[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2013 ТАМУЗ 5773 – 7(255)
эстер бронер
Перевод с английского Олеси Качановой
Моя мать, кинозвезда
Мама сидит на бархатной подушке, я рядом. Для меня это последняя возможность расспросить ее о первых годах замужества, о том, что она любила, какие цвета предпочитала.
— Какие у тебя были любимые цвета, мама? — спрашиваю.
— Винный и аквамариновый, — отвечает она, не задумываясь.
— Но ты никогда их не носила. Всегда покупала мне, — удивляюсь я.
— Должна же была хоть одна из нас их носить, — отвечает.
В синагоге надлежит соблюдать приличия, но, пока читаются тексты и поются псалмы, мы шепчемся.
— Твой любимый фильм?
— Кино, ты хочешь сказать, кино. Все люблю.
— Это не ответ, — сопротивляюсь я.
— «Женщины»[1], — припоминает мамуля. — Больше всего я любила картину «Женщины».
— Ее ругают.
— А ты не слушай чужую ругань, — говорит мама. — В ней играют сплошь звезды первой величины: Джоан Кроуфорд, Розалинда Рассел, Полетт Годдар, а в главной роли — Норма Ширер[2].
Прихожане на скамьях впереди и позади нас начинают проявлять недовольство.
— Во время службы нельзя разговаривать, — высказывается местный завсегдатай, который постоянно вешает пальто на спинку моей скамьи.
Мы с мамой смотрим строго перед собой.
— Расскажу тебе кое-что, чего ты не знаешь, — шепчет мама, выдержав паузу. — Говорили, я была похожа на Норму Ширер.
Мама сидит рядом со мной, ссохшаяся, со сморщенным личиком, — копия собственной матери в восемьдесят шесть лет.
— Меня так и называли Нормой Ширер, — продолжает мама. — Помнишь картину в гостиной, которую нарисовал художник с набережной Атлантик-Сити?
Эта картина висела в гостиной все мое детство, хотя наряд, в котором мама позировала, давно выцвел.
— На мне была блузка, вышитая красными, желтыми и голубыми цветами на черном фоне, и черная шелковая юбка.
— Юбку не было видно, — вставляю я в приступе исторической достоверности.
— Волосы убраны назад и подколоты над ушами. Вылитая Норма Ширер.
Когда мы разбирали ее вещи, я первым делом сняла с гвоздя этот портрет и увезла к себе. Она на нем нежная и юная. Хрупкая, с вьющимися волосами. Обещаю ей непременно посмотреть «Женщин».
До следующей службы успеваю взять этот фильм в прокате. Жуть.
— Что ты нашла в этом фильме, мамуля? — недоумеваю.
— В кино, — поправляет она.
— Он сексистский, снобистский…
— Плевать, — говорит мама. — Главное, Норма победила. Она была прекрасной матерью, прекрасной женой и в конце концов одолела эту потаскушку, Джоан Кроуфорд[3].
Мы молчим.
— У меня были волосы, как у Нормы Ширер, — говорит мамуля. — Такие же темные и вьющиеся. А глаза… — она на миг задумывается, — орехового цвета, как у нее. Фигуры такой у меня никогда не было, но не было и времени заниматься фигурой.
Она гладит рукой свое бархатное сиденье.
— Это было пятьдесят с лишним лет назад, — говорит она. — Какое это теперь имеет значение?
— Тсс! — шикает представительный мужчина, чье представительное пальто топорщится у меня под спиной.
— Эйн андере велт, — мать погружена в грезы о прошлом.
— Как вы тогда жили? — спрашиваю.
Мне хочется знать все.
— Каждый из нас был на кого-то похож, — мечтательно отзывается мамуля.
Лицо ее разглаживается, как складки на бархатном сиденье.
