[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ФЕВРАЛЬ 2013 ШВАТ 5773 – 2(250)
Завещание с моралью
Эли Визель
Завещание убитого еврейского поэта
Пер. с франц. И. Васюченко, Г. Зингера
М.: Текст; Книжники, 2012. — 512 с. (Серия «Проза еврейской жизни».)
Говорить о художественных достоинствах книги Эли Визеля бессмысленно. Формальных недочетов в ней с лихвой хватило бы на десяток романов вполне безнадежных дебютантов. Сюжетные повороты мотивированы из рук вон — а по правде сказать, вовсе не мотивированы. Психология персонажей прописана так, что лучше бы вовсе без психологии, — чего стоит один раскаявшийся стенографист НКВД. Я уж не говорю про прямые ляпы, вроде звонка Абакумова с приказом расстрелять Маркиша, Квитко и Бергельсона — притом что дело происходит, понятно, в августе 1952-го, и Абакумов уже год как сидит в соседней камере по обвинению в покровительстве банде «врачей-убийц». Основная мысль, и без того не слишком оригинальная, подчеркивается на протяжении всех пятисот страниц с прямолинейностью и напором басенной морали. Собственно, ради этого книга и написана. И поэтому все вышеперечисленные претензии к ней особого смысла не имеют. Она ведь только прикидывается широким эпическим полотном, чуть ли не семейной сагой в трагических декорациях ХХ века. На самом деле это даже не притча, а вот именно что басня. Или, если угодно, плакат. Сионистская, простите за выражение, пропаганда. Уж сколько, казалось бы, раз твердили еврейскому миру про пагубность гойской мудрости, а Визель все равно решил повторить. Итак, сюжет. Герой, тот самый еврейский поэт из заглавия, в юности сменил Талмуд на «Капитал», а скромный румынский городок — на берлинско-парижские кафе и испанские баррикады. В начале второй мировой оказался в СССР, воевал, обзавелся семьей, публиковался и даже достиг определенной известности и благополучия — а затем был арестован и расстрелян в числе прочих идишских литераторов. В тюремной камере он написал для маленького сына автобиографию, недаром названную завещанием. Именно в этом «тексте в тексте» все время варьируется та нехитрая мысль, которая составляет главный посыл книги Визеля:
Не иди моим путем, он не ведет к истине. А истина для еврея — оставаться среди своих братьев. Соедини свою судьбу с судьбой своего народа, иначе ты никуда не придешь.
И сын, чудом прочитав чудом написанную и еще большим чудом сохранившуюся рукопись отца, разумеется, репатриируется в Израиль. Самое любопытное, что наряду с этой условной схемой в книге Визеля есть контуры другого произведения, куда более сложного и интересного. Есть яркие фрагменты (теряющие, впрочем, часть своей прелести без контекста):
Вот что такое любовь! — проносится у меня в голове. — Мужчина и женщина любят друг друга в присутствии старого дрогобычского раввина, а ему хоть бы что.
Или:
Я посетил приют умалишенных в Шарантоне. Мой друг, известный психиатр, показал мне своих больных... Так вот, каждый из них полагает, что он — Мессия... Все. Включая психиатра.
Есть фирменные визелевские мотивы — смех и молчание, контрапунктами проходящие через весь роман, от эпиграфа до финала, и образующие сложное и не поддающееся однозначной расшифровке символическое поле. Мотивы эти исключительно важны как для книг самого Визеля, так и для во многом сформировавшего его «хасидского текста». Кстати, молчание не случайно становится одним из лейтмотивов романа о судьбе поэта, расстрелянного Сталиным. Как известно, в 1965 году Визель посетил СССР и годом позже выпустил книгу «Евреи молчания». Идиома прижилась, «евреями молчания» советских евреев называли на протяжении четверти века. Думаю, в этом и причина «раздвоенности» романа. Задачи Визеля-писателя вступили в противоречие с задачами Визеля как общественного деятеля. Первый занимался языком и контрапунктами, второму было важно лишний раз привлечь внимание к судьбе «евреев молчания» (роман был написан в 1980 году, когда эмиграция из Советского Союза фактически остановилась), а заодно напомнить им самим о необходимости оставаться евреями. Второй победил, но и первый успел вставить несколько слов.
Михаил Эдельштейн
Почти по Раши
Яаков бен Ицхак Ашкенази из Янова
Цэна у-рэна. Пять книг Торы с комментариями. Берешит
М.: Мосты Культуры, Книжники; Иерусалим: Гешарим, 2012. — 480 с.
