[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2013 НИСАН 5773 – 4(252)
песах
Адин Эвен-Исраэль (Штейнзальц)
Окончание. Начало в № 3 (251)
Пасхальный седер. Миниатюра из «Пасхальной агады». Испания. 1350–1360 годы. Британская библиотека, Лондон
Вкушение мацы
Маца эта, которую мы едим
Во все праздники и субботы особое место уделяется трапезам. Трапеза является не только данью физиологическим потребностям человека, она связана с самой сутью этих дней. Еда важна не только в эти дни. В сущности, и каждодневный прием пищи, хотя и связан сугубо с телесными нуждами, имеет глубокий духовный смысл.
Это отношение особенно наглядно проявляется во время пасхального седера. Он, в сущности, воспроизводит праздничное вкушение пасхальной жертвы, и на него также распространяются заповеди, имеющие непосредственное отношение к еде: повеление есть опресноки, мацу и запрет на квасное. Эти две заповеди являются не только символами, напоминанием о событиях прошлого; выполняя их, мы становимся соучастниками Исхода. Многие заповеди — это «память об Исходе из Египта», однако в Песах мы этим не удовлетворяемся. В некотором смысле — и все вместе, и каждый по отдельности — мы заново осуществляем весь процесс Исхода. Вкушение мацы в Песах — это возрождение сущности исхода, происходящего в человеческой душе, переход на новый уровень и к иной сущности сознания.
Питание хлебом обоих видов: опресноками и квасным — связано с сознанием и с разумом человека. В Талмуде сказано, что «древо, от которого вкусил Адам... было пшеницей, ибо младенец не научится звать отца и мать, пока не отведает вкуса хлеба» (Брахот, 40а). Отсюда можно сделать вывод о наличии внутренней связи между хлебными злаками и разумом, а также сущностью человека как сознающего и познающего. И с точки зрения антропологии использование хлеба в пищу является отличительной особенностью человеческой культуры. Мясом и фруктами питаются и люди, и животные, это часть природного мира, однако хлеб — это специфическая пища человека. Питаясь хлебом, человек соотносится с надприродным уровнем человеческой культуры, со своей сущностью как разумного существа, знающего добро и зло.
Хасидские книги, посвященные этим темам, особо подчеркивают, что ребенок, пока не отведает вкуса хлеба, не способен звать отца. Связь с отцом не является первичной. Изначальна и естественна связь ребенка с матерью, поскольку именно она — особенно в период кормления — является первым объектом в его сознании. В отличие от этого связь с отцом не носит такого же инстинктивного, биологического характера, она является культурно обусловленной и формируется лишь после того, как ребенок достигнет определенного этапа когнитивного развития.
На первых стадиях развития связь с отцом не обусловлена интеллектом и не проистекает из разумного осознания. Ребенок, произносящий слово «отец», поначалу не знает, что именно кроется за этим понятием и что из него следует. Он не понимает, что такое отец и как именно он с ним связан. При этом уровень развития ребенка проявляется в речи и в овладении языком. Когда ребенок произносит это слово, еще не понимая всего его значения, его сознание, в сущности, делает первый скачок к более развитой стадии, которая пока еще им не освоена.
Первые, базисные шаги нашего познания связаны с телесными, примитивными органами чувств. Более высокий уровень постижения требует определенного скачка — интеллектуального или эмоционального — к той сущности, что лежит за пределами воспринимаемого мира. Точно так же должен поступить и ребенок, чтобы достичь того уровня, когда он сможет позвать: «Папа». Этот процесс неизменно подразумевает скачок. В нем всегда будут неведомые поначалу уровни. Первое ощущение вкуса хлеба — первое употребление слова «папа» — являет собой скачок к познанию иного типа, к более высокому уровню сознания.
Врата к иной сущности
Песах, как видно и из семантического значения данного слова, это праздник «минования», и именно в эти дни мы вспоминаем и переживаем великий скачок. Это тот скачок, после которого мы научились звать Отца. Задача ребенка, который должен впервые позвать отца, — это квинтэссенция той проблемы, которая стояла перед народом Израиля во время Исхода. Она лежит и в основе ежегодного седера, когда мы должны заново пережить и воссоздать Исход. Таково глубинное значение праздника Песах, во время которого нашей задачей является, миновав промежуточные уровни, совершить скачок к новому уровню познания.
Выйдя из Египта как народ рабов, евреи сразу же поднялись на уровень, который был для них превыше разума и недоступен рациональному обоснованию. Они впервые произнесли: «Отец». Всевышний ниспослал народу, который не был еще к этому готов и не понимал, что происходит, окончательные выводы. Минуя промежуточные этапы размышлений, рационального анализа и постижения, народ достиг того уровня, на котором замыкается круг, где постижимое сталкивается с тем, что находится за пределами всякого постижения.