— У нас, вернее, у твоего отца была компания, а верховодил всеми Рекс, сокращенно от Рексфорд. Рекс был похож на Уильяма Пауэлла[4]. Помнишь такого? «Тонкий человек» с Мирной Лой? «Мой слуга Годфри» с Кэрол Ломбард? Рекс был худой, подвижный, носил тонкие усики и слыл умником, Уильям Пауэлл до кончиков ногтей.
— Кто еще был в вашей компании? — спрашиваю. — Какие звезды экрана?
— Скажут ли тебе хоть что-нибудь их имена? — говорит мама. — Моя подруга Рэй, школьная учительница, была тощей-претощей. Ее прозвали Сейзу Питтс[5]. Мими, жена преподавателя математики, была задорной, как Джанет Гейнор в «Звезда родилась» с мистером Фредриком Марчем. В нашей компании была жена страхового агента, Руби. Ее прозвали Джоан Кроуфорд — за гордый нрав, широкие плечи и высокий рост.
Она улыбается.
— Мой типаж был, скорее, старомодным. Как-никак я уроженка Старого Света.
— А остальные были откуда? — спрашиваю.
— Все до единого урожденные американцы. Но нас с ними разделяло не только это.
Она крутит на пальце обручальное кольцо. Раньше она была полной и оно врезалось ей в кожу. А теперь свободно болтается.
— У них имелось высшее образование. А я и в школе-то не доучилась.
— Тебе с ними сложно приходилось?
— Еще бы, — говорит моя мамуля. — Как думаешь, приятно быть чужачкой?
Проходит неделя. Мы с мамой ждем не дождемся, когда в конце службы мне полагается встать и помянуть ее. Это ее любимый момент. Когда он настает, она кладет ладонь на мою руку.
— Кем был для тебя Уильям Пауэлл? — спрашиваю ее, когда идет молитва шепотом.
— В жизни или в кино? — уточняет она. — В кино он меня пугал, Мистер Светский Лев. А в жизни Рекс был лучшим папиным другом. Они все делали сообща. Стоило одному приняться за книгу, как второй тут же писал вторую главу. Один высказывал какую-нибудь идею — другой тут же ее подхватывал и развивал. Они забавно смотрелись вместе — эдакие Матт и Джефф из комиксов[6]: каланча Рекс и коротышка твой отец.
— Рекс часто бывал у вас дома?
— Не часто. Скорее, почти круглосуточно.
— Ты не возражала?
— Твой папа его обожал. Как тут возразишь?
Мама одевается дурно. И всегда так одевалась. Пусть волосы у нее вились, а серые глаза походили на грозовые тучи, но одежду она покупала в дисконтных магазинах, на распродажах в конце месяца.
— Я отличалась от прочих дам в нашей компании, — рассказывает мамуля. — Они носили шляпы и перчатки. Некоторые работали. На ответственных должностях. Преподавателями. Счетоводами. Но у меня было одно преимущество. Я единственная могла принимать их всех у себя в гостях.
Она раздувается от гордости.
— Бывало, Рекс предложит: «Давайте соберемся у вас или у вас», а те в ответ: «Ой, я сейчас не могу», или «У меня не прибрано», или «Тогда мне нужно бежать готовить угощение, а я не люблю ничего делать впопыхах». А едва Рекс спросит меня: «А может, к вам?» — как у меня, глазом моргнуть не успеешь, готов салат с тунцом, крутыми яйцами и кисло-сладкими огурчиками. Насыплю маковых печенек, наварю кофе, раскрою столик для бриджа, и мы часами сидим за ним и беседуем.
— Неугомонные! — бурчит мужчина позади меня, тот самый, что до последнего не торопится забрать пальто со спинки моей скамьи.
— И ты, мама? — не выдерживаю я. — Ты тоже сидела и беседовала?
— Я сидела и слушала.
— А как себя вели эти женщины? Они тебя не обижали?
— Случалось. — Мама отворачивается. — Вот Рэй, учительница, прекрасно ко мне относилась. Всегда говорила: «Садитесь, Броня. Дайте отдых ногам».