У многих из нас, хотя бы отчасти знакомых с культурой ашкеназских евреев, есть ностальгия по утраченной стране Идишланд. Нет, с географией все в порядке, но страны этой уже нет. Потому что с историей было не все в порядке. Большинство жителей этой страны погибли, а потомки тех, кто выжил, обычно не помнят ее языка. Некоторые учат этот язык заново. Но сам мир Идишланда для большинства из нас непредставим. Каковы были культурные коды? Что считалось само собой разумеющимся, а что — диким? К чему эти люди стремились, а чего хотели во что бы то ни стало избежать? Наконец, что вызывало у них ностальгию?
Многое можно представить, если знать то, что все они знали с детства. «Естественно, Тору!» — скажете вы. Но Тора — это древний и сложный текст, ее нужно еще и понять. Так вот — как они ее понимали? Как ее понимали не ученые раввины, а большинство евреев? Как понимали женщины? А дети?
Нам повезло. Начата публикация книги, которая дает ответы на эти вопросы. «Выйдите и посмотрите» — так озаглавил ее Яаков бен Ицхак Ашкенази. Давайте посмотрим.
Книга эта была составлена в начале XVII века, очень быстро стала необыкновенно популярной и оставалась самой читаемой еврейской книгой вплоть до середины XX столетия. Ее язык — идиш, с большой долей понятных читателю гебраизмов. Содержание — библейские истории. Но не только. И не просто библейские истории.
Представим себе обычную еврейскую семью. Суббота, все (или только мужчины) вернулись из синагоги, где выслушали недельный раздел Торы и его перевод на арамейский. Мужчины и мальчики, возможно, поняли текст, женщины и девочки, скорее всего, нет, но разница не так уж велика: быстрое чтение Торы нараспев не преследует ни образовательных, ни воспитательных, ни развлекательных целей, это часть ритуала. А что же с образованием, воспитанием, наконец, с развлечением после субботней трапезы, когда вся семья вместе?
И вот тут наступает очередь «бестселлера нескольких веков» — «Цэна у-рэна». Его читают, обсуждают, он помогает мужчине выполнить обязанность «произносить за столом слова Торы», он позволяет женщине хотя бы в субботу не чувствовать себя невежественной прислугой. Девочки наравне с мальчиками слушают и задают вопросы — на доступном всем языке, на идише.
Но почему именно «Цэна у-рэна», почему не одна из уже существовавших книг, пусть и в переводе на идиш? Чтобы ответить на этот вопрос, возьмем одну из первых библейских историй.
В начале книги Берешит говорится: «И сказал Б-г: создадим человека». Эти слова вызывали вопросы уже у ранних толкователей. Кому сказал? Почему во множественном числе? И зачем вообще было это говорить, почему Всевышний не мог сразу взять и создать человека, как создал все предыдущие творения?
Первый комментарий, к которому следует обратиться, — это, разумеется, комментарий Раши. Вот что он пишет:
Отсюда делали вывод о мягкости Святого, благословен Он. Поскольку человек подобен ангелам и тем может вызвать зависть к себе, Он держал совет с ними (с ангелами). И когда Он судит царей, Он держит совет со Своею (небесною) свитою. Так находим в (случае с) Ахавом, которому Миха сказал: «Я видел Г-спода, сидящего на престоле Своем, и все воинство небесное стояло при Нем по правую и по левую руку Его» (Млахим I, 22:19). Но разве есть у Него правая и левая сторона? (Означает) лишь, что «стоящие справа» защищают, а «стоящие слева» обвиняют. И также: «По суду ангелов дело, и по слову святых приговор» (Даниэль, 4:14). Так и здесь Он просил согласия Своей свиты, сказал им: «Среди высших есть (сотворенные) по Моему подобию, и если среди низших не будет по Моему подобию, возникнет зависть в мироздании» (Вавилонский Талмуд, трактат Брахот, 33б).
А теперь обратимся к «Цэна у-рэна»:
На шестой день Творец сказал ангелам: «Давайте сотворим человека». Этим Пресвятой учит нас, что человек не должен быть гордецом и прежде, чем сделать что-то, должен обсудить свое намерение еще и с другими людьми и спросить совета. Даже если они люди более низкого положения, чем он сам, все равно следует их спросить. Потому советовался Б-г с ангелами, что человеческое лицо напоминает ангельское и ангелы могли начать завидовать людям. И поэтому Б-г сказал ангелам: «Давайте сотворим человека». Но на самом деле никто Ему в этом не помогал. Он сам сотворил человека, как сказано: «И сотворил Всесильный человека»… Это значит, что Б-г сам сотворил человека. И еще Он сказал: «Если на земле не будет подобной опоры, как ангелы в небесах, создастся неравенство между нижними и высшими мирами и Творение будет снедаемо завистью». Поэтому Всесильный сотворил на земле нечто, подобное ангелам в небесах, с таким же разумом и образом. И это — земной человек.
