[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2013 ТЕВЕТ 5773 – 1(249)

шолом-алейхем

Переписка Менахема-Мендла и Шейны-Шейндл,

опубликованная в варшавской газете «Гайнт» в 1913 году

Перевод с идиша Валерия Дымшица

В ближайшее время в издательстве «Книжники» выйдет в свет эпистолярная повесть Шолом-Алейхема «Менахем-Мендл. Новые письма». Герои повести — своеобразный алтер эго автора Менахем-Мендл и его жена Шейна-Шейндл — в форме частных писем обсуждают острые проблемы своего времени, в результате чего Шолом-Алейхем предстает перед читателем как талантливый публицист и политический сатирик.

Менахем-Мендл из Варшавы — своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку. Письмо первое

Моей дорогой супруге, разумной и благочестивой госпоже Шейне-Шейндл, да пребудет она во здравии!

Прежде всего, уведомляю тебя, что я, слава Тебе, Г-споди, нахожусь в добром здоровье, благополучии и мире. Г-сподь, благословен Он, да поможет и впредь получать нам друг о друге только добрые и утешительные вести, как и обо всем Израиле, — аминь!

Затем, да будет тебе известно, что я уже варшавянин, то есть я — в Варшаве. Как я попал в Варшаву? На все воля Б-жья.

Из моего последнего письма, которое я тебе посылал из Америки с деньгами, ты уже знаешь, что я там вынес: прошел все семь кругов ада, настрадался, не нынче будь помянуто, изрядно в этой свободной стране Колумба, брался за любую работу, трудился тяжко, буквально как каторжник, обедал раз в три дня краюшкой, раз в три недели менял рубаху, чуть, слава Б-гу, не отправился на тот, не дай Б-г, свет, пока Творец, благословен Он, мне не помог, и я после длительных и горьких мучений не добился некоторого заработка. Заработка порядочного и почтенного, как мне и подобает, то есть стал газетчиком и начал заниматься писанием. Мне крупно повезло, и я, благословясь, занялся этим делом. Начал я с малого, но поднимался все выше и выше, как это заведено в Америке. Сперва я торговал газетами (там они называются «пейперс») вразнос на улицах (там они называются «стриты»). Продавал пейперсы за копейку (там она называется «сент») штука до тех пор, пока не понял, что это мне не подходит, что от такой торговли я не то что Рокфеллером или Вандербильтом, но даже Енклом Шифом [1] не стану. Пришел я к такому выводу и решил заглянуть в эти пейперсы, прямо тут, стоя на стрите, что ж там такое пишут, что народ хватает их как горячие пирожки? И сразу собственными глазами убедился в том, что писанина — не такое уж и трудное ремесло. Я ведь и сам, еще в Ришенланд [2], однажды был, если помнишь, чем-то вроде писателя, так что я стал часто заглядывать в газетную «писарню», чтобы посмотреть, как это ремесло у них идет. Эка невидаль! Сперва познакомился с тамошними редакторами-издателями (там они называются «одитерес»[3]) и с их помощниками, писателями, поговорил с ними о «маленьких буковках»[4], ну что тут скажешь, дорогая моя супруга! Потребно только везение, более ничего!.. Кажется, почему бы Б-гу не устроить все наоборот? То есть почему бы им не стоять с пейперсами на стрите, а Менахему-Мендлу не сидеть на их месте и не заниматься их ремеслом?.. И я начал приглядываться, так сказать, со стороны, одним глазком, к тому, в чем состоит это ремесло, как они создают этот свой товар, и убедился, что был до сих пор сущим ослом. Я-то полагал, что все, что они печатают в своих пейперсах, они выдумывают из головы. Не тут-то было, прямо зло взяло! Прошлогодний снег! Сидит себе некий тип (эка невидаль!) за большим столом (там он называется «деске»[5]), заваленным газетами со всего света, ножницы в руках держит и стрижет, что твой делец (там он называется «апрейтер»[6]), а напротив него сидит эдакий губошлеп, тоже с ножничками в руке, перед ним книжка с историями, готов поклясться, книжка известного сорта, вроде романов Шомера [7]; и этот губошлеп смотрит в книжку, тут же что-то жует и выстригает тут листок, там листок, и уже назавтра у него готов романчик! «Э-э-э, — думаю, — кабы я сразу знал, в чем тут дело, эдакие-то штуки я получше твоего умею!..» И я пошел на рынок (там он называется «маркет»), закупил целую кучу такого товара, книжек с историями всякого сорта, и принялся за работу на американский манер; перелицовываю ветошь, делаю из двух-трех старых историй новую, мешанину, путаницу с кричащим заголовком — в общем, это дело у меня пошло, не сглазить бы, как песня! Сама понимаешь, что я работал сразу для трех пейперсов, ясное дело, под разными именами. Что делает Б-г? Собираются американские еврейские писатели и устраивают забастовку! С тех пор как Колумб открыл Америку, с тех пор как мир стоит, слыхом не слыхать было о том, что еврейские писатели должны устраивать забастовки! Но уж такое мое счастье, если Менахем-Мендл, с Б-жьей помощью, стал немножко писателем, имеет почтенный заработок и может послать домой несколько долларов, так им хочется устроить забастовку! Пошел я в одну редакцию, в другую, в третью, говорят мне они, хозяева то есть (там они называются «босес»): «Какое это имеет к вам отношение, реб Менахем-Мендл, забастовка-шмабастовка? Что вы, сват что ли, — говорят они, — этим молодчикам, этим забастовщикам? Делайте, — говорят они, — вашу работу. Вы можете, напротив, — говорят они, — на этой суматохе выгадать…» Хорошо, не правда ли? Открывается моя дверь, и входят два молодых человека, моего же ремесла, крепко заколачивают, и заявляют мне следующее: «Нас послал к вам, мистер Менахем-Мендл, новый юнион писателей, так что вы уж извините, — говорят они, — но придется вам отложить утюг да ножницы, и не вздумайте, — говорят они, — пока идет наша забастовка, написать хоть слово! А если, — говорят они, — вы не послушаетесь и попробуете писать, то наш писательский цех будет считать вас штрейкбрехером, а штрейкбрехеры ломают нашу забастовку, — говорят они, — так мы им кости сломаем! Такой здесь, — говорят они, — в Америке, обычай…» Услыхав такие речи, говорю я им на их языке: олрайт! По-нашему это значит: шомати [8]…