— А другие?
— Мужчины, они были обходительные, образованные, как твой отец. А женщины чуток задирали нос.
— Они тебя обижали?
— Ни в коем случае! — отвечает мама.
Служба подходит к концу.
— О ревуар, — прощается со мной мамуля.
Всю неделю я представляю себе, как она, повязав поверх домашнего платья передник, обслуживает всю компанию. Много десятилетий назад гости сидели за ее столом, поедали ее печенье, протягивали кружки за новой порцией кофе, а саму ее не замечали.
Мама — идеальная хозяйка, ее не застигнуть врасплох; я не такая. На день рождения она неизменно дарила мне бытовую технику: блендер, пылесос, швейную машинку. Но ни до пыли, ни до измельчения продуктов, ни до французского шва у меня так руки и не доходили. А вдруг это до сих пор ее огорчает?
Даже если и так, то, может, я еще смогу наверстать упущенное за эти годы? В ближайшую пятницу я сажусь рядом с ней и ощущаю прикосновение ее ладони; мама шелестит страницами моего молитвенника, отыскивая нужный разворот.
— Расскажи о Рексе, — прошу я.
Она улыбается.
— Он со слуха играл на фортепьяно. Сочинял музыку. Выдумывал языки. Смешил нас.
— И ты, мама? Ты тоже смеялась?
— Почему нет? — удивляется она.
На людях мама никогда не смеялась, улыбалась только. За кухонным столом, над домашними байками, она хохотала до упаду. Но при посторонних она будто бы не понимала смысла шуток.
Женщины из папиного окружения смотрели на нее пренебрежительно. Они вели совсем другую жизнь. Мама ни разу не была в салоне красоты. Не ходила с ними по магазинам, закупалась исключительно на распродажах. Когда компания выбиралась в кафе, она из-за своего кашрута была им в тягость.
— Это Руби, — продолжает мама, — сказала, что я похожа на Норму Ширер.
Руби курила сигареты с длинным мундштуком.
Но почему Руби так сказала? Может, потому, что никогда и никого не приглашала в свои элегантные апартаменты? Или потому, что однажды поглядела на мамины ясные глаза, вьющиеся волосы и вдруг на миг подобрела?
Теперь я смотрю на Норму Ширер, как смотрела бы на свою мать. На следующей неделе беру еще один фильм с ее участием — «Восторг идиота», тоже 1939 года. Снова ревет лев на заставке «Метро-Голдвин-Майер». В «Восторге идиота» Норма Ширер говорит с русским акцентом, прямо как мамуля.
— В России я увлекалась театром, — говорит мама, когда я делюсь с ней впечатлениями от Нормы Ширер в роли русской графини. — И у меня была прекрасная осанка. Ничего-то ты о своей матери не знаешь. Думаешь, я всю жизнь была домоседкой? В юности, когда я жила в маленьком городке в России, у меня была возможность пару лет посещать частную школу. Там меня учили танцевать, говорить по-французски, играть на сцене. Я обожала играть! Больше всего на свете я хотела стать актрисой. Потом приехала сюда, устроилась в прачечную и забыла о сцене. А все-таки, — говорит она, — знаешь что? Возможно, я и стала бы Нормой Ширер, будь у меня тогда, в 1939 году, свой Перс Вестмор[7], который бы меня гримировал, и свой Эдриан, который бы меня одевал.
— Что же ты делала тогда, в тридцатых? — интересуюсь я.
— Остановитесь хоть на минуту, — встревает сидящая перед нами вдова.
Но моя мать — профессиональная мемуаристка.
— Что я делала в тридцатых? А вот слушай. Жизнь у меня была собачья, — говорит она. — Жила я у родни твоего папы на задворках магазина в Парадиз-Велли, «черном» районе Детройта. А твой брат внезапно заболел. Двусторонний мастоидит. Проснулась и слышу, что он задыхается. Наутро позвонила педиатру. Сказала, что ребенок очень болен, что у него высокая температура, что денег прямо сейчас у меня нет, но как только муж получит работу, я отдам ему с первой же зарплаты. Доктор меня облаял: дескать, не суйся с пустыми руками.