Мы видим, что Яаков бен Ицхак Ашкенази в основном опирается на Раши. Однако его изложение отличается. Он убирает непонятных «правых и левых» ангелов, отсылку к истории про Ахава (которую еще ведь нужно вспомнить), вместо «мягкости Всевышнего» (далеко не всегда очевидной для евреев рассеяния) говорит о житейской мудрости — необходимости советоваться. Упоминая ангелов (которые помогают разрешить вопрос относительно множественного числа), он не забывает подчеркнуть, что «Всевышнему никто не помогал». Кроме того, он говорит о важности человека в мировом устройстве, ободряя читателей и слушателей, далеко не всегда ощущающих собственную важность в окружающем их мире.
И это только самое начало. Углубившись в книгу, мы найдем занимательные истории, дополняющие библейский рассказ, психологические характеристики библейских персонажей, ответы на вопросы, которые возникают при чтении текста Торы, и новые вопросы, которые будем задавать друг другу — или самим себе. И все это — тоже на доступном языке! Только язык этот теперь для немалой части еврейского народа — русский.
Хава-Броха Корзакова
ЖЕНЩИНА БЕЗ ЗАСЛУГ
Елена Иванова
Вызывая огонь на себя. Положение евреев при «новом порядке» гитлеровских оккупантов в 1941–1943 гг.
Сост. И. А. Альтман, Л. А.
Терушкин, Е. В. Тестова
М.: Центр «Холокост», РЕК; Ростов-на-Дону: Феникс, 2012. — 192 с.
В очередном выпуске «Российской библиотеки “Холокоста”» представлены результаты второй по времени в СССР, после «Черной книги», попытки целенаправленного сбора материала о Холокосте. Собирательницей оказалась не кто-нибудь, а внучатая племянница Ф. М. Достоевского — учительница и историк Елена Алексеевна Иванова (1896–1972). Жительница Брянщины, она с 1958 года собирала материалы о партизанском движении в Центральной России. Сейчас такого рода усилия числятся по ведомству oral history — тем ценнее ее результаты, полученные в пору, когда и «ведомства» такого еще не было.
Иванову не волновали никакие героические амбиции или репутации, ее интересовала правда и только правда. Такой подход не раз приводил ее к острым конфликтам с бывшими партизанскими деятелями. Но в целом штудии Ивановой были успешными и резонансными, особенно если вспомнить, что именно по ее материалам о подполье в деревне Сеща вышивалась канва повести Овидия Горчакова «Вызываем огонь на себя», экранизированной в 1964 году Сергеем Колосовым (первый советский телесериал, в титрах которого, увы, при всем старании не найти и тени упоминания о первоисточнике).
Занятия партизанским движением постепенно вывели Иванову на другую тему — истребление оккупантами евреев. Постепенно именно она стала главной для самой исследовательницы, в результате чего публиковаться ей стало куда труднее. Да и общественный статус собирательницы стал куда более «сомнительным»: «Персональную пенсию назначают гражданам, имеющим особые заслуги, которых Вы не имеете, о чем Вам было сообщено», — ответила ей советская власть на один из «пенсионных» запросов.
В 1970 году Елена Алексеевна свела свои открытия и находки в единый текст. Составившие его 42 главки-фрагмента были перебелены самим автором в большую общую тетрадь и фактически подготовлены к печати.
Все записи, разумеется, локально привязаны. В центре внимания три местности — Сеща и Дубровка в Брянской области, а также Рославль в Смоленской, причем более поздние занятия Рославлем пришлись на то время, когда еврейская тема стала для Ивановой основной. Она интервьюировала кладбищенских работников, рассказавших, что копать ров для евреев пригоняли советских военнопленных, думавших, что они копают «для себя». Расстрел длился около полутора часов — трупы не зарыли, а только прикопали. Стреляли и немцы, и «власовцы», «власовец» же пристрелил малыша, выбравшегося изо рва и заплакавшего (впрочем, надо понимать, что осенью 1941 года это могли быть какие угодно коллаборанты, но только не рекруты РОА).
Многие записи буквально потрясают своими — с шекспировским потенциалом — сюжетами:
На слободе у Латышевой Феклы Борисовны еврейка жила с мальчиком лет 10 и девочкой лет 16. Шли они по дороге, а немцы им навстречу. Еврейку по лицу да и по разговору видно было. Вот ее и мальчика тут же расстреляли. А девочка по-русски чисто говорила. Она отказалась, что это ее мать и брат. Ее отпустили.