Короче, что тут долго распространяться, дорогая моя супруга, вся затея пошла к черту, пришлось распрощаться с пером. Между тем время не стоит, неделя идет за неделей, в кошельке пусто, доллары тают, как тут быть? И, как назло, писательское ремесло мне полюбилось, ни за какую другую работу взяться я уже не могу — хватит, намучился! — и тут доносится из дому: «Аменистия! Аменистия!»[9] И толкование этому такое: евреи получат все «равноправия»[10] — ну, коли так, на что мне Америка? Ежели это правда, думаю я себе, не пора ли мне повернуть оглобли и пуститься через море домой? Потому что, коль скоро пошли разговоры о «равноправиях», то дело другое и «постройки» другие!.. Короче, я распрощался с Колумбом и с его страной свободы, пусть себе стоит на здоровье до пришествия Мессии, а то ведь что ж это за свобода, ежели человек хочет заработать, а ему говорят, что он штрейкбрехер и грозятся переломать кости? Купил билет на пароход, подхватился и — марш назад с такой мыслью, что поеду прямо домой, в Касриловку то есть. Но еще до того, как я благополучно пересек море и затем границу, получил я хворобу из-за паспорта, хватил горя. Из всех «равноправиев» для меня проистекло ни более ни менее как триста рублей штрафа [11], да мне еще и намекнули, что тремястами рублями дело не ограничится — вот тебе и еврейское счастье, и еврейские добрые вести!.. Коли так, что я буду делать дома, если у меня всех вещей осталось два свертка. Один мой брат, Нехемья, да покоится он в мире, как ты знаешь, помер Б-г весть когда, но его забыли вычеркнуть из метрик, а другого брата по ошибке записали мужчиной, хоть он и женщина, это моя сестра Сося, которую, от большого ума, казенный раввин [12] записал Йосей. Теперь их, наверное, ищут, а я должен отсидеть за два штрафа по триста рублей — вот это мне нравится! Короче, дорогая моя супруга, ты сама мне скажешь, что я правильно сделал, что не поехал домой, а подался сюда, в Варшаву. Кроме того, когда дочитаешь все письмо до конца, ты увидишь, что Б-г велик, и куда Он ведет, там и хорошо. Попрошу тебя еще об одном: не упрекай меня, не принимай все близко к сердцу и дослушай.