Народ Израиля, который в момент Исхода еще находился на уровне ребенка, должен был впервые научиться тому, кто такой отец и что такое отец, как произносят это слово и как следует к нему относиться. Основой этому не могло служить методичное, рассудочное познание. Отправной точкой постижения должна была стать готовность принимать без объяснения, иметь дело с тем, что находится за пределами разума.
Маца — это врата, ведущие к новой сущности: примитивный, неразвитый, незаконченный продукт. Обычный хлеб являет собой результат развитой культуры, его изготовление требует времени и включает в себя ряд стадий. Тесто должно быть замешано, ему нужно взойти, затем из него выпекается хлеб. Для изготовления хлеба необходимы постоянное место обитания и определенный уровень развития. В отличие от этого маца — наиболее базисный хлеб, неочищенная пшеница, которая прошла минимальную трансформацию. В тесто не добавляют соли, ему не может быть придан тонкий, изысканный вкус. В сущности, маца — это самый элементарный продукт, который может быть назван хлебом, первичный вид пищи, присущей человеческому роду. Поэтому маца выражает изменения, происходящие в момент Исхода. В историческом аспекте Исход знаменует собой зарождение еврейского народа, а во внутреннем, индивидуальном аспекте это элементарный уровень постижения и осознания Б-жественного. Человек впервые говорит своему Отцу на небесах «Отец», не анализируя и не углубляясь в значение этого понятия, но основываясь на простейшем уровне восприятия и понимания.
Вкушение мацы выражает собой обретение способности принять то, что неясно, взять это за аксиому и проявить готовность поверить в то, что мы не можем до конца понять. Обретение этой способности является первым шагом на пути ко всякому познанию. Она была необходима при исходе, в начале пути, ведущего к постижению Всевышнего на горе Синай. Лишь по достижении этого этапа можно продвигаться к более высоким уровням познания, к вкушению обычного — квасного — хлеба.
Один из этапов пасхального седера. Миниатюра из «Пасхальной агады». Германия. Середина XV века. Собрание «Палатинской библиотеки», Парма, Италия
Пища веры
Вкушение мацы всегда будет первой стадией процесса, но его значение не сводится к этому. Маца сохраняет свою важность и в дальнейшем пути. Вкушение мацы включает в себя две составляющие, которые имеют значение и в исторической плоскости, и на уровне духовной жизни каждого еврея.
Первый элемент связан с тем, что пережили евреи, вкушавшие пасхальную жертву в Египте. Маца — простой хлеб — символизирует начало пути, основанное на наиболее элементарных, базисных вещах. В основе всякого нового духовного пути, каждого следующего уровня постижения должно лежать ядро чистой веры, без рациональных объяснений, без всяких примесей и прикрас. Для этого нужно миновать многие эмоциональные и рациональные уровни и, выйдя за пределы знакомого мира и привычных понятий, совершить скачок к выводам: «И поверил народ, и услышали…» (Шмот, 4:31). Когда услышанному/разуму предшествует вера, мы можем достичь осмысления и познания на ином уровне, в ином масштабе. Подобно этому, каждый отдельный человек должен совершить во время пасхального седера свой собственный скачок к началу постижения Творца.
Второй элемент символизируется мацой, которую едят уже после седера, после того, как была съедена пасхальная жертва. Он выражает собой потребность в маце и на последующих этапах пути. На каком бы духовном уровне ни находился человек, даже на самых высоких стадиях развития, ему необходимо возвращаться к истокам и переживать обновление. Мы должны вновь оказаться у той исходной точки, которую символизирует маца и которая являет собой первичную веру. Каждый человек, в том числе и в наше время, должен испытать этот душевный процесс и ощутить связь с ядром веры в своей душе. Мы существуем в рамках развитой и сложной культуры и полагаем, что «все мы мудрые, разумные люди» (из «Пасхальной агады»), что мы все познали. Именно поэтому мы должны раз за разом возвращаться к отправной точке простой, базисной веры, которая не нуждается в знании, признать, что есть вещи, которых мы не понимаем и никогда не сможем понять, какого бы уровня ни достигли. Об этом сказано: «Высшее познание Тебя состоит в невозможности познать Тебя» (Рабби Йосеф Альбо. Сефер а-икарим. Ч. 2. Гл. 30).
Таково значение мацы, символизирующей непосредственное Откровение — не только пережитое нашими предками в Египте, но и происходящее во все времена. Оно обрушивается на человека, подавляет его, стирает его личность. Все человеческое величие и культура, все то, что взошло, как на дрожжах, на протяжении года или тысячелетия, разбивается вдребезги при явлении Царя Царей, Пресвятого, благословен Он. Как сказано в «Пасхальной агаде», избавление приносит «не ангел, не серафим и не посланник, но Сам Святой, благословен Он». Когда это происходит, нет никакой возможности ошибиться. Все сущее расступается, и открывается Творец. В этот час уже неважно, что являет собой человек и на каком уровне он находится. Он вновь возвращается к отправной точке — к маце.
