[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2013 ИЯР 5773 – 5(253)
некод зингер
Первая мировая
Карманного формата толстая книжка в зеленом коленкоровом переплете на заклепках с массивными латунными шляпками по четырем углам — «чтобы класть на стол, залитый пивом», как объяснил мне отец. На фоне черной дубовой ветви золотая надпись в две строки: «Gaudeamus igitur // Juvenes dum sumus»[1]. А на цветном фронтисписе — в лодке на реке пьяные бурши с трубками, под собачий лай распевающие удалые песни. В картушах сверху — миннезингеры и юный рыцарь, обнимающий свою прекрасную даму; снизу, по обе стороны имперского двуглавого орла — серебряный кубок и песочные часы — символ бренности бытия. Внутри — песни, немецкие и латинские, набранные причудливым готическим шрифтом, неведомые, ни разу не петые мною и не читанные, за исключением самой первой, еще с обложки зовущей веселиться, пока не поздно. (Когда в доме отдыха ВТО «Щелыково» все смотрели по телевизору открытие Универсиады 1973 года, я начал подпевать московскому хору, повергнув в изумление группу ветеранов сцены.)
И в рифму к книжке — оловянная крышка от разбитой пивной кружки. По кольцу белого олова выгравирована надпись, удостоверяющая получение диплома Горной академии славного саксонского города Фрайберга Михаэлем Зингером из Санкт-Петерсбурга в 1904 году. Ручка серого олова и объемное навершие, изображающее скульп-турную группу из трех бронзовых гномов — плавильщиков руды. С детства я знал их по именам: Руди Самойлович — будущий полярник с моржовыми усами; Гаврила Марков — гномик росточком метра в два, да и по ширине не во всякую пивную протискивавшийся анфас; красавец Михаэль — мой юный дедушка. И сам диплом Горной академии на пергаменте, с красной печатью на шнурке, хранящийся скатанным в трубку в бордовом картонном футляре-тубе.
Семейное предание гласит, что кружку подарила Михаэлю его невеста, моя будущая бабушка. Сколько из этой керамической кружки было выпито пива, прежде чем она разбилась? Кто знает — все реки текут к морю, а море не наполняется…
Крышка без кружки. Книжка, полная нечитаемых букв. Диплом с весьма посредственными баллами. Все это осталось там, в прежней жизни, потому что по законам той жизни являлось неотторжимой собственностью советского народа, который, видимо, очень нуждался в этих дарах зарубежных волхвов. Что ж, считайте до трех: золото (самоварное)! ладан (дышать — не дышать)! смир-р-рна!!! Мне, впрочем, было позволено прихватить детские воспоминания. А что еще нужно таскать за собой по безмерной пустыне нашего кочевого ПМЖ? Так что я вполне доволен своим духовным наследием и даже не задаюсь вопросом, кто ныне владеет народным добром, бренными скорлупками вселенской драмы разбиения сосудов. Их судьба подобна судьбе всякой плоти и тверди, обреченных на легкое бесслезное возвращение в прах. Post iucun-dam iuven-tu-tem, post molestam senectutem — nos habebit hu-mus, nos ha-be-bit hu-mus. То бишь после юности приятной, после старости отвратной — примет нас землица, примет нас землица. Куда долговечнее связанные с ними предания, одним из которых я хочу поделиться с почтеннейшей публикой.
Студиозусы Горной академии в славном саксонском городе Фрайберге грызли наукоемкую горную породу главным образом перед экзаменационной сессией, а все прочее время проводили весело и беззаботно, в пирах и розыгрышах. То залезут ночью к профессору-филистеру в окно спальни в дамском неглиже; то поверх шлема напялят форменную академическую фуражку на медного маркграфа Отто Богатого, что стоит в полном рыцарском облачении посреди фонтана на рыночной площади, а сами рассядутся на четырех бронзовых львах вокруг да как грянут хором в полночный час: «Nieder mit der Traurigkeit, mit den alten Drachen!»[2] До чего только не додумывался сумрачный германский гений по части того, что в прежние времена именовалось школьничаньем! Но более всего любили бурши устраивать дуэли, нарочно выдумывая всякие невероятные поводы для ссор. Можно, не погрешив против истины, сказать, что воинственные тевтонцы считали, будто без пары-тройки шрамов на физиономии самому лучшему академическому диплому грош цена. И не было в истории славного города Фрайберга случая, чтобы повздорившие пошли на мировую, не пролив хоть каплю крови.
Так все и продолжалось, в духе уважения к древним традициям, пока не нашла германская коса на камень российского могущества. Случилось это, когда во Фрайберг прибыла на летние вакации красавица Вильгельмина Жуховицкая — студентка медицинского факультета из Цюриха, возлюбленная Михаэля Зингера. В первую же ночь российская троица устроила в ее честь факельное шествие от дома вдовы Шумахер, у которой квартировал мой дед, через академию и рыночную площадь на другую сторону города, к пансиону Кальтенбреннера «Радуга», где остановилась Вильгельмина. Помимо громогласного, но все же вполне гармоничного пения, благопристойную тишину саксонской летней ночи нарушал грохот тачки, полной винных бутылок, которую толкал по каменной мостовой богатырь Гаврила. Всякий прохожий, оказавшийся в поздний час на улице, обязан был выпить за здравие барышни Вильгельмины и произнести сакральную фразу: «Провалиться мне на этом месте, если я встречал на свете девицу красивее, чем фройляйн Мина Жуховицкая из Петербурга!» А поскольку горожане, за редким исключением, не шатались по ночным улицам, а пребывали в своих домах, уютно устроившись в мягких постелях, наши миннезингеры устраивали серенады под каждым окном и ломились в каждую дверь. Не все были одинаково рады неожиданно представившейся возможности выпить и повеселиться, и оттого часто на головы им сыпались проклятия, а вместо требуемой формулы в ответ раздавалось: «Чтоб вас черт побрал!» и прочие изъявления филистерского недовольства. Из одного окна на голову несчастного Руди Самойловича было даже выплеснуто содержимое ночного горшка. Благо это досадное происшествие случилось уже на площади, и пострадавший за прекрасную даму смог тут же омыться в фонтане, предварительно передав Михаэлю свой факел и напялив ему на нос очки. Отдуваясь и яростно фыркая, будущий полярник с подчеркнутым удовольствием плавал и нырял, упорно отказываясь вылезать, покуда Отто Богатый не согласится, подобно всем своим подданным, признать несравненную красоту фройляйн Мины. Чтобы продолжить шествие, деду пришлось прибегнуть к чревовещанию и сфальсифицировать голос медного маркграфа.