В Варшаву я приехал «чистым», ни гроша за душой! Город этот, не сглазить бы, большой, народу много, шум, гам, все бегут, все заняты делом, почти как, не рядом будь помянута, в Америке. А я один-одинешенек, кручусь без работы и к тому же без денег. При этом душа у меня лежит к моему писчему ремеслу, потому что я к нему уже привык, просто тоска берет! Что делать? Есть тут среди прочих немало нашего брата, стал я спрашивать, не знаете ли, дескать, евреи, где тут у вас самая большая пейпер? Уставились на меня: что за пейпер? Я им объясняю, что пейпер значит газета. Они говорят: «Можно же просто сказать: газета». Я говорю: «Я не виноват, я приехал из Америки, а там такой язык, что газета по-ихнему пейпер». Они говорят: «Паскудный язык!» Отвечаю я им: «Паскудный не паскудный, а лучше скажите мне, где у вас тут самая большая пейпер, — тьфу! — я хочу сказать, самая большая газета?» Пошли и показали мне двор: «Вот тут будет вам, — говорят они, — редакция самой большой цайтунг»[13]. Гляжу: вот это и есть самая большая цайтунг?[14] Совсем как в Америке, прямо не отличить! Только в Америке редакция должна иметь вид: двенадцатиэтажный каменный дом, золотые буквы, все шикарно. А здесь — ничего: двор как двор, дом как дом. Захожу внутрь, в редакцию то есть, — полная комната народу. Спрашиваю: «Где тут у вас одитер, — тьфу! — я хочу сказать, редактор?» Уставились на меня и говорят: «Что вам угодно? Вам нужна газета или вы по поводу объявлений?» Говорю: «Я не хочу газету, и мне не нужно никаких объявлений. Мне нужно, — говорю я, — к редактору». Они как-то странно переглядываются, кажется, задумались: «Зачем этому типу к редактору?» Но тем не менее предлагают весьма дружелюбно: «Присаживайтесь, редактор скоро придет». Сижу как на иголках, как знать, думаю, добьюсь ли чего-нибудь? И кто его знает, что он за человек, этот редактор, то есть представляю себе, что он, верно, эдакий хват, как те американские хваты, с толстым пузом, с автомобилем и с олрайтом. В конце концов, представь себе, подходит ко мне один, с острой бородкой, смотрит пристально и говорит: «Что вам угодно?» Думаю себе: «Какое твое дело?» И отвечаю: «На что вам знать, что мне нужно?» Он начинает сердиться и говорит мне: «Скажите, приятель, что вам нужно, свободного времени ни у кого нет». «Как в Америке, — говорю я, — там тоже ни у кого нет времени. По-ихнему это будет “Харей ат”[15]… Мне, — говорю я, — ничего не нужно, мне нужно только к одитеру, — тьфу! — я хочу сказать, к редактору». Он улыбается, но говорит мне по-прежнему сурово: «Я — редактор, что скажете? Кем будете?» «Кем, — говорю я, — буду? Я-то сам касриловский. То есть сам-то я, собственно говоря, из Мазеповки [16], а в Касриловке, — говорю я, — проживаю как зять [17]; раньше занимался коммерцией в Егупце [18], а сейчас приехал из Америки, и имя мое, — говорю я, — не знаю, известно ли оно вам, так вот, зовут меня Менахем-Мендл, так меня зовут…» Только я это сказал, как сердитое выражение редакторского лица переменилось, и он стал обращаться со мной совсем иначе: «Вот как? Так это вы тот самый Менахем-Мендл? Позвольте вас поприветствовать, реб Менахем-Мендл. Как поживаете? Как ваши дела? Что вы у нас делаете? Где вы остановились? Что ж вы не садитесь? Или нет, знаете что? Проходите в мой кабинет. Эй, хербате![19] — командует он по-польски. — Чаю! Два стакана чая! С закуской!..»

