый...
И поэтому в аэропорту Франкфурта-на-Майне, когда мы туда прилетели в составе интернациональной группы, именно меня как наиболее подозрительного из всей нашей группы западно-германский пограничник поставил лицом к стене и жестоко ошмонал как возможного террориста, в то время как его коллега держал меня под прицелом автомата. Остальные, и в том числе тот, которого называли Мохаммедом, не вызвали у них никаких подозрений...
Оно, в общем, понятно. Большинство и слыхом не слыхивали о народах, которые за два последних тысячелетия, как волны, перекатывали через Ближний Восток и, как вода, уходили в песок. Представление об арабской внешности до последнего времени у многих в Европе, включая и Россию, было чисто поверхностное.
Как и вообще о семитской внешности.
Что касается евреев, то до приезда в Израиль, в России, я мог опознать еврея на улице, что называется, в спину. Теперь же, пожив в Израиле, не уверен, всегда ли смогу узнать и в лицо. Настолько оказался в действительности велик разброс портретов...
Восемь долгих месяцев мы обитали в соседних блоках бок о бок друг с другом. Иногда некоторые мероприятия, в которых мы участвовали, совпадали. Мы вместе были в Центральном доме литераторов на вечере палестинского поэта Махмуда Дервиша. Он писал «Покиньте же нашу страну, / Нашу землю, наше море, / Нашу пшеницу, нашу соль, наши раны... / Все покиньте. / И покиньте / Память о памяти вашей...» Русские писатели из «Памяти» его поддержали, а когда кто-то из писателей-узбеков что-то сказал против, его объявили предателем.
Мохаммед вскоре узнал, что я наполовину еврей, и вроде бы поклялся при случае убить меня. Тем не менее однажды во время одного из общих выходов в Москву какой-то мужик при мне обозвал Мохаммеда «чуркой». Я заступился за него, и довольно жестко, Мохаммед ответил мне презрением.
Незадолго до этого в их группе появился еще больший ненавистник евреев, член радикального крыла их организации. Его звали Ибрагим, говорили об уже имеющемся у него боевом опыте. В Иерусалиме подготовленные террористы-смертники взрывали автобусы…
Не знаю, как бы развивались наши отношения, если бы не его загадочная гибель. Ибрагима убили в поезде, когда их группа выезжала на тренировку в одну из арабских стран.
Говорили, что его нашли застреленным в туалете, закрытом, как положено, по прибытии поезда на конечную станцию. Проводник раздавал билеты пассажирам, но купе, в котором ехал Ибрагим, оказалось закрытым. Проводник закончил свою работу, снова вернулся к купе — оно не открылось. На всякий случай он решил проверить туалеты, хотя точно помнил, что сам их закрыл. В одном из них лежал боевик. Его застрелили из пистолета австрийского производства, который валялся там же. О происшествии немедленно сообщили их руководству, а также в Москву. Из России выехали представители спецслужб. Убийство списали на внутренние разборки моджахедов, но Мохаммед, сопровождавший тело своего друга в Иорданию, поклялся жестоко отомстить сионистам за его смерть…
Жара не спадала, но кондиционер делал свое дело. В нашем автобусе все ехали до конечной — в Иерусалим. В то время нынешняя многоэтажная комфортабельная Центральная автобусная станция — «Тахана мерказит» — только еще строилась, и междугородние автобусы прибывали на временную площадку по другую сторону улицы Яффо метров на 300 ближе к центру.
Столица встретила нас небольшой автомобильной пробкой на въезде. Я больше не смотрел в сторону Мохаммеда. Все было, как обычно. Пассажиры выгрузились у навеса, рядом с времянкой административного здания. Я вышел из автобуса через заднюю дверь и, едва оказался скрытым для глаз водилы, сразу позвонил в полицию.
Они приехали мгновенно.
Мохаммед еще выруливал на свободное место для временной парковки, как выскочивший из полицейской машины сотрудник дулом автомата показал ему на дверь. Мой знакомец, не спеша, закрыл кассу, как-то особо медленно взял сумку с выручкой и спустился на тротуар. Второй полицейский, которого я не сразу заметил, провел руками по его одежде. Затем водителю позволили закрыть автобус на ключ.
Я наблюдал за происходящим, находясь среди стоявших под навесом пассажиров. Еще через несколько минут Мохаммеда увезли, а мне на мобильник позвонил полицейский, с которым до этого я разговаривал. Он предложил мне незамедлительно приехать в «мидраш а-русим», на «Русское подворье», в отдел полиции.
Я пообещал. Тем не менее я все же взял небольшой тайм-аут. На «Тахане мерказит», как всегда, все кипело: площадка маленькая, людям надо ехать. Через несколько минут я нашел русского охранника, мы с ним прежде уже пересекались по какому-то поводу.
— Автобус на Модиин...
— Только что пришел. Придется ждать...
— Закури.
— Спасибо.
— Я приехал с этим автобусом. Какой-то новый шофер. Я его не видел..
— Это их босс. Время от времени автобусный кооператив заставляет начальство само садиться за руль.
— То-то я его не знаю. Откуда он?
— Из Тель-Авива. Йосеф. Крутой мужик.
— Ну, будь.
— Яла! Бай!