— Клянусь! — проскрипел призрак Отто Богатого. — Провалиться мне на этом месте, если я встречал на свете девицу красивее, чем фройляйн Мина Жуховицкая из Петербурга! А теперь — выйди на сушу, рыцарь Рудольф!
К пансиону «Радуга» русская троица прибыла расшатанной, но не деморализованной. Совершенно незрячий Самойлович оставлял за собой мокрые следы, а ослепший в его очках Михаэль мерно раскачивался с факелами в обеих руках в такт песне о бренности бытия. Оба они едва маневрировали в пространстве, ориентируясь в основном на грохот изрядно разгрузившейся тачки Маркова. Такими они и предстали пред вышедшей на балкон Вильгельминой.
— Сударыня, — заплетающимся языком обратился к ней Зингер, — искренне прошу прощения, но вы обязаны признать, что провалитесь сквозь землю, если повстречаете на свете девицу красивее, чем фройляйн Мина Жуховицкая из Петербурга!
— Миша, прекрати немедленно! Ты разбудишь весь город! — едва сдерживая смех, возмутилась моя будущая бабушка.
И тут произошло совершенно непредвиденное событие. Из переулка вышла пятерка других буршей, нетвердой, но лихой походкой промаршировавших к пансиону «Радуга», размахивая шпагами. Конкурирующая партия состояла из отборных задир, ведомых печально известным светочем академических наук и искусств, чья физиономия была исполосована от правого уха к левому, которое, впрочем, отсутствовало вовсе. Тевтонский герой был облачен в потрепанный в боях кожаный нагрудник, который, по преданию, не снимал даже во сне. Салютовав русской компании с самым свирепым видом, бурши перешли к делу:
— Повторяйте за мной: «Клянусь, что фройляйн Бригитта фон Грубе — самая красивая барышня Германской империи и всего света!» — потребовал воинственный предводитель.
— Ничего подобного! — возмутился в ответ Михаэль. — Провалитесь сквозь землю, но признайте, что на свете не встретишь девицу красивее, чем фройляйн Мина Жуховицкая из Петербурга!
Противная сторона только этого и ждала.
— Извольте драться, господа студиозусы!
И вот уже нашей троице любезно предложено выбрать оружие из связки шпаг, сабель и рапир, «совершенно случайно» оказавшихся под рукой. Тут следует заметить, что ни один из троих в жизни не держал в руках холодного оружия, если не считать столовых ножей. Казалось, позора не избежать. А тут еще эти треклятые очки!
— Ничего страшного, — мрачно заметил Руди, — Мина сумеет сделать перевязки…
— Отступать мы не станем, — решил Зингер, — слишком многое поставлено на карту!
Марков, однако, сохранял удивительную в таких обстоятельствах ясность сознания. Он немедленно объяснил задиристой немчуре, что русский дуэльный кодекс допускает лишь честный кулачный бой, и это — всегда пожалуйста.
— А чего тут выбирать! Мы, русские медведи, — заявил гигант Гаврила, картинно закатывая рукава, — этих ваших шпилек-булавок не признаем. Желаете колоться — идите к доктору и штаны долой! Vita nostra brevis est![3]
Немчики сразу приуныли и попросили разрешения посовещаться. И уже через несколько минут было достигнуто соглашение о мире; свершилось то, чего, увы, не удалось достичь десятью годами позже — первая в истории славного города Фрайберга мировая. В ту ночь не было военных действий. Город мирно спал, убаюканный заливистыми тостами, здравицами и старинными студенческими песнями. Vivant omnes virgins, faciles, formosae! — Славьтесь всякие девицы, легкие, красивые!
Вскоре Миша и Мина поженились. Вильгельмина Менделевна Жуховицкая-Зингер стала известным врачом, а дед мой так и не воспользовался дипломом горного инженера, избрав полученную в Дерптском университете профессию адвоката. Самойлович распространял революционные прокламации, плавал на Шпицберген и спасал Умберто Нобиле. Марков стал управлять Уральским горным округом, а затем и Енисейскими золотыми приисками. Все это было очень давно, что называется, во времена царя Гороха — в самом начале прошлого века. Все они были людьми весьма достойными, можно даже сказать выдающимися, чему нимало не помешала эта совершенно дурацкая история, произошедшая с ними на заре туманной юности.
«Значит, будем веселиться, пока молодые» — как в старинной латинской песне поется. Может быть, и от нас потомкам останется воспоминание о каких-нибудь книжке и крышке.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.