Именно в этом значении маца называется в «Зоаре» «пищей веры» (Зоар, Шмот, 183б), поскольку маца, как и вера, является и началом процесса, и его завершением. Вера одинакова и у рабов, которые впервые вымолвили слово «Отец», и у знатоков Торы, которые тем не менее чувствуют, что есть вещи, находящиеся за пределами постижения разумом и выше него. Хотя вера последних начинается на более высоком уровне, но и в ее основе лежит невозможность познания.
Маца в Храме
Еврейский календарь, как и само время, не полон без праздника Песах; подобно этому, в Песах нуждается весь мир. Пространство также нуждается в подобной точке, которая придает силы новому началу и скачку вперед. Такова роль Храма, там маца находилась на протяжении всего года. За редчайшими исключениями туда не вносили квасное. Человек, предстающий перед святостью, неизменно окажется в положении неофита, ему не поможет багаж прошедшего дня или прожитых лет. Он оказывается один, без всякой добавки.
Маца символизирует возвращение к истокам, к изначальной простоте. Выражением нашего бытия в окружающем мире является иная пища: хлеб или пирожные. Этим путем движется мир: в сторону прогресса и большей сложности. Движение вспять — вкушение мацы — есть проявление способности вернуться от сложности к простоте. И Песах, и Храм указывают на возврат к изначальной точке, ставящий своей целью воссоздание базисных отношений.
Мы непременно должны сохранить эту первичную точку, поскольку на этом фундаменте воздвигается великое здание. Если начало ущербно или запятнано, все, созданное на его основе, будет страдать теми же изъянами. Поэтому маца должна оставаться чистой и без примесей. Для того чтобы она стала основой для дальнейшего продвижения, надо следить, чтобы она не заквасилась. Мы должны приложить все усилия, чтобы не утратить изначального ядра добра и чистоты. Сказано: «Больше всего хранимого береги сердце твое» (Мишлей, 4:23). Большего всего на свете надо беречь эту центральную точку — сердце, мацу. Она не должна закваситься, и тогда она сможет стать подобающим началом и привести к обновлению.
Каждый год во время пасхального седера мы заново проделываем этот процесс. В это время мы уподобляемся маленьким детям и способны вновь задавать вопросы, несмотря на все познания, приобретенные на протяжении года. В пасхальную ночь все мы, взрослые и дети, можем вести себя так, как будто ничего не знаем и не ведаем, и даже не ограничиваться четырьмя недоумениями. Песах — это праздник весны. В эту пору цветения пробуждается вся природа и вместе с ней обновляется человек. Не случайно название весеннего месяца, в середине которого отмечается Песах, нисан, созвучно слову ницан («бутон»). Это пора роста, когда все вокруг вновь зеленеет и цветет — с самого начала.
Милость в юности твоей
Праздник Песах занимает особое место в еврейском календаре. Его влияние сказывается не только в течение пасхальной недели, но и во все дни года. В иудаизме почти каждый праздник соотносится с Исходом. Не только «праздники паломничества», но и Рош а-Шана и даже субботы являются «памятью об Исходе из Египта». Во многих смыслах можно сказать, что Песах продолжается на протяжении целого года.
На первый взгляд важность Исхода несравнима с тем значением, которое имеет воистину фундаментальное событие еврейской истории — дарование Торы, Исход ознаменовал собой освобождение из рабства, однако сущность и характерные особенности еврейского народа, казалось бы, сформировались лишь позднее в результате дарования Торы. Начальной точкой исторического пути еврейского народа стала гора Синай, в то время как Исход из Египта, подобно египетскому рабству и жизни праотцев в Стране Израиля, относится к его предыстории. Он был всего лишь предварительным этапом, подготовкой к дарованию Торы. Эта идея передана и в Писании, так, Всевышний говорит Моше: «При выводе твоем народа из Египта вы совершите служение Б-гу на этой горе» (Шмот, 3:12). Таким образом, подчеркивание особой важности Исхода и постоянное упоминание о нем нуждаются в разъяснении.
Внутренняя история души
Одно из наиболее важных изречений мудрецов по поводу праздника Песах гласит: «В каждом поколении человек обязан рассматривать себя так, словно он сам вышел из Египта» (Мишна, Псахим, 10:5). Этот подход предоставляет нам ключ к новому пониманию значения всех праздников. Мы должны рассматривать праздники не только как процессы, происходящие на коллективном уровне всего народа, но и как события внутренней жизни человека, историю его души. Такой подход позволяет усмотреть в праздниках более глубокий смысл, который не всегда бросается в глаза. Поэтому праздник Песах не сводится к обретению свободы в простом смысле этого слова. Не всякому человеку доводится пережить физическое освобождение из рабства, и, конечно же, далеко не каждый способен представить себя в такой роли. Этот праздник имеет и более абстрактное, духовное значение, поэтому он и может быть воспринят каждым во всех поколениях.
