[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2013 ИЯР 5773 – 5(253)
Дрор Бурштейн
«НИГДЕ НЕ УЧАТ, КАК БЫТЬ РОДИТЕЛЕМ»
Зоя Копельман
Сестра солнца темнотой окружена —
А сиянью солнца разве тьма нужна?
Пламя плоть ее ест, ему смешно.
У нее ж щека от горьких слез влажна…
Моше Ибн-Эзра
Загадка средневекового еврейского поэта дала название пятой книге Дрора Бурштейна — «Сестра солнца»[1]. Автору слегка за сорок, он преподает в Тель-Авивском университете, пишет романы и статьи, редактирует журнал поэзии «Геликон», раньше вел музыкальные передачи на радио и телевидении. Его прозу всегда узнаешь по филигранности стиля, нередко она обретает ритмику стиха: «Балкон как будто в воздухе повис, но посмотри направо вниз — там во дворе деревья поднялись. Несколько цитрусовых, руку протяни, и апельсин сорвешь. Средь них иные уж очищены».
В ткань своих романов Бурштейн неизменно вплетает аллюзии на произведения ивритских писателей, а в повести «Сестра солнца» наделил любовью к литературе сразу двух главных героев — Дорит Ольман и ее младшего брата Ури. Вот слова Дорит:
Всякая вещь — это просто вещь, но также отражение, или эхо, или часть чего-то другого, большего и более сложного. Вот крупица соли, но это также частица моря, которую кто-то извлек из воды и положил перед тобою на стол.
А это Ури, в судьбе которого много от биографического опыта автора:
Железнодорожное полотно медленно делало изгиб. Я шел по нему и вдруг представил, что я — паровоз, который тянет за собой все мое прошлое и мою семью; я пыхчу и с усилием продвигаюсь вперед, а за мной все мои годы, и в каждом из них я, и моя сестра, и отец и мать тоже сидят в одном из вагонов. В другом вагоне я сидел рядом с сестрой, и она снова рассказывала мне о пьесе, которую написала для одного актера, куклы, о том, как женщина превратилась в куклу, только она все никак не находит театральной куклы, которая подошла бы для спектакля. И читала мне эти свои стихи, очень короткие, которые всегда меня изумляли, она всегда сочиняла их сразу, в одно мгновенье, надо было только сосредоточиться, стихотворение приходит ко мне, говорила она, как дождь, и у меня никогда не оказывается с собой зонтика. Было у нее одно стихотворение, я все еще его помню, и я увидел, как оно висит на стене последнего в поезде вагона, напечатанное крупными буквами и в рамочке, рядом с рекламой мужской бритвы, пять четких слов: «Есть птаха, / Что с утра». Никто не понимал этих стихов, они были слишком короткими, нервировали, но меня они изумляли.
Однако «Сестра солнца» — не чистая лирика. Это история, причем трагическая. У Ури больная почка, и, как пишет автор, аппарат для диализа претендовал на роль главного героя. Ему делают пересадку. Он лежит в больнице и не знает, что его 50-летняя сестра покончила с собой и это ее почка живет теперь в его теле.
После смерти Дорит семья распалась. Мать и Ури остались в Тель-Авиве, отец сбежал в Иерусалим, в годами пустовавший домик своего отца. Сюжетным стержнем книги является желание Ури понять причину самоубийства сестры, и год спустя он приезжает к отцу с намерением во всем разобраться.
Бурштейн пишет повесть в обратной перспективе: из 2011 года в 2010-й, то и дело отсылая к еще более «древним» событиям. Круг действующих лиц узок: четверо Ольманов и профессор Барнеа, какое-то время квартировавший в их иерусалимском доме. Остальные персонажи возникают пунктирно.
Все важные мысли и образы повторяются в романе как минимум дважды, подчеркивая искусство постмодернистской композиции. Вот ключевой для темы книги фрагмент:
Дорит протянула руку для приветствия. Кто был там, напротив нее? Картинка стерлась. Но это был человек, который, так предполагалось, должен ее любить. А он, тот, что был там, не протянул в ответ руки. И она почувствовала, как ее рука в одно мгновенье словно превратилась в воду, мертвая, куцая рука, как спичка, ставшая дымом.