Что тут долго распространяться, дорогая моя супруга, что-то необыкновенное, чудеса Г-сподни, да и только! Не успел я ему толком рассказать, что я вынес в Америке, не успел даже напомнить о том, что хочу получить у него какую-нибудь службу или работу, какой-нибудь заработок, как он меня прерывает и говорит буквально следующее, передаю тебе дословно, дабы ты видела, как велик наш Б-г: «Послушайте же меня, реб Менахем-Мендл, — говорит он мне, поглаживая бородку, а голова-то у него так и работает, а в мозгу-то у него что-то зреет, — послушайте меня, только внимательно. У меня для вас, — говорит он, — есть план, прекрасный план, это будет хорошо и для вас, и для меня, и для всех нас. Вы, — говорит, — ищите заработков, вы хотите, как я понимаю, работы? Дам я, — говорит он, — вам работу, вот вам стол, чернила, перо и бумага, садитесь и пишите…» «Г-споди Ты Б-же мой, — думаю я про себя, — это прямо дар Б-жий!» И обращаюсь к нему: «Что, — говорю я, — вы хотите, чтобы я вам писал, романы?» Он снова сердится, руками-ногами машет: «Нет-нет! Только не романы! Романов, — говорит он, — у нас предостаточно!.. Пишите, например, письма вашей жене, раз в неделю, два раза в неделю, как это у вас в обычае. Ваше имя, — говорит он, — известно (слышала?), ваши письма, — говорит он, — известны (как тебе это нравится?), пишите себе ваши письма, но прежде, чем вы отошлете их, — говорит он, — на почту, я их напечатаю у себе в газете, прямо как есть. Усвоили?» Вот так вот, этими самыми словами и говорит он, этот редактор то есть. И глядит на меня пристально, а я себе тем временем думаю: «Всему в мире есть свое время. Вот и пришло время для писем Менахема-Мендла…» Но тем не менее немного мнусь и говорю ему так: «Олрайт, — тьфу! — я хочу сказать, да будет так, вы хотите печатать мои письма. Но вы, верно, захотите, — говорю я, — чтобы я в своих письмах, кто его знает о чем…» Он не дает мне закончить и говорит: «Нет! Напротив! Как вы всегда писали своей Шейне-Шейндл, так и теперь пишите обо всем, что вашей душе угодно: о политике, о войне, о гонениях, о бедствиях, о делах, о мире, о людях, и о том, что слышите, и о том, что видите, и о том, что читаете, и обо всем, что в голову придет, тоже пишите. В общем, вы совершенно не должны, — говорит он, — стесняться, чувствуйте себя, как дома. А я, — говорит он мне уже дружелюбно и потирает руки, — я вас, если на то будет воля Б-жья, за это вознагражу…» «А именно?» — спрашиваю я. «А именно, — отвечает он, — вы у меня будете получать еду и питье, казенную одежду, курево и деньги на карманные расходы, чтобы каждый день вы могли зайти, например, в молочное кафе, посидеть с людьми за чашечкой кофе, и вообще на все, что живому человеку нужно. И поскольку, — говорит он, — дело идет к Пейсаху и ваша Шейна-Шейндл, вероятно, хочет деньжат, я велю, — говорит, — послать ей ровным счетом сотню…»

Тут у меня, дорогая моя супруга, голова пошла кругом! Я подумал, что это сон, да и только! Но это был не сон. Я собственными глазами видел, как он послал тебе сотню. Чтоб я так увидел вскорости всякое благо тебе и нашим детям, аминь, Г-споди! Поскольку времени сейчас нет, надо засучив рукава браться за работу, буду краток. Если на то будет воля Б-жья, в следующем письме напишу обо всем подробно. Дал бы только Б-г здоровья и счастья. Поцелуй детей, чтобы они были здоровы, передай привет тестю и теще и всем членам семьи, каждому в отдельности, с наилучшими пожеланиями

от меня, твоего супруга

Менахема-Мендла

Главное забыл. Я заключил договор с редактором, что он может печатать только мои письма, то есть те, которые я пишу тебе, но не твои письма, то есть те, которые ты пишешь мне, так как ты вспыльчива, как я ему дал понять, и у тебя может вырваться резкое слово… Он со мной согласился. Поэтому можешь мне писать, что захочешь, и ничего не бояться, кроме меня этого никто не прочтет. Прошу тебя только, дорогая моя супруга, не терзайся, ведь ты сама видишь, что Б-г не хочет, чтобы я был касриловцем среди прочих касриловцев. Хотя Ему воистину ведомо, как меня туда, к вам в Касриловку, тянет, не говоря уж о том, что, с тех пор как я был в той Америке и присмотрелся к ней и к ее людям, твоя Касриловка стала для меня дороже на девяносто девять процентов, чтобы Б-г так мне помог, как это правда.

Вышеподписавшийся

(№ 86, 25.04.1913)

Менахем-Мендл из Варшавы — своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку. Письмо второе

Моей дорогой супруге, разумной и благочестивой госпоже Шейне-Шейндл, да пребудет она во здравии!