— Ублюдок!
— Вы опять за свое? — оборачивается ко мне вдова.
— И тогда мы позвонили нашему другу Рексу, — шепчет мама мне на ухо. — Он был знаком с этим врачом. Рекс перезвонил и сообщил, что доктор скоро будет. Тот вскрыл оба уха и пообещал проведать малыша на следующий день. С первой же подработки, которую нашел твой отец, я с ним расплатилась.
— Ты была счастлива, мамуля?
— Что за вопрос? — фыркает она. — И с чего вдруг сейчас?
Она опускает голову и смотрит на свои руки, такие тонкие, что, кажется, они растворяются в складках ее юбки. — Сейчас-то чего?
Она молчит.
— И да и нет, — говорит она. — Мы были молоды. Это счастье. Но мы были бедны. А это несчастье. Нищета — это, знаешь ли, не мюзикл с маленькой мисс Ширли Темпл[8], отбивающей чечетку.
— Я терпеть не могла Ширли Темпл, — мелочно говорю я.
— Это зависть, обычная зависть, — отзывается мамуля. — У тебя не было таких ямочек на щеках и умения заучивать тексты. И кудряшки приходилось каждое утро завивать. Эстер Уильямс[9] царила в воде, Соня Хени — на льду, и обе снимались в кино. Сколько было возможностей! Ширли уже сходила с дистанции, Джейн Уизерс почти что вышла в тираж, а ты упражнялась спустя рукава.
Она вдруг произносит:
— Степ, шаффл, хоп, даун, даун.
— Ты все помнишь! — восклицаю я.
— А кто разучивал с тобой чечетку в цокольном этаже? А ты танцевала так, словно у тебя не ноги — протезы.
— Ты во мне разочаровалась, мама?
Она явно сопоставляет деньги, потраченные на мои уроки и туфли для чечетки, и всю дальнейшую мою жизнь.
— Ты сделала некоторые успехи, — говорит она.
— Сделайте одолжение, — встревает впередисидящая женщина, — подыщите себе другую синагогу.
— Что за люди! — возмущается мамуля. — Лично я с соседями всегда ладила. С богатыми ли, бедными, хорошими, плохими — мы всегда находили общий язык.
— Но во время Великой депрессии все было не слишком ладно?
— Нормально было, — говорит мама. — Малыш выздоровел. Ты росла смышленой девочкой. Мы перебрались в дом моей матери, и он казался нам хоромами, хотя мы с твоим отцом спали в прихожей, бабушка — в кухне, а спальни сдавались жильцам. Сложные были времена, но все ладили между собой, обходилось без споров и ссор.
Неужели и вправду были такие времена, когда родственники теснились под одной крышей с постояльцами и обходились без денег и без ссор?
— Твой отец с Рексом пели смешную песенку, — вспоминает мама. И поет мне на ухо:
— Хвала ученым, что грызут гранит науки,
Корпят над фолиантами года.
Но знания приходят и уходят,
А кушать хочется всегда.
— Как вы развлекались? — интересуюсь.
— Только и можешь думать, что о развлечениях? — фыркает мамуля.
Она погружается в воспоминания полувековой давности.
— Мы ходили в кино, — рассказывает она. — Сдвоенные сеансы, строго два раза в неделю — новый репертуар, плюс анонсы, мультфильмы, кинохроника. Ну и лакомое блюдо: кино про гангстеров — Джеймс Кэгни и Пол Муни, Спенсер Трейси и Эдвард Г. Робинсон[10]. Любовные истории. Юмор: «Новые времена» с Чарли Чаплином и Полетт Годдар, его подругой на экране и в жизни. Все мечты находили воплощение на экране.
