[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2013 АВ 5773 – 8(256)
Памяти Александра Лавута
23 июня в Москве на 84-м году умер математик и правозащитник Александр Лавут, сын легендарного антрепренера Павла Лавута, «тихого еврея» из поэмы Маяковского «Хорошо!»
Не помню точно, когда мы с Сашей познакомились… Он учился в одном классе с моим другом и будущим соавтором Левоном Чайлахяном. Причем Саша был отличником, а Лева — второгодником. В итоге Левон стал выдающимся физиологом, членкором, а Саша по большому счету в науке сделал немного, не защитил даже кандидатскую, хотя был человеком очень глубокой и упрямой мысли. Я не математик — как мне судить о Сашиных математических талантах? — но я знаю профессионалов, которые считали его очень одаренным ученым. Несколько раз он брался за какой-то цикл статей, который можно было бы потом защитить как диссертацию, но результат его постоянно не удовлетворял. Ему казалось, что получается банальность, что доказательство недостаточно убедительно. Саша был очень мягок ко всем и очень строг к себе.
В 1960-х великий математик Израиль Моисеевич Гельфанд создал в МГУ, в так называемом «молекулярном» корпусе на Ленинских горах, межфакультетскую лабораторию математических методов в биологии, и мы с Сашей оказались там, хотя и в разных отделах. Это был большой коллектив с замечательной творческой и дружеской атмосферой, и мы проработали там пять лет, пока в 1969 году нас не выгнали за участие в правозащитном движении. На заседание университетского партийного комитета приехала некто Большакова из московского горкома и сообщила, что на биологическом факультете работают два отщепенца, которым не место в университете, — «Ковалев и Левит». К чести присутствовавших там партийцев из нашего корпуса, они не стали поправлять выступающую. В результате на биофаке довольно долго искали эту пару, нашли сразу нескольких Ковалевых, и одного из них даже таскали для собеседований и выяснений, но ему удалось отбиться. Наконец правда открылась, негодяи нашлись. Нас пытался защищать секретарь парторганизации корпуса Виктор Яковлевич Черняк, да и «молекулярный» ученый совет не хотел брать на себя изгнание нечестивцев. Потом Гельфанд (он, конечно, был на нашей стороне) передал нам просьбу ректора, Ивана Георгиевича Петровского, довольно крупного математика и очень хорошего человека, написать заявление по собственному желанию и его обещание посодействовать в дальнейшем трудоустройстве. Мы некоторое время побрыкались, пока не почувствовали, что ради благополучия коллектива нам надо уйти и что таково не высказываемое вслух общее мнение. Саша устроился на работу в геофизическую лабораторию и оказался в отделе, который назывался «Партия № 5» — все очень веселились, что наконец-то он стал партийным.
И у Гельфанда, и потом, в диссидентском движении, и всюду Саша играл совершенно особую роль. Определить ее не так просто. Можно вспоминать события, к которым он был причастен, перебирать факты его биографии. Везде его участие было полезно, заметно, но нигде он не был на первом плане. В 1969 году он стал одним из учредителей Инициативной группы по защите прав человека в СССР — первой ассоциации такого рода в Советском Союзе. Но там было 15 учредителей и 30 поддержавших. Были разнообразные коллективные заявления, в которых Саша участвовал, — но их многие подписывали. Была «Хроника текущих событий», 31-й выпуск которой, к годовщине депортации крымских татар, Саша целиком сделал один. Когда Саша писал что-то для «Хроники», можно было ручаться за абсолютную достоверность; если существовала тень сомнения, то она в этой заметке была отражена: «вероятно… но возможно...» Но ведь и над «Хроникой» работали довольно многие.