Затем, дорогая моя супруга, пропади она пропадом, эта золотая страна Америка с ее Колумбом, и с ее свободой, и с ее олрайт, и с ее высокими каменными домами до самых туч, и с ее бизнесом — здесь мне, с Б-жьей помощью, благословен Он, много лучше, чем в Америке, дай Б-г, и дальше не хуже. А именно: здесь ты встанешь утречком, отмолишься, перехватишь чего-нибудь, возьмешь тросточку и — прямиком на службу в редакцию. Пришел в редакцию, а к тебе со всех сторон уже несется: «Доброе утро, реб Менахем-Мендл!» — «Доброе утро, добрый год!» И ты идешь себе прямо к своему столику, и садишься за работу — заниматься «политикой». Ты, вероятно, спросишь, как занимаются политикой? Это нужно разъяснить, чтобы ты все как следует поняла. Сперва велишь подать чаю, гой приносит тебе чаю и папирос по-царски, а газеты уже лежат, приготовлены для тебя спозаранку, такая гора, что в Касриловке тебе бы хватило чтения на год. Но ты-то не обязан все это прочесть, ты должен только ухватить суть, то, что тебя может заинтересовать, то, что имеет значение. А что сейчас может иметь значение, кроме войны?[20] Война — самое главное. Ищешь первым делом, что слышно о войне? Что пишут из Константинопеля, из Софьи, из Белгорода и из Скеторья?[21] Что тебе сказать: я здесь за последних несколько недель так начитался про войну, про то, как у славян идут дела с турками, что по ночам мне уже не снится ничего, кроме синих штанов, красных ермолок [22], полумесяца, Адринополя [23], Скеторья, Чаламанджи [24] и прочих подобных диких названий, которые гой и на трезвую голову не выговорит. И ты, вероятно, сама понимаешь, что теперь никто лучше твоего Менахема-Мендла не разбирается во всей этой политике, в том, как идет эта война, в том, что турок взял да и зарезал себя собственными руками, потому что, если бы, например, он, этот турок то есть, спросил бы меня, я бы ни в коем случае не допустил его до такого поражения! Я бы тотчас дал дяде Измаилу [25] совет: лучше сразу согласись с ними по-хорошему. Еще несколькими месяцами раньше он должен был признать свои ошибки. И как то, что нынче на всем белом свете холамоэд [26] Пейсах, так я уверен в том, что дело бы не дошло до Адринополя, хоть каждое из четырех славянских государств и хвалилось, что ему первому там праздновать: болгарин хвалился, серб хвалился, грек хвалился и даже нищий из Монтенегры подал голос. Просто чудо, что «важные персоны» вовремя вмешались и ясно заявили этому хвату из Монтенегры [27], чтобы он перестал ловить журавля в небе и отступил от Скеторья немедленно и без разговоров, потому что сам знает, что… Сам должен понимать, глядя на кораблики с пушками, которые «важные персоны» выставили против него просто так, чтобы все было тихо… Это в основном немецкие, английские и французские кораблики [28], но идти идет это все от «нас», то есть «мы»[29] ни одного кораблика еще не послали, поскольку у «нас» поблизости от тех мест кораблей нет, а если нет пальцев, то, как говорит твоя мама, и кукиш не сложишь. Но это неважно, зато «мы» все понимаем. Увидев кораблики с наставленными пушками, монтенегерский хват, однако, не очень испугался «копыльских намеков»[30] и положился на «знатных дщерей»[31]… Тем временем он захватил Скеторье и устроился там по-хозяйски. Но это неважно, его, вероятно, скоро попросят. С «важными персонами» ведут себя вежливо, как оно и следует быть, иначе славянские ребята давно бы перешли через Чаламанджи (а ну-ка, пусть гой выговорит такое название!) и давно бы уже были в Стамбуле. И я тебе скажу, дорогая моя супруга, чистую правду: я боюсь, что болгарин доберется-таки в конце концов до Стамбула, потому что останавливаться ему нельзя, он должен ползти все дальше и дальше… А что будет после этого? А если «важные персоны» хотят Стамбул для себя? А они наверняка хотят, почему бы им не хотеть? Это раз. Два — что скажем «мы», когда дело дойдет до Дарданелл?[32] Как «мы» можем обойтись без Дарданелл? Неужели «мы» в этом случае промолчим? И это кроме всего прочего. Из-за этих дел может разразиться настоящая война между самими «важными персонами»: «мы» с французом и с англичанином с одной стороны, немец с Францем-Йойсефом и с итальянцем — с другой. На такой «свадьбе» славянам достанется то, что досталось фараону в Египте [33], да и турок получит по своей красной ермолке. Его главная беда, скажу тебе еще раз, только в том, что нет никого, кто бы дал ему дельный совет. Знаешь, чего ему не хватает? Ему не хватает маклера. Настоящий маклер, когда он вмешается в нужное время, совершенно меняет все дело. Так, например, вышло у дяди Пини с тетей Рейзей [34]. Если бы тогда не вмешались два маклера, Витя [35], с одной стороны, и Рузенвельт [36] — с другой, кто знает, чем бы дело кончилось… Сколько эти два маклера на этом деле хапнули, я тебе не скажу, меня там не было. Своих они, ясное дело, не докладывали. Я это хорошо понимаю, я ведь не со вчерашнего дня биржевой маклер, а на бирже есть правило, что коммерсанты могут хоть разориться, но маклер своих никогда докладывать не будет.