— Зачем вы вообще ходите на службы? — спрашивает та вдова с переднего ряда.
— Вот-вот, и я о том же, — поддакивает мужчина сзади.
Мы затихаем, но субботняя служба такая долгая: молитвы-восхваления, молитвы-прошения, молитвы-благодарности, молитвы-покаяния. Мы встаем, садимся, снова встаем, садимся, вверх-вниз, как йо-йо, так что почти сразу мы с мамой снова начинаем болтать, не переставая вскакивать на ноги и садиться.
— Вы часто выбирались куда-нибудь с Рексом?
У меня, хоть он и уехал, когда я была еще маленькой, остались о нем романтические воспоминания.
— Рекс приходил почти каждый день. Мы до самой темноты, а то и за полночь, обсуждали насущные дела. Он часто приводил с собой друзей. По два-три раза в неделю брал нас на вечеринки, встречи, лекции, в кино или музеи, приглашал к себе домой.
— Отец сидел без работы, а у Рекса водились деньги?
— Да, покуда он сам не потерял работу, они все ее по тем или иным причинам теряли. Одного, учителя, директор после урока социологии объявил красным, навсегда закрыв ему доступ к преподаванию. У другого в свое время не хватило денег на учебу в медицинском институте, и он брался за черную работу, но потом не стало и ее. У третьего было столько домочадцев, плюс родители, плюс бабушки и дедушки, что он пришел в полицейский участок и попросился в тюрьму. Завидовать было ровным счетом некому. Веселого было мало, моя девочка.
— Потом Великая депрессия закончилась и стало хорошо, да? — спрашиваю.
— Депрессия закончилась, — отвечает мама, — но хорошо не стало. Рекс переехал в Калифорнию, а как иначе, ведь он же второй мистер Уильям Пауэлл. Ему нашлась работа — товароведом в магазине. Он, бедняжка, ее ненавидел. Последнее, что он сделал перед отъездом, — снял на видеокамеру, как ты бьешь чечетку под «Отправляйся восвояси». Ты улыбаешься там во весь свой щербатый рот.
Описание меня огорошивает. Я бы предпочла, чтобы Макс потом тоже вспоминал обо мне с ностальгией.
— Я тебя нарядила, завязала большой бант. Ты била чечетку, размахивая руками, бант подпрыгивал вверх-вниз. В до блесках начищенных туфлях сверкало солнце. Звезда домашнего кинематографа, — рассказывает мамуля.
Она ожидала от меня большего, это понятно.
— Почему вы с папой не поехали? — спрашиваю.
— Твой отец испугался. Великая депрессия превратила всех в трусов, — говорит мама.
И плачет. Слезы вытекают из ее глубоко запавших глаз и скапливаются в складках кожи.
— Двадцать пять лет кряду отец смотрел в окно и приговаривал: «Как же мне не хватает Рекса». А Рекс у себя в Лос-Анджелесе каждый день вздыхал: «Как же мне плохо без него». Рекс не мог простить жене, что она увезла его от привычного круга общения, от закадычного дружка.
— А как обстояли дела у вас? — интересуюсь. — Отец тоже на тебя злился?
— Нет, но вечно повторял: «Мы были, как Давид и Ионафан»[11].
— А потом?
— Потом случилась вторая мировая война, за ней война в Корее, а потом Рекс умер. А следом умер и твой отец. И все закончилось. Замену друг другу они так и не нашли.
— Но у папы была ты!
— Я не умела петь смешные песенки на вымышленном языке. Не умела изображать игру на пианино. Была плохо образована. Мы редко общались с нашими прежними знакомыми.
— Тогда надо было перебираться к Рексу, — замечаю я.
— Ты мне будешь указывать, как я должна была поступить? — вскидывается мамуля. — Нужно рассчитывать свои силы. Мы что, Оуксы из кино «Гроздья гнева», чтобы ехать в Калифорнию? И что бы мы там делали? Собирали фрукты, как Генри Фонда и Джейн Дарвин?