Если транспонировать историю народа на уровень внутренней жизни человека и служения Творцу в его душе (его индивидуальный путь к «земле обетованной»), мы увидим, что три «праздника паломничества» являются вехами на этом пути. Этому соответствует и их значение в сельскохозяйственном годовом цикле: праздник весны, праздник жатвы, праздник сбора урожая.
Каждая отдельная личность на своем духовном пути в той или иной форме проходит три эти стадии; они же характеризуют историческое и духовное развитие всего народа в целом. Первая стадия — Исход из Египта, выход из состояния небытия, лишение всего (как на материальном, так и на духовном уровне) ради новой цели — неведомого, непостижимого. В час, когда человек оказывается перед этим критическим выбором, ему не поможет весь его духовный багаж. Пробудившись, нельзя сразу обрести подлинное содержание. Когда после первого пробуждения человек пускается в путь по иссушенной пустыне жизни, ему нечего взять с собой, кроме разве что «хлеба бедности» — мацы.
Лишь по прошествии времени, продолжая путь, начатый им в неведении, он достигнет полного постижения и глубокого познания — четкого, недвусмысленного и воплощенного в законах определения его цели и стремлений. Лишь в этот час можно охватить взглядом весь путь целиком, увидеть его направление и предъявляемые им требования. Это пора «дарования Торы», когда окончательно определяется особая стезя, подобающая этому необычному, отделенному от других народу. На личном уровне «получение Торы» является внутренним приятием этого полностью разработанного пути.
Период «получения Торы» — это время бури и натиска, в нем нет ни совершенства души (хотя есть духовное и интеллектуальное совершенство), ни внутреннего покоя. Все сваливается на человека сверху («поднял над ними гору, словно кадку») (Авода зара, 2б), и душе трудно разобраться во всей массе новых приобретений, которые, хотя и близки сердцу, чужды ей самой и никак не сочетаются с привычными ей представлениями. Именно поэтому после получения Торы душа нередко создает «золотого тельца». В этом выражаются трудности восприятия нового, реакция на непривычное и незнакомое содержание, которое не вписывается в окружающую реальность.
Лишь по прошествии длительного периода усвоения полученного материала и приспособления к нему человек достигает ощущения внутренней полноты. Тогда настает пора сбора всего урожая, который вырос за это время и который наконец-то можно отведать в радости и в покое.
Таким образом, Писание выделяет три вехи: решение, постижение и обретение полноты. Это три необходимые стадии на пути каждого человека, однако первая из них — принятие решения — имеет особое, базисное значение, и поэтому на ней стоит остановиться подробнее.
Первый Исход
Перед Исходом евреи пребывали в статусе рабов. Рабству соответствуют не только его внешние формы, но и определенное внутреннее ощущение. Являясь рабами египетского фараона, евреи солидаризировались с его основными целями и принимали мировоззрение египтян. Их рабство не ограничивалось воплощением в жизнь желаний египтян; они и в душе верно и преданно служили своим хозяевам и были духовно и эмоционально привязаны к тем жизненным рамкам, которые казались им идеальными, несмотря на их собственное низкое положение[1]. Они были рабами, лишенными духовного начала и собственных стремлений, не имеющими своего пути.
От их подлинной сущности оставалось лишь невнятное ощущение преемственности, осознание туманной связи с праотцами, которые все-таки были другими. Это и стало той силой, которая укрепляла взаимные связи в народе и поддерживала в евреях идею определенного единства, несмотря на их рабское положение. Это смутное чувство мешало им полностью ассимилироваться и слиться со своим окружением — с египтянами, господствовавшими над их телами и душами. В данном ощущении нет никакого понимания или скрытого содержания, это лишь подготовка для того содержания, которое когда-нибудь появится.
И тогда к народу был обращен призыв выйти из Египта. Даже если рассматривать происходящее на простом уровне исторической канвы событий, стремление народа рабов обрести свободу отнюдь не является чем-то само собой разумеющимся. Понятно, что каждый раб хочет как можно быстрее избавиться от довлеющего над ним ярма, но угнетение в течение поколений проявляется во внутреннем рабстве, в уверенности, что сложившееся положение невозможно изменить, наконец, в игнорировании того, что раб по своей сущности — свободный человек. Поэтому само по себе стремление к свободе, призыв к исходу и отклик народа уже являются огромным переворотом у него в душе. Мечта о свободе не родится в голове у раба, она возникает в результате раскрытия внутренней, душевной независимости, пробуждения автономии человеческого духа.
