[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2013 ТЕВЕТ 5773 – 1(249)
дэвид мэмет
ОТРАВЛЕННЫЕ КОЛОДЦЫ
Исключения из правил, регулирующих поведение человека, есть всегда, о них не говорят, но их повсеместно признают. В нашей стране беднякам дозволена супружеская измена, определенная жестокость по отношению к супругу и убийство в междоусобной войне, но запрещено воровать; богатым разрешено воровать и принимать наркотики, но их наказывают за сексуальные безобразия и физическое насилие.
Точно так же мир согласен, что мусульманам нельзя взрывать бомбы в Нью-Йорке, но разумные человеческие существа — кое-кто из них, к их стыду, евреи — полагают, что джихадистам можно взрывать бомбы в Иерусалиме. Их защитники либо не способны, либо делают вид, что не способны, отличить прискорбную и осуждаемую гибель гражданских лиц во время военных действий от прицельного стратегического убийства школьников.
Лицензия на подобные действия — вещь опасная, поскольку палестинцы, которых мятущаяся западная философия возвела в ранг сверхчеловеков, используют этот статус лишь как нечто, уравновешивающее «зверство» евреев. Если бы палестинцы предпочли в своем неудержимом горе и отчаянии взрывать бомбы в Нью-Йорке, они бы обнаружили, что их лицензия отозвана.
В мидраше рассказывается про египетского надсмотрщика, которого убил Моисей. Этот надсмотрщик в ночь перед гибелью изнасиловал жену еврея, которого приказал выпороть. Утром, когда тот мужчина пришел на работу, надсмотрщик выбрал его в качестве объекта презрения и издевательств — что это за мужчина, если он не может постоять за свою жену.
Действительно, мужчина снес и это порицание, и ни один еврей за него не вступился; наконец терпение Моисея иссякло. Он подошел и одним ударом сбил надсмотрщика с ног. Евреи не стали защищать своего товарища потому что они и по положению, и по ментальности были рабами; этот случай, был, возможно, первым, когда Моисей выставил напоказ проблему еврейской пассивности, проблему, которая мучила его всю жизнь и которая существует и поныне: речь о том, что есть такие люди, которые отождествляют себя со своими угнетателями, — рабы с их силой, евреи-отступники с их резонами.
Перевод с английского Веры Пророковой
ИЗМЕНА
В новой Европе евреи, вероятно, останутся пережитком прошлого. Остатки этого несчастного народа вскоре полностью рассеются. Многих из них уморили голодом, многих стерилизовали, и вряд ли они надолго сохранят свою идентичность. Остается гадать, кого выберут на роль козлов отпущения, когда не станет евреев.
Дуглас Миллер, «Нельзя делать дела с Гитлером»[1] (1941)
В блестящем романе Филипа Рота «Попустительство»[2] (1962) главный герой и рассказчик Гейб Уоллах — богатый, ассимилированный еврей с дипломом Гарварда и дорогим гардеробом. Взгляды его весьма ограниченные, и он плывет по течению — в лодке с прозрачным дном по болоту еврейства. Всех евреев он считает либо смехотворными, либо испорченными, либо мерзкими, либо заблуждающимися, либо безжалостными.
Здесь иммигрантское поколение, как водится, склочное, эгоистичное, жадное, плохо одетое, неопрятное. Зато резонер Гейб Уоллах, этот Еврей Зюсс[3], этот бесстрастный наблюдатель с парнасских высот Полной американизации, — «светлый, умный, ну почти что белый»[4]. Он вожделеет Либби, жену своего коллеги Герца, принявшую иудаизм.
Решение Либби стать иудейкой Уоллах, как и прочие евреи в романе, считает грандиозной ошибкой. Она окунается в микву в купальнике «Янтцен»[5]. Она сочетается с Герцем гражданским браком, поскольку раввин, к которому они обратились, разносит Герца за отступничество, а его избранницу — за глупость. От них отворачиваются родители с обеих сторон. Только Гейба, бесстрастного, ассимилированного еврея, не смущает убожество, на которое обрек их брак, великодушие его объясняется просто: он хочет переспать с Либби.
