[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2013 ИЯР 5773 – 5(253)
Альбер Коэн. Швейцария. 9 ноября 1967 года
Ариадна и ее властелин
Николай Александров
1968 год — столь важный для Франции и для Европы вообще. Бурлящий студенческими волнениями Париж внимает Жан-Полю Сартру на пике его славы, его значительности. Еще слышны отзвуки прошедшей войны, еще живы участники, свидетели и очевидцы, но постепенно вновь обретающая себя Европа устремлена в другое время и толком еще не осознает груз прошлого как давящую мучительную тяжесть.
И тут же — роман Альбера Коэна[1]. Другой не только по письму, предваряющему и одновременно уже полемическому по отношению к поднимающему голову «новому роману» — об этом мы еще поговорим, — но по сути своей другой, по отношению к прошлому и настоящему, традиции и современности. Роман, как будто сквозь трагедии Холокоста вглядывающийся в предвоенное время. Время, которое, несмотря ни на что, упивалось своим мелочным благополучием, бытовым и светским антисемитизмом, которое в этом упоении с какой-то даже беспечной радостью встречало неминуемо надвигающийся ужас нацизма.
Действительно, что может быть благополучней Швейцарии, бережно обходимой, огибаемой ветром истории? Тем более Швейцарии эпохи Лиги Наций, Швейцарии, собравшей в Женеве цвет международного чиновничества. Царство высокого модерна, комфорта, буржуазной спеси, амбиций и кафкианского абсурда. Это и есть место действия «Любви властелина».
А кто же герои? Еврей Солаль — молодой красавец, занимающий высокий пост в Лиге Наций, гордый своей молодостью, богатством, положением, красотой, еврейством и с презрением взирающий на бессмысленную чиновничью возню. Швейцарская аристократка Ариадна, романтическая девушка, которой снобский герметизм ее родственников уготовил не самую счастливую судьбу. Ее муж Адриан Дэм, достойный сын пошлейшей, самовлюбленной и с претензией на благородство родительницы, мечтающей утвердить значимость своей персоны в свете, и добродушного, но жалкого, трепещущего при виде супруги отца. Милейшее семейство.
Адриан Дэм — бельгийский буржуа. Служащий все той же Лиги Наций, мечтающий из чиновника ранга Б стать чиновником ранга А, упоенный приятными мелочами своего респектабельного существования. Солаль его начальник, босс, почти бог. О его покровительстве можно лишь мечтать. И мечты сбываются. Другое дело, какой ценой.
Адриан Дэм, малыш Дэм, несчастный маленький человек с позывами к писательству, большому искусству, поскольку все это (литература, искусство, Пикассо, Пруст, умные разговоры) — составляющие престижа, следовательно, комфорта, следовательно, благополучия, самоуважения и самоутверждения. Бедный Адриан Дэм, обожающий себя и свои устремления, свою плоть, свои желания, свое супружество — то есть сам факт обладания красивой женщиной, — свой облик, свой вид и свое якобы воздействие на окружающих. Робкий идеалист, погрязший в собственной мелочности, бельгийский Голядкин, живущий в Швейцарии, а потому более успешный, чем его прототип из «Двойника» Достоевского, не знает и не ведает, что все равно ему уготована судьба его литературного предшественника, что он обречен на поражение. Что прекрасный Солаль, его босс и покровитель, могуществом своим отнимет у него жену, виртуозно сыграв на голядкинской натуре Дэма, сделав его чиновником ранга А, отправив его в длительную командировку, ублажив его мелкое самолюбие.