Призыв к народу покинуть Египет исходит от Творца, которого евреи не знают и не понимают. Им предлагают встать на путь, ведущий в неизвестность. Но реакция на этот зов — не только народа Израиля в целом, но и каждого отдельного человека — характерна и имеет принципиальное значение: «И поверил народ» (Шмот, 4:31).
Решение, что превыше разума
Решение покинуть Египет, уйти из юдоли бесцельной рутины к далекому и чуждому предназначению лежит в основе Исхода. Народ Израиля, ничего толком не зная и не понимая, двинулся в сторону непроходимой пустыни. Людям было неведомо, как ее преодолеть и возможно ли это в принципе. Однако сила простой веры, пробуждения, проявившегося в их базисном решении, высекает ту искру, которая будет озарять им путь и поведет тех, кто останется верен, через все опасности и препятствия. Хотя путь веры представляется разуму узенькой, еле заметной тропкой, лишенной подлинного содержания, он сулит глубинную связь с Творцом, которая будет гораздо теснее, чем всякая другая ее форма. Благодаря вере человек может по-настоящему прилепиться к Нему и обрести превышающую всякое разумение внутреннюю связь с высшей сущностью Творца.
Это решение и эта необъяснимая вера в потенциале содержат в себе все грядущие события. В сущности, в этой точке начинается и формируется связь с Творцом. Правда, потом приходит явленное внешнее откровение, но внутренняя, сущностная связь возникает с самого начала, после первого же ответа народа на Его зов: «И поверил народ». Поэтому не приходится удивляться и незамедлительной реакции еврейского народа перед получением Торы: «Исполним и выслушаем» (там же, 2:7). Ведь сущностная (хотя и скрытая) связь с Торой возникла сразу же по принятию решения следовать за Всевышним.
Об этом говорит пророк Ирмеяу: «Вспомнил Я о твоей милости в юности твоей, о любви твоей, когда ты была невестою, когда шла ты за Мной по пустыне, по земле незасеянной» (Ирмеяу, 2:2). Вспоминая об основополагающей связи народа с Творцом, нельзя пройти мимо его решения покинуть Египет.
Народу Израиля в его юности недоставало опыта и познаний. Он шел за Всевышним, ничего не зная о Его сущности, о грядущих обязательствах, о предстоящем пути. Народ согласился не только на Исход из Египта и освобождение из рабства, но и на весь путь за Всевышним «по пустыне, по земле незасеянной». Несмотря на неопределенность будущего, народ был готов возложить на себя любое бремя, принять любое обязательство в результате данного им согласия.
Квинтэссенцией Исхода стало изначальное, продиктованное верой решение покинуть привычную жизнь и пойти за Всевышним. Осознание значения происходящего, понимание результатов этого шага придут позднее. Однако его суть формируется в момент принятия решения. Это и есть подлинное начало, которое включает в себя все.
Эта исходная точка содержится в каждом человеке. Поэтому Песах, праздник простой веры, и обладает приоритетом по отношению ко всем прочим праздникам. Нисан — это весенний месяц, в который все только зарождается и находится в начале цветения. Поэтому и сказано: «Месяц сей для вас начало месяцев; первый он у вас из месяцев года» (Шмот, 12:2).
Рассечение Красного моря
Рассечение моря было в свое время впечатляющим явлением — будучи еще одним звеном в цепочке схожих событий в истории народа Израиля, оно далеко выходило за свои пространственно-временные рамки. Мудрецы говорят: «В каждом поколении человек обязан рассматривать себя так, словно это он сам вышел из Египта» (Псахим, 10:5), и из этого мы делаем вывод, что и сам Исход, и все другие важные события, случившиеся с нашими предками, обладают непреходящей внутренней значимостью для всего народа Израиля во все времена. Также и рассечение моря — это не только историческое событие, но цель и устремление каждого человека: перейти собственное «море», проложив сквозь него дорогу.
Как разъясняется в хасидских источниках (см.: Тора ор, 62б, а также Ликутей Тора, Ваикра, 16, 4), рассечение моря — это рассечение моря как такового, сущности моря; в мидраше говорится, что в тот час «все воды, во всех местах, расступились» (см.: Мидраш раба, 21:6). Можно сказать, что рассечение моря было призвано не только решить одну сиюминутную проблему — обеспечить проход народу Израиля, это был переворот, коренное изменение сущности моря, которое превратилось в сушу.
Двойственность жизни
Понятия «море» и «суша» обозначают две различные категории реальности. Море в «Зоаре» называется «альма де-иткасия»[2] («мир сокрытия»), а суша — «альма де-итгалия» («мир раскрытия»). Суша — это явленная, видимая глазу реальность; ведь жизнедеятельность сухопутных существ происходит на ее поверхности. В противоположность суше море скрывает все формы жизни и все, что вершится в нем, море — это великая тайна, и вещи происходят в нем не на поверхности, а в глубине.