Был короткий период, когда он не участвовал в подписантских и протестных кампаниях. Это было после того, как его любимый сын Миша, очень одаренный музыкант, прыгнул с крыши, оставив непонятную записку, где написал что-то очень осуждающее о себе в самых общих словах. Это был тот случай подросткового самоубийства, когда невозможно найти точные мотивы…
В 1980-м Сашу посадили. Мне доводилось встречать в гражданском движении много эмоциональных девочек, которые рвались в тюрьму: «Как это так, все сидят, а я не сижу!» Саша был совершенно чужд всякой лихости, он никуда не рвался — но если уж он попал в тюрьму, качнуть его в сторону слабости было невозможно, он был абсолютно бесстрашен. Ему дали три года по статье 190-прим., он сидел в уголовной зоне, на общем режиме, да и под следствием значительную часть времени провел в Бутырках, то есть с уголовниками. Рафинированный интеллигент Саша Лавут оказывается в такой среде. Для очень многих, попадавших в подобную компанию, это было шоком, а Саша как-то спокойно через это прошел. Вообще, если уголовников не «накачивала» администрация, они относились к нашему брату вполне сочувственно, и Сашины отношения с сосидельцами сложились благополучно. Потом, перед выходом из лагеря, он получил вторую судимость, но ему не добавили срок, как многим другим, а отправили еще на три года в ссылку, в село Чумикан Хабаровского края, где он состоял в рыболовной бригаде подсобным рабочим и поваром, а зимой еще топил котельную. И лагерно-ссыльная его судьба была не самой тяжелой и довольно стандартной, он и тут не выделялся из общей массы людей нашего круга.
Кончился срок, началась перестройка. Саша занялся репетиторством и ни в какую общественную активность особенно не лез. В этом он тоже не был уникален: например, Таня Великанова тогда же, освободившись, пошла преподавать в школу, в младшие классы, при своей очень высокой математической квалификации. Педагог Саша был удивительный. Для ребят, проявлявших к математике хоть какой-то интерес, попасть к нему было счастье. Для тех, кого приводили, чтобы перейти с двойки на тройку, это была каторга. Его уроки длились по полдня, он украшал школьную программу, как мог: придумывал задачи, подталкивал к решению, проводил аналогии. Не знаю, как он умудрялся зарабатывать при этом на жизнь.
Во время чеченской войны Саша съездил туда в составе миссии уполномоченного по правам человека. Он поехал на так называемое «Куликово поле», по фамилии тогдашнего министра внутренних дел. Это такое очень секретное место, где было сосредоточено военное следствие. Подследственных держали в зинданах, допрашивали и всех без исключения пытали. Сашу там задержали, провели беседу, а потом посадили в вертолет и отвезли в Северную Осетию. Он сел на автобус и вернулся в Чечню. Но опять-таки: в Чечню ездили многие, некоторые правозащитники в то время там фактически жили.
Такая вот биография, одна из многих. В чем же, в таком случае, Сашина особая роль? Дело в том, что роль эта была сугубо нравственная. Саша Лавут, с иронией и скепсисом относившийся к любой религии, был настоящий праведник, то, что в еврейской традиции называется ламед-вавник. Он был гармонично соткан из противоречий. Саша был бесконечно добрый человек, доброжелательный ко всем, в том числе к людям, которые этого вовсе не заслуживали. И в то же время он был чрезвычайно честен, дождаться от Саши похвалы — это дорогого стоило. Упрямый, страшно упрямый — и человек постоянной, ровной, теплой расположенности к окружающим. Тихий голос, все время приходилось просить: «Саша, да говори ты погромче». Он не то чтобы оказывал влияние на знакомых, друзей, просто рядом с ним никто не рисковал заниматься интригами.
Я совершенно уверен, хотя не могу этого доказать, что даже люди, по своему служебному статусу обязанные Сашу ловить и наказывать, относились к нему с непреодолимым уважением, он не мог внушить других эмоций. Это ощущалось даже по той интонации, с какой его упоминал мой следователь. И в барак усиленного режима, бур, в зоне его сажали — убежден — с чувством внутренней неловкости. Думаю, и ссылку вместо повторного срока он получил по той же причине.
Вообще, в Сашином простом благородстве было много похожего на Андрея Сахарова. Оба не стеснялись высказывать свое мнение, даже если оно сильно отличалось от принятого в нашем кругу. Оба в споре отстаивали свою точку зрения и точно ее аргументировали, но делали это всегда в необидной форме. Я не раз присутствовал при разговорах, когда собеседник Саши или А. Д. нес какую-то чудовищную чушь. Казалось, есть только два варианта: сказать «Ну и дурак же ты!» или «Да-да, это очень интересно, поговорим об этом потом». Эти двое никогда так не поступали. Они мягко и доброжелательно рассказывали, почему дело обстоит не так, как утверждает оппонент…
Таким же Саша был и в работе. Казалось бы, какое отношение наука имеет к нравственности? А вот, видимо, имеет. Попытки найти истину или, скажем проще, достоверный результат бесстрашны, бескорыстны и беспристрастны. А что еще нужно, чтобы человеческое суждение или поступок были бы расценены как нравственные? Этих трех «бес-» абсолютно достаточно.
Сергей Ковалев
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.