Теперь, дорогая моя супруга, когда я тебе немного разъяснил, в чем состоит эта «политика», я должен описать дальше, как я провожу день на этой моей новой службе.

Покончив с политикой, то есть начитавшись газет под завязку и накурившись папирос, я беру тросточку и иду себе в свое молочное кафе выпить чашечку кофе и поговорить с людьми. Мое молочное кафе держит на Налевках Хаскл Котик [37]. Почему я хожу именно к Хасклу Котику? Назло полякам! Поляки здесь наложили херем [38] на евреев, они это называют бойкот, «свой до свего»[39], то есть нельзя у евреев ни покупать, ни продавать, нельзя вести никаких дел с евреями. Ну, коль скоро «свой до свего», почему бы мне тоже не пойти по этому пути? Но со здешними евреями та беда, что народ это хлипкий! Поэтому, как бы поляк ни показывал, что он еврея не знает и знать не желает, как бы ни плевал ему в лицо и ни бойкотил со всех сторон, здешний еврей все равно ползет именно в польскую лавку, в польское кафе, в польский театр, к польскому адвокату, к польскому доктору. Чтоб черт побрал здешних евреев! О больших людях, об аристократах, которые называют себя «поляками Моисеева закона»[40], я уж и не говорю. Им лишь бы удостоиться — в этом для них самый большой почет и величие — отвести своих дочерей под хупу [41] в польский костел… Такие евреи умереть готовы за польского помещика, разговаривают не иначе как по-польски, поддерживают «Два гроша»[42], ненавидят евреев и помогают их бойкотить — это все не новость. Мы уж их знаем и за евреев не считаем. Они не евреи, не поляки, а гермафродиты и андригуны [43]. Я говорю о евреях в длинных капотах и маленьких каскетках, которые молятся в хасидских штиблах и ездят к ребе, — где же их разумение, что они до сих пор не ответили врагам на их польский «свой до свего» еврейским «свой до свего»? Кажется, для этого не нужно иметь ни большого уменья, ни больших денег, а только хоть одну клепку в голове и каплю гордости в сердце. Посмотри, например, есть неподалеку от Варшавы город, называется Лодзь, в нем, не сглазить бы, живет немало евреев, так накануне нынешнего Пейсаха посовещались тамошние подрядчики и решили, назло Б-гу, брать в подряд [44] на выпечку мацы не евреев, а гоев — ну, я тебя спрашиваю, дорогая моя супруга, как это вышло, что взял Г-сподь и перевернул два города, Содом и Гоморру, а о Лодзи-то и позабыл? Я знаю, нельзя так говорить, но когда видишь, как в такие времена, как нынче, евреи бойкотят евреев, душа горит! Мы, страшно сердитые, сидим вдвоем, я и Хаскл Котик, за кофе и все время беседуем о наших братьях евреях, о том, что им следовало бы затеять здесь, в Варшаве, во время бойкота, если бы в них осталось хоть что-то человеческое…

По существу, мы говорим о политике. Ты должна знать, что в нынешние времена никакая писанина, кроме политики, не проходит! Недаром я каждый день благодарю Б-га за то, что я взялся как раз за такое дело, которое и людям нужно, и мне нравится, за мои статьи мне и платят первостатейно…

Немного об окружающем мире, а также немного о себе. Сейчас такое время, дорогая моя супруга, когда каждый может говорить сам от себя! К тому же я ведь приехал из такой страны, из Америки! В голове у меня так и громоздятся разные планы и проекты. Один проект — очень большой, прямо огромный, было б только немного удачи, помог бы Всевышний, и я бы так возвысился, что весь мир только бы обо мне и говорил! Но, поскольку у меня сейчас нет времени — надо бежать в редакцию читать телеграммы, — буду краток. Если на то будет воля Б-жья, в следующем письме напишу обо всем подробно. Дал бы только Б-г здоровья и счастья. Поцелуй детей, чтобы они были здоровы, передай привет теще, чтобы она была здорова, и всем членам семьи, каждому в отдельности, с наилучшими пожеланиями