Я был в Иерусалимском отделе полиции впервые, к кому я должен обратиться, мне не сказали, и я просто побродил по пустым коридорам. Сразу же за входом начиналась лестница наверх с решеткой на лестничной площадке. В распахнутой двери мужского туалета была видна широкая религиозная дама в платье до пола, в плоской круглой шляпе. Она водила щеткой по полу…
На втором этаже в коридоре висели огромные фотографии, посвященные полиции. На одной из них полицейские с дубинками, построенные в две шеренги, поджидали бесновавшихся ортодоксов на Бар-Илан.
За все время, пока я расхаживал по этажу, коридоры были пусты, лишь однажды двое мужчин, очевидно сотрудников, поднялись по лестнице, прошли в кабинет, расположенный в торце. Дверь в кабинет они ключами не открывали, внутри кто-то находился.
Я выбрал себе место на стуле, недалеко от этого кабинета, и неожиданно для себя задремал. Скорее даже, намеренно. Впереди было ночное дежурство, от которого меня никто не освобождал.
Мысленно я все еще был в Москве, до того, как наши «Курсы по совершенствованию приемов и способов ведения индивидуальных средств боя и защиты» не расформировали. В голову лезла всякая чушь.
Вспомнился костромской паренек, коллега, которому предстояло возвратиться в часть. Вывод наших частей из Афганистана еще не начинался. Он поведал мне о его едва не начавшемся конфликте с известным генералом…
— До меня дошел слушок, — сказал тот, — что ты выразился обо мне, о своем начальнике… Как бы это точнее подобрать словечко… Что я дурак, что ли…
Лицо у генерала было сонное и голос тоже, и говорил он как бы и не с ним, напевным своим хохлацким голоском, неожиданным в стокилограммовом теле. Но это не могло обмануть. У капитана волосы поднялись на затылке. Он знал, что это значит! Конец карьеры, тормоз в звании, вечные дежурства...
Все зависело от его ответа, его сметливости. Клясться, что он этого не говорил, не имело смысла. Да и что клятвы?! Генералу нужно было подтверждение имиджа своего верного, хотя и недалекого сотрудника.
И капитан нашелся:
— Сейчас я объясню, товарищ генерал, почему этого не могло быть. И вы со мною согласитесь. Я уверен. А тот, кто это вам сказал, — он несерьезный человек. Объясняю: по-моему, у нас генералами дураков не назначают. Согласны? Можете привести обратный пример?
— Нет, пожалуй.
— Видите?
«Железная логика…»
К чему мне все это сейчас в коридоре «Русского подворья»?!
А еще: «Война, война, на тех вина, кто продает свободного, чтоб выкупить раба…» Залетевшие когда-то еще в детстве слова песенки времен войны американского Севера с Югом, жившие, оказывается, во мне все эти долгие годы…
Очнулся я внезапно. За окном было еще светло, но я не заблуждался. Время сделало резкий скачок, я проспал не менее часа. Ко мне никто из полицейских не подошел, я явно не был востребован.
Еще не решив, как быть, я подошел к двери кабинета, намереваясь осведомиться о необходимости дальнейшего моего присутствия. Я стоял у двери, когда она неожиданно открылась, двое сотрудников, которых я перед тем видел, выходили из кабинета. На короткий миг я увидел Мохаммеда, он сидел за столом и говорил что-то смешное, потому что и он, и еще несколько полицейских, сидевших вокруг, чему-то улыбались. На меня пахнул знакомый запах арабского кофе, приправленного гелем. На столе виднелись чашечки и рюмки с недопитым содержимым. Все это никак не походило на допрос террориста.
В раздумье я вернулся к своему стулу. Сел.
«Воистину, есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам…»
Мысли мои приняли новое направление.
Я вспомнил давно похороненную в памяти иллюстрацию из школьного атласа по астрономии. Думалось, я ее уже никогда не вспомню за неактуальностью. Бородатый монах на четвереньках у края плоской, как блин, планеты, недоверчиво всматривался в мириады звезд, рассыпанных по поверхности прикрывающего Землю, как колпак, неба.…
«Да ведь это же я, не имеющий понятия о работе всякого рода спецслужб, об их хитроумных взаимопроникновениях, агентурных войнах и оперативных комбинациях… Что я знаю об этом человеке? Кто он? Мохаммед? Йосеф? А может, вообще Йошуа или даже какой-нибудь Иван Андреевич?! С какой целью и кем он был заслан на курсы «КСВИСБ»?! Какова была его роль в поезде, когда застрелили Ибрагима?!»
Еще я подумал:
«Лучше бы мне было остаться в греко-римских состязаниях, где все ясно и честно — борьба только в стойке и в партере, без подсечек, подножек и захватов ниже пояса…»
Вскоре он появился из кабинета. Его никто не сопровождал. Он прошел почти рядом, наши взгляды встретились.
Он вдруг подмигнул мне. Весело, даже озорно...
Образ невежественного монаха с его доптоломеевым представлением о картине мира исчез так же внезапно, как и появился. Окружавшее меня мироздание жило по своим законам. Они допускали такое, что мне не приходило в голову.
Подождав, я поднялся. Пошел к выходу.
На выходе меня никто не остановил.
По поводу водителя автобуса Модиин—Иерусалим мне никогда больше из полиции не звонили. И я к этой истории тоже никогда больше не возвращался.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.