За этими словами слышно стихотворение Рахели «Запертый сад»: «Кто ты? Отчего рука не встретит / К ней в ответ протянутой руки?..» Рахель, заимствуя слова Песни Песней, объявляет человека «запертым садом» и спрашивает: «Как войду? И можно ль достучаться, / Не изранив в кровь души?» И еще одно столь же известное стихотворение просвечивает сквозь цитированный фрагмент: «Как счастлива спичка сожженная, если зажгла наше сердце…» Это Хана Сенеш, парашютистка из Страны Израиля, погибшая в Венгрии от рук нацистов.
Но Бурштейн знает, что хрестоматийные строки не опишут состояние его героини. Знакомые стихи лишь острее оттеняют различие судеб: смерть настигла Рахель и Хану вопреки их воле, тогда как Дорит сама предпочла смерть жизни. С помощью то пространных, то кратких, разделенных типографскими звездочками фрагментов Бурштейн создает хрупкий образ Дорит, девочки, девушки, женщины, не понятой, а значит, отвергнутой родителями и даже привязанным к ней младшим братом.
Отец Дорит, археолог и историк, считает, что подписка на многотомную Ивритскую энциклопедию отменяет необходимость покупать книги, ведь «в энциклопедии есть все». Литература учит сопереживать чужой судьбе, вникать в чужие сомнения и конфликты; человек, не читающий беллетристику, не имеет того опыта сочувствия, к которому она взывает. Что же в таком случае удивительного в его признании:
Рождается у тебя ребенок, он вроде ангела, и его речь — почти песня, и он смеется во сне, и потом, проходит всего несколько лет, — и этого больше нет, и ты, который был влюблен, да-да, всей душой влюблен в этого ангелочка, влюблен в его поэзию и придуманные им слова, и в крошечные ручонки, ты оказываешься рядом с совершенно новым человеком, и ты тоже новый, но этого никто не замечает, потому что никто на тебя больше не смотрит так, как смотрели когда-то, но ангел изменился и стал человеком, всего за несколько лет, в одно прекрасное утро ты просыпаешься и… Ты тоже когда-то был ангелочком, и ты понимаешь, что хоть и ты был когда-то ангелом, никто этого не помнит, и меньше всех ты сам. Единственный, кто помнит, это твои родители, но их уже нет.
А мать Дорит, выросшая в Лондоне и непонятно зачем решившая переехать в Израиль и выйти замуж за израильтянина, заявила мужу, когда дочери было 17: «Верни мне мои годы, верни мне мою жизнь». У нее не хватило любви ни к мужу, ни к Стране, и в горькой исповеди она признает свою родительскую несостоятельность.
Как известно, Израиль — чадолюбивая страна, где все еще сильна традиция, восходящая к заповеди «плодитесь и размножайтесь». Израильтяне заводят детей, не особенно размышляя, чем это обернется. Женщины и мужчины западного образца, ориентированные на самореализацию и карьеру, с трудом управляются с раздражающим присутствием сначала плачущего младенца (отец и мать на две недели сбежали от годовалой Дорит в Италию, чтобы отоспаться, а на деле мотались по туристским маршрутам в ущерб сну), затем требовательного ребенка, строптивого подростка и, наконец, взрослого человека, который почему-то находится рядом и претендует на родительское внимание.
Бурштейн приводит бытовой, казалось бы, эпизод, но выписывает его так, что накал не уступает шекспировской трагедии. Дорит с восьми лет стала вегетарианкой. И вот, когда ей уже 17 и вся семья за обедом с аппетитом поглощает овощной суп, она спрашивает у мамы, из чего он сварен. Та перечисляет овощи и, не меняя интонации, добавляет: «…куриные горлышки». Дорит не верит своим ушам: «Нет, этого не может быть. Ты не могла так поступить, ты ведь моя мама». Но мать с подростково-садистским наслаждением идет на кухню и демонстрирует вынутые из кастрюли горлышки, а затем садится за стол и продолжает есть суп, причмокивая от удовольствия…
Есть в сюжете своего рода интермеццо, когда на берегу Кинерета 18-летняя Дорит и 8-летний Ури наблюдают солнечное затмение и беседуют с «американским астронавтом», который, если верить его словам, побывал на Луне. Этот персонаж произносит длинный монолог о том, что лишь безумцы вызываются лететь в космос, не представляя, что ждет их на Луне. А тот, кто побывал там, и по земле потом ходит иначе — как будто по луне, только без скафандра. Луна постоянно с ним, он ее пленник. Аналогия с рождением ребенка очевидна — ты решаешься на этот шаг сознательно или бездумно, но результат непредсказуем, а ты — ты больше никогда не сможешь жить, как прежде.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.