от меня, твоего супруга

Менахема-Мендла

Главное забыл. На тему, о которой мы с тобой говорили, что, дескать, евреи бойкотят евреев и скорее дадут заработать гою, нежели своему, послушай-ка историю, дорогая моя супруга, которая случилась как раз здесь, в Варшаве: в канун нынешнего Пейсаха приехали сюда какие-то богатые евреи, как раз из Радомышля, и принялись сорить деньгами. В чем дело? Дочь замуж выдают, надо ее подготовить к свадьбе, пошить шелковые и бархатные платья по-царски, так кому они дают заработать несколько тысяч? Еврейским швеям? Б-же сохрани! Как это еврей даст заработать евреям, что ж это, он из Радомышля приехал аж в саму Варшаву ради этих, которые из Райсн?[45] Слыханное дело!.. И вот я сижу и ломаю голову: кем бы они могли быть, например, эти радомышльские богачи, которые так разбаловались, расфуфырились да разбахвалились, что о них даже в газетах пишут? Боюсь, как бы это не те самые из Радомышля, с которыми я когда-то имел дело в Егупце на бирже, не нынче будь помянута, возился с их заводами… Коли так, все правильно. Если это те самые радомышльские богатеи, то они не только богачи-миллионщики, они еще и садагорские хасиды [46]. И коль скоро ты из Радомышля, и миллионер, и хасид, да к тому же еще и садагорский, то это уже ни в какие ворота не лезет!..

Вышеподписавшийся

(№ 87, 27.04.1913)

добавить комментарий

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

[1]. Енкл Шиф — Джейкоб Шифф (1847–1920), крупнейший американский банкир, общественный деятель и филантроп. Принимал активное участие в строительстве еврейских общинных институтов в США. — Здесь и далее прим. перев.

[2]. Россия — от англ. Russia — «Россия» и идишск. «ланд» — «страна».

[3]. От англ. editors — «редактор».

[4]. Комментарии к Писанию и Талмуду печатают специальным курсивом (так называемый «шрифт Раши»), который в просторечии называют «маленькими буковками».

[5]. От англ. desk — «письменный стол».

[6]. От американского слова operator — «крупный бизнесмен».

[7]. Псевдоним Нохума-Меера Шайкевича (1846–1905), автора популярных бульварных романов, написанных на идише.

[8]. «Услышал я» (др.-евр.). Библейский оборот. Например: «И сказал ему Г-сподь: услышал Я (шомати) молитву твою» (Млахим II [Цар. 3], 9:3).

[9]. В России в 1913 году в честь 300-летия дома Романовых была объявлена амнистия для совершивших нетяжкие преступления. Повесть «Менахем-Мендл» в своей окончательной редакции (1909) заканчивается тем, что ее герой уезжает в Америку, опасаясь уголовного преследования. Амнистия, таким образом, дает Менахему-Мендлу возможность вернуться домой.

[10]. В 1913 году в Государственной думе левые фракции пытались в очередной раз инициировать слушания о предоставлении евреям равноправия, однако Дума отклонила эти предложения.

[11]. В 1886 году был принят закон, по которому на семью новобранца, не явившегося к призыву, налагался штраф в размере 300 рублей.

[12]. Должность, введенная государством в еврейских общинах Российской империи в 1857 году. На казенных раввинов возлагалась, в частности, обязанность ведения записей о рождениях, смертях и браках.

[13]. Менахем-Мендл, будучи уроженцем местечка в российской черте оседлости, называет газету словом «газет». Шолом-Алейхем подчеркивает, что жители большого города, варшавские евреи, используют более «культурное» слово «цайтунг», аналогичное немецкому «die Zeitung».

[14]. Имеется в виду «Гайнт» («Сегодня»), крупнейшая ежедневная газета на идише, выходившая в Варшаве с 1908 года. В 1913 году ее тираж достигал 100 тыс. экземпляров. Шолом-Алейхем, который был членом редакции «Гайнт», написал в 1913 году новые письма Менахема-Мендла и Шейны-Шейндл, составившие эту книгу, именно по заказу ее главного редактора и основателя Шмуэла-Янкева Яцкана (1874–1936), популярного писателя и журналиста, писавшего на иврите и идише.

[15]. «Вот ты» (др.-евр.). Начало ритуальной формулы «Вот ты освящаешься мне этим кольцом по закону Моисея и Израиля», которую во время бракосочетания произносит жених, надевая невесте на палец обручальное кольцо. Менахем-Мендл путает эти слова с английским выражением «hurry up!», означающим «скорее!».

[16]. Вымышленное местечко, родина Менахема-Мендла.

[17]. В зажиточных еврейских семьях было принято, чтобы после свадьбы муж переезжал к жене, и молодая семья несколько лет жила на содержании родителей жены.

[18]. Егупец — так в произведениях Шолом-Алейхема называется Киев. Во второй, третьей и четвертой частях повести «Менахем-Мендл» ее главный герой находился в Егупце.

[19]. Чай (польск.).

[20]. Здесь и далее речь идет о Первой балканской войне (октябрь 1912 — май 1913) между государствами Балканского союза (Болгария, Греция, Сербия и Черногория) с Османской империей.