— У меня к вам персональная просьба, — говорит мужчина позади, поглубже заталкивая мне под спину свое пальто. — Не желайте мне хорошего шабата.
— Не могла я вот так вот взять и уехать на другой конец страны, — говорит мамуля. — У меня здесь жили мама, братья. Да и как было сорвать с насиженного места вас, детей?
— А что такого? — говорю я. — Нам бы понравилось в Калифорнии.
Мама на своей бархатной подушке становится почти прозрачной, тает на глазах.
— А кроме того, — говорит она, — там бы никто не знал, что я вылитая Норма Ширер.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. «Женщины» (1939) — фильм режиссера Дж. Кьюкора по одноименной пьесе Клэр Бут Люс.
[2]. Джоан Кроуфорд (1905–1977), Розалинда Рассел (1907–1976), Полетт Годдар (1910–1990), Норма Ширер (1902–1983) — популярные американские актрисы 1930–1940-х годов.
[3]. Джоан Кроуфорд (1905–1977) — американская актриса немого и звукового кино, соперница Греты Гарбо и Марлен Дитрих, обладательница премии «Оскар».
[4]. Уильям Пауэлл (1892–1984) — американский актер, одна из главных звезд кинокомпании «Метро-Голдвин-Майер» с 1922 по 1955 год. Роль ироничного детектива Ника Чарльза в фильме «Тонкий человек» считается лучшей в его карьере. Мирна Лой (1905–1993) — американская киноактриса, чья популярность пришлась на 1930-е годы. Кэрол Ломбард (1908–1942) — американская киноактриса.
[5]. Сейзу Питтс (1894–1963) — выдающаяся американская актриса немого и звукового кино. Джанет Гейнор (1906–1984) — американская актриса, первая обладательница премии «Оскар». Фредрик Марч (1897–1975) — американский киноактер, дважды обладатель премии «Оскар».
[6]. Матт и Джефф — персонажи популярного американского комикса (1907–1982).
[7]. Персиваль Гарри Вестмор (1904–1970) — выдающийся мастер макияжа, создавший грим ко многим фильмам кинокомпании «Уорнер Бразерс». Вместе со своими братьями основал в Лос-Анджелесе салон красоты «Дом Вестморов», популярный среди голливудских знаменитостей. Эдриан Адольф Гринберг (1903–1959) — американский дизайнер, создававший костюмы к «Волшебнику из страны Оз» и другим лентам киностудии «Метро-Голдвин-Майер» 1930–1940-х годов.
[8]. Ширли Темпл (р. 1928) — американская актриса, прославившаяся детскими ролями в фильмах 1930-х годов.
[9]. Эстер Уильямс (р. 1921) — американская пловчиха, актриса, звезда «водных мюзиклов» 1940-х и 1950-х годов. Соня Хени (1912–1969) — норвежская фигуристка, трехкратная олимпийская чемпионка, позже ставшая известной американской актрисой и звездой голливудского балета на льду. Джейн Уизерс (р. 1926) — голливудская актриса, известная своими детскими ролями в кинокартинах 1930–1940-х годов.
[10]. Джеймс Фрэнсис Кэгни мл. (1899–1986) — один из наиболее востребованных актеров классического Голливуда, обладатель «Оскара» и первой в истории премии за выдающийся вклад в развитие киноискусства. Пол Муни (урожд. Мешилем Мейер Вайзенфройнд; 1895–1967) — известный американский актер театра и кино 1930–1940-х годов, обладатель премии «Оскар». Спенсер Трейси (1900–1967) — голливудский актер, двукратный обладатель «Оскара». Эдвард Голденберг Робинсон (урожд. Эмануэль Голденберг; 1893–1973) — известный американский актер.
[11]. Давид и Ионафан — библейские персонажи, чья дружба стала легендарной.