Он сталкивается с ней на Мэдисон-стрит. Она идет с ним по магазинам. В «Брук Бразерс» он полностью экипируется, покупает бархатную домашнюю куртку, мягкую фетровую шляпу и красновато-коричневые кожаные перчатки. И Рот подмечает, как смешит Либби его англофильство, такое далекое от мира охов и ахов, в который эта дерзкая девчонка так необдуманно себя ввергла.
Для главного героя жизнь иммигрантского поколения — это роман ужасов о том, как кому-то почти удалось, а кому-то и удалось, вырваться из нищеты, о просчетах интеллектуальных и светских и общих несчастьях. Взгляд жестокий, безысходный и черствый; это точное изображение как невзгод первого поколения иммигрантов, так и неблагодарного его потомства.
Мои прадеды и их поколение приехали из Европы ни с чем, и они отправляли своих сыновей не просто учиться, а овладевать ремеслом. Это поколение героически выжило в лишениях иммигрантской жизни, Великой депрессии, второй мировой и преодолело их, не вооруженное ничем, кроме твердой решимости добиться успеха. И их успехи превзошли ожидания: их сыновья американизировались настолько, что почувствовали отвращение к родителям.
Кто этот Гейб Уоллах, этот современный человек, настолько презревший устои, сыновнее уважение, чтобы высмеивать — не без сочувственной иронии, но с недобрым сарказмом — уклад жизни своих отцов и дедов? И насколько опасным были и остаются такие взгляды?
Ведь высмеивать сначала поколение иммигрантов, затем их религию стало для их внуков нормой. Нападки на ашкеназских переселенцев в романах их детей в 50-х и 60-х годах XX века принесли свои плоды (среди прочего) в образе сценического недотепы у разных комиков постборщкового[6] периода, придании еврейской видимости общепринятым развлекательным жанрам — а именно расистское глумление. Люди постарше, возможно, вспомнят этих персонажей, которым дали типовое название «Эймос и Энди»[7]. Но «шоу менестрелей»[8], «негритянские» сценки в водевиле, а также собственно «Эймос и Энди» — все это создали не афроамериканцы, а белые.
Можно ли представить, чтобы афроамериканцы, потомки рабов, высмеивали невзгоды своих праотцев, их страхи и борьбу за выживание и самоуважение, спаявшиеся за два века в неразрывные узы? Разве можно не уважать эти страдания?
Как может тот, кто сам не был в рабстве, относиться к тому, кто был рабом, иначе как с глубоким, безоговорочным уважением? И разве может этот счастливчик не видеть в своем культурном наследии феноменального мужества, а не неотесанность, в отличие от «культуры большинства»? И сегодняшние афроамериканцы, в отличие от евреев, воспринимают саму идею «культуры большинства», скорее, как некую иллюзию.
Ведь что такое культура большинства, как не случайный, аморфный и в любом случае недолговечный конгломерат тех, кому в данный момент улыбается фортуна? Это не культура вовсе, а скопление удачливых игроков во власти иллюзии, будто их объединяет что-то помимо удачи.
Культурная идентичность, наследственная идентичность основывается на безграничной преданности. Ассимиляция, которая влечет за собой отрицание страданий ваших предков в обмен на «пропуск» в культуру большинства, — поступок безнравственный.
Почему же этот эмансипированный еврей, Гейб Уоллах, тот или иной юмористический персонаж на сцене — то есть вы, а, возможно, и я — отворачивается от собственного народа и веры? Что его на это толкает? Не сомневайтесь, он мигом состряпает объяснение — умозрительного, эмоционального, политического или эстетического плана.
Евреи в «Попустительстве», с точки зрения Уоллаха, не знают нравов страны, в которой проживают и которую поносят, не понимают ее. Само существование Государства Израиль, информирует Ноам Хомский[9] несведущих, — это преступление; независимый «бывший еврей» рассказывает, что «однажды встретил отталкивающего раввина»; «свободомыслящая» особа вопрошает, как можно «верить в Б-га, который велел Аврааму убить собственного сына»?