Люди обычно ведут себя как сухопутные существа, то есть их сознание занято вещами открытыми и явными. Более возвышенные составляющие — все то, что превосходит простое, обыденное сознание, — представлены морем; это скрытые миры в человеке[3]. Обычно нам видна лишь наиболее близкая нам область возвышенных сущностей. Так, вершина айсберга выдается над поверхностью воды, в то время как все, происходящее под водой, от нас сокрыто. Сущность человека словно бы скрыта внутри огромного пространства, погружена в глубины сокровенного моря, в то время как глазам нашим открывается лишь малая ее часть, тот тонкий слой, в котором мы действуем.
В этом, собственно, и состоит основная проб-лема людей: их каждодневная жизнь — это всегда существование на суше, и именно оно заполняет все бытие: все наши мысли связаны с сушей, миром явного, и наше отношение к жизни строится на восприятии сущего сквозь призму явного мира. Человек убежден, что он живет на бескрайней суше и что нет ничего, кроме нее, но на самом деле он обитает на крошечном островке; открытый мир человека подобен клочку земли, со всех сторон окруженному океаном.
Понимание того, что мы содержим в себе сокрытый, потаенный мир, который составляет часть нашего бытия, — это ключ к осознанию и постижению тайн нашей души. Когда мы тем или иным способом добираемся до скрытого мира, оказываясь в незнакомой и неизвестной нам среде, мы тем не менее ощущаем, что возвратились домой, к своим корням.
Рассечение моря, то есть его раскрытие и превращение в сушу, приводит к объединению миров, в результате чего человек видит себя и мир во всей полноте. Способность рассечь море, пребывая в двух мирах — на суше и на море, подобно амфибиям, характерна для человека как создания, в котором изначально заключена двойственность, проистекающая из соединения души и тела.
Море, заключенное в человеческой душе
В море живые существа проникают во все слои и на все уровни, обитают на любой глубине. Поэтому море символизирует высшие миры, которые отличаются цельностью и единством. В отличие от них на суше каждая вещь — сама по себе и живые существа населяют лишь самый верхний, самый поверхностный слой. Живущие в море обитают внутри своей среды, в то время как сухопутные создания обитают на поверхности своей среды.
В каждом человеке существует потребность быть самим собой, отдельным и отличным от других, и поэтому люди обитают на «суше» — в мире простых и явных сущностей. С определенной точки зрения человек не способен обитать в мире цельности, поскольку в нем он не может быть самостоятельной единицей. Люди как сухопутные существа строго различают между верхом и низом, высшим и низшим, их мир обладает четкой структурой и тщательно разработанной иерархией. В противоположность этому в море вообще не существует разделения и иерархии, все миры сливаются вместе, составляя единую, цельную сущность. Мы находим подобный принцип в еврейском законе; в определенном смысле рыба — это часть моря, она плывет в море, и море течет в ней, так что нет разницы между ней самой и средой, в которой она обитает.
Человек находится в куда более запутанном состоянии, по сути своей лишенном цельности: он живет на поверхности земли и не способен оторваться от нее и войти в море, в то время как именно в его глубинах сокрыта большая часть его сущности. Обитая на суше, он вынужден довольствоваться лишь малой долей своего существования.
Это можно уподобить рождению младенца. В чреве матери плод имеет статус «материнского органа» (Гитин, 23б) и, лишенный возможности независимого существования, находится в неразрывном единстве со своей средой. После появления на свет младенец получает возможность жить в отдельных, раздробленных мирах; он никогда уже не сможет вернуться к утраченной цельности, поскольку отныне соотносится с отдельными предметами, составляющими сферу его существования. Аналогичным образом человек никогда не сможет до конца постичь мир «моря» во всей его цельности; все, что ему дано, это, стоя на берегу, стараться разглядеть сокрытое в морской пучине.
Единство противоположностей
Процесс рассечения моря — «обратилось море в сушу» (Теилим, 66:6) — с определенной точки зрения противоположен сотворению мира. В основе сотворения мира лежит процесс демистификации, при котором все тайное скрывается и на виду остается лишь явное; открытое отделяется от потаенного и предстает перед глазами в виде отдельного мира — альма де-итгалия. В ходе сотворения мира суша отделяется от моря и обретает свое независимое существование[4]. В противоположность этому при рассечении моря оно раскрывается и внутри него становится видна суша. Человек вступает в воды — и там обнаруживает сушу. Это не выход и отделение суши от моря, а, напротив, обнаружение суши внутри моря — процесс раскрытия сокрытого.
С этой точки зрения рассечение моря как бы оборачивает вспять процесс сотворения мира. Сотворение мира — это ограничение, сжатие, сокрытие Творца; рассечение моря — это противоположный процесс, возвращающий нас в море, внутри которого открывается суша, как написано: «Внутри моря по суше» (Шмот, 14:22), в результате чего мы обретаем способность видеть всю глубину сущего.
