[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАРТ 2013 АДАР 5773 – 3(251)
Друзья детства
Ирина Мак
Съемки двух картин Луи Маля, посвященных теме Холокоста, разделяют 14 лет. За это время французское общество прошло путь от категорического неприятия обвинений в свой адрес в причастности к трагедии до публичного раскаяния за совершенные грехи.
Слева направо: кадры из фильмов «До свидания, дети» (Франция, 1987) и «Лакомб Люсьен» (Франция, 1973). Режиссер Луи Маль
«В Париже сейчас скучно, каждый день бомбежки», — читает мамино письмо юный Жюльен Контен. От его лица идет рассказ в фильме Луи Маля «До свидания, дети». Ему 11, он учится в закрытой католической школе под Парижем, в 1944 году. Рядом стоит немецкая часть. Мальчики играют в скаутские игры в окрестных скалах, и когда кто-то из них случайно попадает к немцам, те возвращают «пленных» в школу, но и герои, и зрители понимают: история может повториться, не в шутку, а всерьез. Тем более что в школе есть кого брать — новеньких, которых привел настоятель монастыря отец Жан. Одного из них — он станет лучшим другом Жюльена — падре называет Жаном Боннэ. Хотя зовут его Жан Киппельштайн.
Для 1987 года, когда был снят фильм, сюжет не выглядит необычным. Уже вышло в 1980-м «Последнее метро» Франсуа Трюффо, в 1985-м — «Уйти, вернуться» Клода Лелуша. Дверь уже открылась. Другое дело 1970-е годы, когда и тема Холокоста, и, главное, момент французского участия в уничтожении местных евреев не обсуждались вслух, по крайней мере на экране. В одной из ранних работ Алена Рене — документальной короткометражке «Ночь и туман», об ужасах концлагерей, — в кадре появляются фигуры в полосатом, с нашитыми звездами. И даже мелькает название Vel d’Hiv — Зимний велодром, на который в 1942 году полиция Парижа (французская) согнала тысячи местных евреев, впоследствии депортированных в Освенцим. Но у Рене палачи — исключительно нацисты.
Маль же, сняв в 1973 году картину «Лакомб Люсьен», поставил на одну доску нацистов и обывателей, которые в лучшем случае равнодушно взирали на уничтожение невинных, в худшем — сами превращались в убийц. Как крестьянский парень Люсьен Лакомб, уборщик в больнице, решивший податься в «маки». В партизаны его не берут — слишком юн. А в гестапо Люсьену рады. И там у него тоже есть шанс проявить себя.
Сколько грязи вылили на режиссера после той премьеры... Обвиняли, что он оправдывает преступника, — а Маль лишь задался вопросом, мог ли герой стать иным, если бы не обстоятельства. Оскорблены были участники Сопротивления, посчитавшие, что автор возложил вину на них — не откажи партизаны юноше, он стал бы героем. А Маль всего-то показал, как честный малый — не бандит, не садист — становится коллаборационистом.
Не враг, не герой — обычный человек в момент неустойчивого равновесия. Куда толкнешь, туда и покатится.
Обвинения в адрес Маля были настолько оскорбительными и массовыми, что он предпочел даже уехать. Создатель «Любовников» и «Лифта на эшафот» перебрался в Штаты. За десять с лишним лет снял там семь картин — в их числе «Прелестное дитя» и «Атлантик-Сити» — и в 1987-м вернулся на родину триумфатором, поставив-таки фильм, о котором мечтал всю жизнь.
«Я наконец решился вложить в этот сценарий всю мою нежность», — писал он. Нежность к друзьям детства, погибшим в Освенциме. К настоятелю, умершему в Маутхаузене. Да, в отличие от Трюффо и Лелуша, у Маля не было «генетических» причин помнить о Катастрофе. Но был свой интерес. «Для меня этот фильм, — вспоминал Маль, — самое важное из всего, что я сделал. Он навеян, прежде всего, самым драматичным эпизодом моего детства. Мне было одиннадцать лет, и я учился в католическом коллеже. Дело было в 1944-м. Один из моих друзей был евреем и скрывал свою фамилию. Но в январе 1944-го его забрали в гестапо прямо из класса, из нашего класса. Этот миг перевернул всю мою жизнь. Уже больше 40 лет прошло».