Все это преподносится как неопровержимые доводы, и каждый — не что иное, как словесный выверт, и достаточно его просто произнести, чтобы отбить у собеседника желание не только соблюдать сыновнюю почтительность, но и обосновывать, объяснять и отстаивать свою позицию. Представьте, однако, что эти самые разнообразные обвинения произносятся не произвольно разными людьми, но настойчиво одним евреем. Затем давайте воспользуемся старым добрым приемом продавца автомобилей с Вестерн-авеню в Чикаго: «Если я сделаю то-то или то-то, вы купите?» Таким образом продавец пытается загнать в угол клиента, вообще не желающего купить, скажем, машину, и заставить его назвать конкретную (а стало быть, потенциально устранимую) причину, мешающую ему купить машину, например:
Продавец. Что именно вас не устраивает?
Клиент (задумчиво). Ну… Мне не нравится цвет.
Продавец. А какой цвет вам желателен?
Клиент (выбирая маловероятный, а значит, спасительный вариант). Вот светло-зеленую я бы взял.
Продавец. А если бы я нашел для вас светло-зеленую, вы бы ее купили?..
Тут клиент, вместо того чтобы отказаться от покупки вообще, называет новое конкретное препятствие.
Клиент. И еще меня не устраивает цена.
Продавец. А какая цена вас устроит?
Клиент. Ваша на тысячу долларов завышена.
Продавец. А если я скину тысячу долларов… (и т. д.)
Отстранившийся, ассимилированный еврей-ренегат, по моему опыту, сродни этому клиенту. Он объяснит или оправдает свое отступничество безотчетным (ведь его ни разу не оспаривали) утверждением-индульгенцией, по его мнению, доводом неопровержимым — например: «Сионизм — преступление». Можно отметить, что это позднейшая версия извечного тезиса: «Все евреи — жулики» (отсюда и словечко «объевреить»).
Здесь злодеев-евреев обвиняют в краже не бумажника, как Феджина[10], или на бирже, как троллоповского Мельмотта[11], а целой страны. Можно далее отметить, что Колумб «открыл» Америку, но Герцль[12] «украл» Израиль. Климтовский «Портрет Адели Блох-Бауэр I», украденный у ее родственников и наследника нацистами, в конце концов вернулся к ее племяннице Марии Альтман. «Лос-Анджелес таймс» за 21 июня 2006 года писала: «Теперь эта картина — самое дорогое, насколько нам известно, произведение искусства в мире, чувственный портрет тети госпожи Альтман кисти Густава Климта семья сбыла с рук более чем за 104 миллиона долларов». Курсив мой; но на случай, если читатель не уловил намека, напомню, что статья озаглавлена «Заплатите — будет ваше».
Продавец. Но постойте, разве преступно желание обеспечить кровом и заботой жертв погромов и Холокоста?
Клиент. Государство Израиль было образовано не ради этого.
Продавец. Ради чего же тогда оно было образовано?
Клиент. Важнее то, как оно было образовано. Путем хищения земель у палестинцев.
Продавец. А если я вам докажу, что эти земли были, по большей части, куплены или завоеваны в боях, как бывало и при образовании любого другого государства на протяжении всей истории, то вы откажетесь от своих обвинений?
Клиент. Но евреи «основывают свои притязания» на мифическом документе — Библии.
Продавец. Так, а теперь погодите. Эта земля была им нужна потому, что они воры, или потому, что они страстно желали обрести родину? И не потому ли вы постоянно меняете свои претензии, что скрытно, безотчетно не хотите покупать? С чего бы это?
Клиент. Я ничего не имею против самих евреев, только против их поступков.
Продавец. О-о. Всех их поступков? Поступков всех евреев?
Те, кто участвовал в подобных диспутах, знают, как пойдет разговор дальше: Клиент, скорее всего, обвинит во всем уже не евреев, а принцип: мол, ловкий еврей всегда сможет обойти честного, но простодушного «рядового человека» (т. е. того воображаемого христианина, с которым, как кажется ассимилированному еврею, он связал свою судьбу и который — о, чудо! — его вроде бы принял).