[21]. Искаж. названия городов: Константинополя (как, памятуя о византийском прошлом, часто называли в русской прессе Стамбул), Софии, Белграда и Скутари (турецкое название города Шкодер; осада Скутари войсками Черногории — один из ключевых эпизодов Первой балканской войны).

[22]. Синие мундиры и красные фески, в которых ходили турецкие военные.

[23]. Искаж.: Адрианополь (современное турецкое название — Эдирне). В марте 1913 года болгарские войска после долгой осады заняли Эдирне.

[24]. Искаж.: Чаталджи, район в европейской части Турции, западнее Стамбула. Болгарские войска были остановлены турками на сильно укрепленных Чаталджинских позициях.

[25]. Измаил — сын Авраама от наложницы Агари. Согласно традиции, Измаил считается прародителем арабов, основателей ислама, поэтому мусульман часто называли измаильтянами. Турецкий султан был также халифом (главой) мусульман, арабские земли входили в состав Османской империи, поэтому для восточноевропейских евреев измаильтяне — это в первую очередь турки. Измаил — дядя патриарха Исаака, прародителя еврейского народа, поэтому Менахем-Мендл иносказательно называет турок «дядя Измаил».

[26]. Холамоэд Пейсах в 1913 году пришелся на 24–27 апреля. Как раз в это время шли мирные переговоры об окончании Первой балканской войны.

[27]. Никола I Петрович-Негош (1841–1921), князь (1861–1910), а затем король (1910–1918) Черногории.

[28]. Менахем-Мендл ошибается: французские суда в морской блокаде Черногории не участвовали.

[29]. Имеется в виду Российская империя, которая не была заинтересована в окончательном падении Турции. Российские власти предлагали свое посредничество в мирных переговорах.

[30]. Шумные угрозы. Имеется в виду известный эпизод изгнания хасидов из белорусского местечка Копыль. Изгнание произошло без прямого насилия. Копыльские митнагеды (идишск. миснагиды) целыми днями били в барабан перед хасидским штиблом, не давая хасидам молиться.

[31]. У черногорского короля Николы I было восемь дочерей, из которых пять вступили в выгодные династические браки, в том числе одна стала сербской королевой, другая итальянской, а еще две вышли замуж за русских великих князей.

[32]. Правительство России опасалось, что взятие Болгарией Стамбула приведет к неблагоприятному для России решению вопроса о судьбе проливов Босфор и Дарданеллы, так как Болгария в этот период сблизилась с Германией.

[33]. Имеются в виду десять казней египетских.

[34]. Имеется в виду Русско-японская война (1904–1905). Дядя Пиня — иносказательное обозначение Японии, тетя Рейзя — России. Имена выбраны по созвучию.

[35]. Искаж. фамилия Сергея Юльевича Витте (1849–1915), российского государственного деятеля. В 1905 году возглавлял российскую делегацию на заключении Портсмутского мирного договора, зафиксировавшего итоги Русско-японской войны.

[36]. Искаж. фамилия Теодора Рузвельта (1858–1919), президента США (1901–1909). Рузвельт выступил посредником при заключении мирного договора между Россией и Японией.

[37]. Ехезкел (Хаскл) Котик (1847–1921) — автор популярных мемуаров «Мои воспоминания», общественный деятель, создатель ряда благотворительных организаций.

[38]. Наложить херем — отлучить от общины. Менахем-Мендл использует это слово в переносном значении.

[39]. От польск. «Swój do swego» («Свуй до свего»), т. е. «Свой к своему». Полностью лозунг антисемитского бойкота звучал как: «Свой к своему за своим», т. е. следовало бойкотировать не только еврейскую торговлю, но и любые товары, произведенные евреями.

[40]. Так, по аналогии с формулой «немцы Моисеева закона», выдвинутой в Германии реформистами, называли себя евреи, стремящиеся к ассимиляции в польском обществе.

[41]. Хупа — балдахин, под которым происходит еврейский свадебный обряд. Понятно, что никто в костеле хупу не ставит.

[42]. Орган польской Народно-демократической партии, приобрела популярность благодаря выдвинутой там идее торгового бойкота евреев.

[43]. Искаж.: андрогины.

[44]. Временная артель, создаваемая перед Песахом для выпечки мацы, называется «подряд».

[45]. Еврейское название Центральной и Восточной Белоруссии. В конце XIX века в Варшаву стали переселятся евреи-литваки из Белоруссии. Многие из них были ремесленниками и составляли беднейшую часть еврейского населения Варшавы.

[46]. Некое семейство богачей, сахарозаводчиков и садагорских хасидов (последователей династии цадиков, чья резиденция находилась в местечке Садагора) мелькает в третьей и пятой частях повести «Менахем-Мендл».