Да, с самого начала романа Солаль добивается любви Ариадны, швейцарской благородной барышни, по недоразумению, по девической шальной вольности и девической же привязанности к подруге и конфидентке — олицетворению предчувствия настоящей любви, — ушедшей из дома и ставшей легкой добычей маленького Дэма. Она ненавидит и презирает своего ничтожного супруга, его торопливую невнимательную похоть, его мелочность, его эгоизм, его трусливую слабость. Прекрасная Ариадна ждет своего властелина, ждет настоящей любви, желанного принца, для которого и созданы ее прекрасное тело, ее благородная душа, которого взыскует ее жаждущее любви сердце. Солаль дерзок, почти оскорбителен, самоуверен, демонстративен, откровенен, но этим он и силен. Ариадна — изначально жертва высокой страсти, а властелин Солаль — изначально победитель. Свершается предопределенное. Адриан Дэм едет в Париж с дипломатической миссией, упиваясь удачей, то есть избранностью своей: он замечен начальством, он успешен, он растет. А в это время Солаль соблазняет его жену. Соблазняет откровенностью, цинизмом, убежденностью в своей силе. Ариадна сдается — а могла ли она поступить иначе? Влюбленные танцуют свой первый вальс под страстную скрипку виртуоза Имре. Песня любви торжествует, а роман переходит в следующую стадию.
Потому как если любовь столь сильна, столь чувственна, если любовь внеположна, инородна мелкому миру чиновных амбиций, ничтожной корысти, себялюбия, алчности, равнодушия, лицемерия — этих предвестников грядущей катастрофы, — может ли она не быть трагичной, может ли не слиться в конце концов со своей вечной соперницей — смертью, может ли «поединок роковой» двух душ, как будто предназначенных друг для друга, закончиться чем-то иным, может ли эта «песнь песней» не оборваться, не остаться недосказанной? Потому что смерть двух влюбленных, страстью сплетенных воедино, прошедших муки ревности и отторжения, муки охлаждения и возрожденного порыва любви, — это и есть та самая недосказанность и единственно закономерный финал.
Я с чистой совестью пересказываю сюжет, раскрываю карты Коэна, потому что на самом деле никакого представления о романе этот пересказ не дает. Потому что главное не сюжет, не действие. Главное — сама романная плоть, сама ткань повествования, изысканное плетение словес, словесная мозаика, которую разглядывает удивленный читатель. И, право же, здесь есть чему удивляться. Шестьсот пятьдесят страниц плотнейшего — иначе не скажешь — письма, завораживающего своей подробной тщательностью, почти садистской мелочностью. Что действие! — оно, кажется, порой застывает, замирает на глазах у читателя. Минуты растекаются в вечность, мелькание мыслей и чувств, калейдоскоп помыслов, умыслов, намерений, мечтаний, позывов сознательных и бессознательных, импульсивных подергиваний тела и души — растягиваются на многостраничные масштабные описания. И нет этим барочным узорам конца, и не иссякает словесный поток, и эпитеты громоздятся друг на друга, и каждое лыко — в строку, и каждая вещь — в дело.
Вот Адриан Дэм приходит в свой рабочий кабинет и берется за работу, то есть проводит очередной день:
Он сел за письменный стол, наполнил бензином зажигалку, которая вовсе в этом не нуждалась (ведь он заправлял ее только вчера), но он так любил своего маленького друга, так хотел окружить его вниманием и заботой… Покончив с этим занятием, он снова взглянул в карманное зеркальце, чтобы не чувствовать себя одиноким. Полюбовался своим круглым детским лицом, честными голубыми глазами за стеклами массивных очков в роговой оправе, подправил тоненькие усики кисточками и круглую холеную бородку, бородку интеллигента — но творческого интеллигента. Великолепно. Язык не обложен. Нет, порядок, розовый, можно позавидовать. Великолепно.
— Неплохо, сир Дэм. И впрямь красивый мужчина, законной половине не на что жаловаться.
Он спрятал зеркальце в футляр из крокодиловой кожи, зевнул. Сегодня вторник, унылый день, сплошная безнадега. Еще три с половиной дня тянуть лямку.