Возможность находиться одновременно в обеих средах — это парадокс, часто упоминающийся в ранней еврейской литературе и получивший название «единство противоположностей». Желая обозначить парадоксальность чего-либо, мудрецы, благословенной памяти, употребляли выражение: «Трудно, как рассечение моря». Так, подлинное слияние в одну сущность мужа и жены, изначально полностью разделенных, почти невозможно, и поэтому оно сравнивается с рассечением моря, при котором море превратилось в сушу[5]. В этом случае, как и в случае рассечения моря, единство поднимается и берет верх над раздробленностью сущностей.
Единство противоположностей — это приподнимание завесы, скрывающей от человека мир цельности, и к этому сводится сущность рассечения моря. Возвращение к цельности того, что ею не обладает, и приводит к парадоксу: «Внутри моря суша». Небо раскрывается перед человеком, продолжающим стоять на земле; море и суша, земля и небо смешиваются воедино; и все тайны раскрываются разом. Мир словно раскалывается надвое, и можно, заглянув в разлом, увидеть то, что скрыто в его глубине, потаенную сущность творения во всей ее цельности. Таким образом, становится понятно сказанное мудрецами: «Рабыня видела на море то, чего не видел пророк Йехезкель»[6], ведь рассечение моря — это раскрытие тайн, разъятие небесного свода от края до края.
Значение веры в рассечении моря
Раскрытие Всевышнего в казни первенцев в Египте и затем при даровании Торы — это самые что ни на есть возвышенные, внушающие трепет явления. Вместе с тем существует разница между ними и раскрытием Всевышнего при рассечении моря. Последнее — не просто откровение в принятом смысле этого слова, когда выражается суть Иного, приоткрываются Небеса и человек видит явление иной реальности. Особенность рассечения моря состоит в том, что в нем мы видим всю реальность насквозь. В этом смысле рассечение моря — это не явление возвышенных сущностей горнего мира, но главным образом раскрытие глубин существующей реальности и взгляд на нее под новым углом зрения. Иными словами, это возвращение к истокам, где все выглядит иначе, не так, как мы привыкли.
Это откровение служит подготовительным этапом к дарованию Торы, при котором раскрывается Сам Иной, ведь, прежде чем принять на себя Тору, мы должны осознать таящиеся в нас возможности. Нам следует знать, что заключено в нашей собственной реальности — в самой ее глубине. Это и происходит при рассечении моря — не великие чудеса, но раскрытие дверей, ведущих внутрь нас самих, двери за дверью, так что в итоге мы видим себя насквозь, до самых глубин.
Любое раскрытие Б-жественного приводит к вере, и поэтому тема веры присутствует в повествованиях о ряде откровений. Однако существуют разные типы и разновидности веры. Перед Исходом из Египта сказано: «И поверил народ» (там же, 4:31); в рассказе о рассечении моря: «И поверили во Г-спода и в Моше, Его раба» (там же, 14:31); при даровании Торы: «И будет доверяться и тебе всегда» (там же, 19:9).
Вера, которая существовала до Исхода из Египта, это первичная вера; ее можно назвать простой, примитивной. Человек не знает и не обладает пониманием, но тем не менее верит. Эта вера, близкая по смыслу верности, преданности или же согласию по поводу определенной вещи. При рассечении моря происходит нечто иное. Вера на этой стадии — это подтверждение, познание истины. «И поверили во Г-спода и в Моше, Его раба» — означает, что теперь они убедились в том, что все, что им говорили и во что они верили до сих пор, правда.
Есть вещи, в которые верит большинство: так им рассказали, так было поведано их предкам, и все слышат о них из поколения в поколение и верят в них всем сердцем. Но когда человек переходит море, он видит эти вещи самым ощутимым, непосредственным образом, и тогда все подтверждается, потому что теперь он воспринимает их своим зрением, связанным с его собственным Я, то есть с самим собой. Центральный мотив в рассказе о рассечении моря — «это Б-г мой» (Шмот, 15:2), и слово «это» подобно указыванию пальцем, в отличие от слов «он», «оно», обозначающих сокрытое. Так сказано в мидраше: «Каждый из перешедших море указывает пальцем и говорит: “Это Б-г мой, и Его прославлю”» (Шмот раба, 23, 15). Все, от малышей до взрослых, видят, как то, что было прежде «Он» или «Оно», превратилось в «Это» — нечто близкое и воспринимаемое. Все вещи, которые до тех пор как будто бы висели в воздухе, подтверждаются в результате перехода через море и возникшей как следствие веры. Это видение служит основанием и необходимой подготовкой для дальнейшего — дарования Торы.