Жюльен Контен — это и есть он, Луи Маль. Жизнь под присмотром иезуитов изложена в деталях, которые автор помнил с детства. Ночное, с фонариком, чтение «Тысячи и одной ночи». Игры в крестоносцев, с завоеванием Небесного Иерусалима. Немецкие солдаты, которых исповедует падре. Первое причастие. Мальчик Жан робко тянет губы — как все, но отец Жан, промедлив секунду, проносит руку с облаткой мимо его рта. Или вот еще подробность: продукты, которыми надо делиться с теми, к кому никто не приезжал:
— Думаю, варенье я оставлю себе.
— Да ты настоящий еврей.
В типичном диалоге одноклассников — бытовой антисемитизм, впитанный с молоком, с воспитанием, с традицией, автоматически наделяющей представителей гонимого племени качествами, которые представители титульной нации не желают замечать в себе. Урок музыки выявляет очередной талант новичка — он легко читает с листа, двумя руками. Подлиза. Тем более что завоевать расположение учительницы музыки хотят все — она молода и прелестна, ее играет никому еще не известная Ирен Жакоб. Врагами оказываются не люди в эсэсовской форме, а инородцы. Детский мир — отражение мира. Баня «не для евреев» — ну и что? Французам-то можно. И не дай Б-г новичкам раздеться при других. Или служба в церкви. В воскресенье мадам Контен ведет сына и его друга в ресторан. Евреям вход, конечно, тоже закрыт, но происхождение друга — тайна даже от мамы.
Очень важная деталь — холод. Холодно везде, особенно в классах, учителя не снимают пальто. Холод словно примораживает, гасит эмоции, и они не вырываются наружу с той страстью, которую легко ожидать в таком кино. И эта замедленность, кажущаяся холодность созвучны сюжету: как будто все боятся лишний раз обнаружить чувства и тем самым выдать себя или других. Подобной сдержанности часто не хватает фильмам, посвященным этой теме, где трагический пафос граничит с дурновкусием.
«До свидания, дети» не слишком похож на другие фильмы Луи Маля. И понятно почему: кино в роли мемуаров. Но как раз снимая картины о собственной жизни, кинематографисты слишком часто переходят грань, за которой кончается кино. У Маля хватило вкуса, такта и таланта до последнего кадра. И нет ничего удивительного в том, что фильм в итоге собрал немыслимый урожай наград, от главной британской премии BAFTA за лучшую режиссуру до семи французских «Сезаров», трех «Давидов» (итальянская кинопремия David di Donatello) и пяти призов Венецианского кинофестиваля, включая основной — «Золотого льва». Не то чтобы Луи Маль был до тех пор обделен признанием: едва ли не каждая картина — а почти все они признавались провокационными— становилась событием. А «Золотую пальмовую ветвь» в Каннах режиссер получил еще в 1956-м в возрасте 24 лет — вместе с Жаком Ивом Кусто за фильм «В мире безмолвия», над которым они работали вдвоем. Но тут другое дело. И наверняка нашлись ханжи, обвинившие фестивальные жюри в предвзятом отношении к щекотливой теме, — но признание было слишком масштабным, чтобы принимать их мнение всерьез. Другое дело, что Маля явно наградили по совокупности заслуг, по крайней мере французы — за все, за что недодали раньше. Но в фильме «До свидания, дети» тем не менее великолепно все, включая диалоги, приглушенный свет, музыкальный фон, игру юных актеров.
Может быть, в действительности события развивались чуть иначе. Автор признается, что пытался «...не следовать за реальностью вслепую, а как бы переосмыслить воспоминания». Понятно и что настоятель в фильме — больше чем просто его, Маля, учитель. Католические священники в Европе, спасавшие еврейских детей в войну, — отдельная история. Их было много. Сразу приходит на ум пример кардинала Люстиже, родившегося в семье осевших во Франции польских евреев, — мальчиком его приютили католическая семья и священник, знавший его тайну.
Но других примеров тоже хватало. И в фильме они есть — монашка, молча указавшая на изгоя, деревенский увалень, предавший из-за обиды на падре, который изгнал его из монастыря. Покажи Луи Маль такое в 1970-х, заклевали бы. Но в 1987-м даже в нашей стране, не говоря о Франции, настали другие времена.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.