Вот Ариадна лежит в ванне и предается эротическим мечтаниям:
мне бы нравилось целовать мои груди кончики сосков долго но увы невозможно можно свернуть шею ладно хорошо пусть придет но сначала горячей воды чтоб было приятно вот теперь закрыть глаза чтобы полностью погрузиться в себя хорошо все себе рассказать главное не менять позы а то не получится итак я одна в закрытой комнате всегда одна целыми днями жду совсем голая так более торжественно он целыми неделями не приходил я караулю у окна вот я вижу идет весь в белом идет быстро по пыльной слепящей дороге кажется что он не ступает по земле босыми ногами он уже близко я такая чистая совершенно обнаженная но вовсе не плоская вот время пришло готово он переступил барьер он святой он царственный он властелин отшельник я на коленях очень серьезная верная ученица вот он передо мной но он не смотрит на меня не замечает очень важно надо чтобы он мной слегка пренебрегал иначе не получится я рядом с ним ничто лишь один ласковый взгляд подобие улыбки и он больше не пренебрегает это так трогательно доброта и улыбка гордеца и вот я обезумела я его служанка но при этом таинственная близость когда в конце концов он принимает меня но в этот момент не глядя на меня он говорит о Б-ге устремив глаза ввысь он учит меня пути истине и жизни я слушаю на коленях такая чистая он уже не говорит он стоит возле меня потому что знает что сейчас произойдет
Вот семья Дэм ожидает Солаля, высокого гостя. Все готово, стол накрыт, хозяева застыли в значительных, то есть полных должного достоинства, позах. Они начали ждать великого начальника, могущественное лицо, благодетеля и проводника в счастливый мир избранных задолго до оговоренного времени его прихода. А Солаля нет. Ни через десять минут, ни через пятнадцать, ни через полчаса. Нет ничего мучительнее бесплодного ожидания. Разве что подробнейшее описание этого мучения.
Коэн — великий мастер останавливать время, обрушивать на читателя пеструю неподвижность, то есть почти неподвижность вяло текущего бытия. Здесь время осязается, становится материальным, вещным, предметным. Коэн как будто реализует мечту экзистенциалистов — останавливает и тщательно рассматривает в свой писательский микроскоп частицу бытия, поворачивает ее из стороны в сторону. Это настоящая магия, беллетристическая алхимия, волшебство. В этом смысле Коэн нашел свой философский камень, то есть универсальный метод превращения любой вещи в золото образа.
Джонатан Риз Майерс в фильме режиссера Гленио Бондера «Влюбленные», снятом по роману Альбера Коэна «Любовь властелина». 2012 год
Его алхимия прекрасно работает в целях обличительных, сатирических — вот какое насекомое чиновник, вот какие у него лапки, вот как устроен его хитиновый покров — и, посмотрите, можно разглядеть каждую хитинку, каждую клеточку его сетчатых глаз. Но все тот же метод, всю ту же внимательную художественную вивисекцию мы видим и в других эпизодах. Вот Солаль признается в любви Ариадне и речь его — пламенная, пылкая, громоздящая слово на слово — растягивается на многие томительные страницы. И потом — что это за речь? Сатира, обличение, злая правда о женской природе — или речь соблазнителя, речь влюбленного, добивающегося взаимности возлюбленной? И то и другое. Поэтому чуть дальше, когда в страстном танце Солаль сливается с Ариадной, когда они обмениваются бессвязными словами любви, — здесь же, без абзацев и отточий, в том же сплошном тексте, без пауз и специальных обозначений, в один ряд идет пошлый поток сознания уезжающего в Париж навстречу официозным дипломатическим наслаждениям Адриана Дэма. Все едино, всюду жизнь…
Это фантастическая книга, очаровывающая сложностью своего письма, привлекающая и отталкивающая одновременно. Сегодня кажется, что Коэну удался невероятный эксперимент. Он соединил в теле одного романа разные материи — чувственность Стендаля, романную основательность Флобера, мерное течение его нарратива, почти гротескную привязанность к деталям Бальзака, ассоциативную образность и сложнейший синтаксис Пруста, суровую сосредоточенность экзистенциалистов и психоделическую дескриптивную свободу представителей «нового романа».
Впрочем, все эти восторженные выводы могут быть следствием интоксикации — то есть вынужденно долгого и пристального чтения «Любви властелина». Вполне возможно.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.