Реувен Рубин. Первый седер в Иерусалиме. 1950 год.
Музейный фонд Рубина, Тель-Авив
Рыбы на суше
Почему в этом месте упоминается, что поверили «в Моше, Его раба»? В определенном смысле только при рассечении моря евреи сумели немного понять Моше-рабейну.
В хасидских источниках говорится о людях, которые словно «рыбы, передвигающиеся по суше» (Ликутей Тора, Бемидбар, 22б). Некоторые люди никогда не выходят из «моря» — обитая среди обычных «сухопутных» жителей, они видят сущности, относящиеся к скрытым мирам. Моше принадлежал к числу таких людей. «И нарекла ему имя Моше, потому что вынула его из воды» (Шмот, 2:10) — Моше приходит из воды, он никогда не вышел на сушу полностью; он обитал в альма де-итгалия, как если бы это был мир аль-ма де-иткасия.
То, что Моше находится на столь высоком уровне, отличном от уровня всех остальных людей и возвышенном над ними, приводит к тому, что он, по сути, живет в иной плоскости. Он не в состоянии даже полностью овла-деть их языком, как сказано: «Я тяжелоуст и косноязычен» (там же, 4:10). Моше недостает базисного понимания обычных людей и всего, что их касается: когда они просят его: «Дай нам мяса и будем есть», он отвечает: «Откуда у меня мясо?» (Бемидбар, 11:13); он не понимает, как пища может до такой степени занимать людей — неужели из-за этого возможно плакать?
Для Моше состояние, которого достиг народ Израиля во время рассечения моря, — раскрытие сокрытого — является естественным. Для всего народа Израиля это вершина, на которую они взошли один-единственный раз, став «рыбами, двигающимся по суше». Теперь они могут лучше понять Моше — человека, который, находясь на суше, пребывает в море, и оттого — «поверили в Г-спода и в Моше, Его раба».
Рассечение Красного моря для грядущих поколений
Каждый праздник оставляет свой след в реальности. Этот след — не просто напоминание о прошедшем событии, это отражение существенного изменения, происшедшего в нашей действительности, которая уже не та, что была раньше, до этого. Каждый праздник вызывает — если воспользоваться термином из другой области — генетическую мутацию в народе Израиля. При рассечении моря прямо перед нашими глазами раскрылась глубина реальности. Виденное нами может словно стереться из памяти, но это будет только внешне, а внутри останется след — пережитое врезалось в нас, и даже если мы не сознаем существование этого следа, он продолжает служить нам внутренней опорой. Так, когда мы служим Творцу и идем по Его пути, когда мы действуем ради Торы и заповедей, нам есть на что опереться. По прошествии многих поколений еврей может сказать, что не помнит самого события, и может даже усомниться в нем, и все же точечная мутация: «Это мой Б-г, и Его прославлю» — присутствует в его генах и взывает из них. Как бы он ни желал воспротивиться этому, сколько бы ни пытался отрицать, он не может искоренить свою идентичность, изменить собственную природу.
Способность быть рыбой, которая не задыхается на суше, осталась в нас со времени того события. У нас есть свое «море», где мы плаваем из края в край и где мы сливаемся с Единым, кроме которого ничего нет, и вместе с тем мы созданы для того, чтобы вести жизнь в этом мире, со всем, что имеется в нем. Таким образом, еврей создан для того, чтобы взять с собой свое «море» и перемещаться с ним по «суше», куда бы он ни шел. Мы переходим из одной диаспоры в другую, продолжая существовать в нашей подлинной реальности — не на «суше», а в «море»[7].
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. Эта связь проявляется в деяниях евреев в пустыне: в постоянном ропоте, в ностальгии по египетской кухне, в грехе золотого тельца, явно восходящего к египетским культам.
[2]. Зоар, I, 18:1, Патах Элияу, введение к Тикуней Зоар, 17б, и в других местах.
[3]. В психологии распространен термин «подсознание», но не подсознание имеется в виду, когда говорится о «море». Восприятие скрытого, тайного зависит от того, что можно назвать «надсознанием», — уровня души, превосходящего сознание, который и обозначается как «море».
[4]. Берешит, 1:9: «И сказал Б-г: да соберется вода, которая под небом, и да явится суша».
[5]. См.: Сангедрин, 22а, Сота, 2а, и в других местах.
[6]. См.: Мехильта де-рабби Ишмаэль, Шира, Ваишлах, 3; Там же, Мехильта де-Рашби.
[7]. Можно сказать, что это находит выражение даже в наших молитвах. Где бы ни находился еврей, он молится о Стране Израиля, о выпадении в ней дождей, о ее праздниках. В эти моменты он как бы пребывает там, физически находясь за ее пределами (ср. выражение, восходящее к адмору Цемаху Цедеку: «Сделай здесь Страну Израиля!»).