Кстати, книга бросает новый свет на тему, из которой в свое время проросла, а именно на партизанское движение. Еще бы, ведь лесные отряды — одно из важнейших мест спасения евреев. Как же манили, как тянули они к себе евреев из гетто, особенно молодых! А какие были альтернативы? Главная: продолжать жить в гетто и дожидаться своей очереди — авось пронесет. Другая: тоже в гетто, но когда уже точно не пронесло — прятаться в малинах. Третья: сменить идентичность, переложиться в местных и пересидеть на дружественном хуторе. Были еще и «лесные евреи» — уходившие в лес, но не партизанившие, а просто прятавшиеся.
Еще одна отчетливая тема, проступающая в книге Ивановой, — это память о Катастрофе, судьба тех считанных памятников, что были поставлены убиенным евреям еще при советской власти. В Рославле еврейская община сделала это сразу же после войны, но уже спустя 15 лет от памятника мало что осталось: местное население растащило и камень, и железо. Только в 1968 году памятник был восстановлен.
Сквозь всю книгу как бы просвечивает образ Артура Хавкина, друга и соратника Ивановой, бывшего капитана Красной Армии, участника подготовки «Черной книги». Публикуемая книга и два приложения к ней (всего их в книге пять) — это фрагменты его архива, переданного в Центр «Холокост» падчерицей Хавкина Н. М. Адливанкиной. Он же подготовил машинописный вариант рукописи Ивановой, несколько сократив и переименовав ее. Но составители предпочли — и совершенно справедливо — авторский оригинал, дополнив его в ряде мест существенными вставками (они выделены курсивом) из материалов Госархива Брянской области.
Вообще работа составителями проделана большая и качественная. Из недостатков укажу на исторически бестактное заглавие, совершенно напрасно позаимствованное из популярного телефильма. В базовой рукописи его нет, а главное — книга совершенно не о том…
Из всех русских классиков немецкие пропагандисты особенно ценили и охотно издавали Достоевского — из-за его антисемитизма. Усилиями его внучатой племянницы история как бы ненароком посмеялась над классиком, точнее — над его комплексами.
Павел Полян
Паниковский и другие хазары
Герман Садулаев
Прыжок волка: Очерки политической истории Чечни от Хазарского каганата до наших дней
М.: Альпина нон-фикшн, 2012. — 256 с.
«Еврей, что ли?.. А то я евреев как-то не очень…» — тускло бормочет Данила Багров: паренек не может толком выразить свои недобрые чувства к евреям и тем более объяснить, откуда они взялись. В отличие от косноязычного киноперсонажа, вполне реальный и даже как будто респектабельный Герман Садулаев — писатель, худо-бедно, но владеющий словом. Он готов сформулировать историческую подоплеку собственного «как-то не очень»: в его родной Чечне, мол, «отношение к евреям осталось сложным, напряженным — еще с тех времен, видимо, как память о перевороте, когда евреи захватили власть в каганате и дискриминировали все племена хазар, включая нахские общества». Давным-давно исчез с мировых карт каганат, о неразумных хазарах обычные граждане если и вспоминают изредка, то лишь благодаря Пушкину и Павичу, да и в Чеченской республике евреев примерно столько же, сколько японцев. Но за страдания далеких предков Садулаев готов отомстить постфактум. Вместо того чтобы заниматься историей Чечни, автор полкниги тратит на разоблачение негодяев-хазар. Оговариваясь, что насчет их «пятого пункта» нет достоверных данных, писатель с упрямым постоянством называет своих антигероев то «еврейскими олигархами», то «олигархами-иудеями». Оказывается, они и только они в Средние века занимались работорговлей «по всей Европе, в Азии и Северной Африке». То есть теоретически заказчиками работорговли, может, и были отдельные представители «правящих кругов всего мира, но совершали ее руками евреев». Тут Садулаев притормаживает, чтобы сообщить: «я не антисемит и не нацист, а коммунист и интернационалист» — а затем снова и снова обличает «настоящих виновников, богатых евреев-эксплуататоров», и живописует жуткие последствия «перехода реальной власти к иудеям»… Кстати, вы знаете, что «Киевскую Русь варяги основали именно для удобства торговли рабами», а Киев вообще был «еврейско-варяжским городом, пристанищем ростовщиков, работорговцев и спекулянтов»? Так что поезжайте в Киев и можете даже не спрашивать, чем занимался Михаил Самуэлевич Паниковский до революции. Ежу ясно, что работорговлей.
Лев Гурский
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.