Здесь можно заметить переход от политического обвинения: «Сионизм (стремление евреев к обретению своей родины) — преступление» — к откровенно расистскому: «Все евреи — воры», а это уже обвинение социальное, и далее — к совсем уже всеобщему, лишенному конкретики и, стало быть, годному на все случаи жизни: «Вы, евреи, все такие». Здесь между строк, опять же, читается утверждение, будто евреи, помимо стремления к земле и собственности, жаждут — по какой-то неведомой причине — на корню истребить праведность. И тут обнаруживается, что мы априори самая настоящая нечисть.
Я утверждаю, что все нападки на наш род и веру, именно как на род и веру, со стороны евреев — это проявление антисемитизма и легко обнаруживают связь, как показано выше, с удобным постулатом «евреи — Зло».
Но как же отдельно взятый еврей-отступник избавился от этого вроде бы несмываемого и неизбежного расового клейма, на которое ссылается? Благодаря чуду.
Эмансипированный еврей произнес: «Абра-кадабра!» — что в данном случае — формула бесповоротного отречения, и теперь считает, что этим он бесследно смыл с себя расовое клеймо. И в результате родился заново. И сколько же пользы это может принести ему — тому, кто может теперь пренебречь насмешками воображаемого «большинства», страдая при этом от своего непреклонного и губительного разрыва с собственным народом и культурой? Эта непреклонность происходит, по-видимому, от невежества и вполне понятного стремления защитить себя, однако оборотилось оно высокомерной изменой.
Перевод с английского Петра Степанцова
ХЕСЕД/ГВУРА[13]
Я знал некогда человека, который полагал, будто О. Джей Симпсон[14] не убивал свою жену и тем гордился.
Похвальная расположенность к непредвзятости в конце XX века превратилась в Америке в неспособность прийти к какому-либо заключению. Каша в головах во многом результат того, что никто от результата не зависит — ничего не поставлено на карту. Силы, влияющие на нашу жизнь, кажутся все более удаленными, менее понятными, и поэтому неактуальными — их можно обсуждать, но невозможно понять, а уж тем более на них повлиять.
Но есть вопросы, по которым необходимо занять определенную позицию. Я считаю, что один из них — вопрос о еврейском самосознании, и тот, кто в этом случае позиции не имеет, исключает себя из группы.
В редакционной статье «Вашингтон таймс» Джорджа Сороса причислили к тем, кто «как-то умудрился выжить в Холокост» (цитата из редакционной статьи «Нью-Йорк таймс», можете перечитать, это — обвинение).
Но нечестивый сын считает, что может безо всякого вреда себе оставаться в стороне, когда идет перекличка.
Великий американский кинорежиссер Джордж Стивенс[15] в составе своей воинской части участвовал в освобождении Дахау. Лет через восемь он вернулся туда с сыном, который его фотографировал. На снимках он в гражданской одежде, в плаще у стены Duschbad — душевой. Для меня его лицо — лицо ответственного человека.
Дело не в том, что кто-то по лени, усталости или трусости может уклониться от ответственности, что кто-то может не осознать в полной мере страдания своих собратьев-евреев, — наверное, осознать это невозможно, человек не может не дрогнуть, но он обязан попытаться вновь, чтобы увидеть и осмыслить то, чего даже вообразить нельзя: что есть, были и, увы, будут те, кто желает смерти определенной группе людей из-за их происхождения, национальности или религиозных взглядов.
Люди исключают себя из этих рядов, должно быть, чтобы уберечься от потерь. Инквизиция преследовала обращенных евреев вплоть до XIX века — и тех, кто обращался по принуждению, и тех, кто добровольно, обвиняли в «неискренности» и убивали. Как преследовали презиравших Ostjuden (польских евреев), немецких евреев, благополучных, ассимилированных евреев, которые полагали, будто антисемитизм — это не психоз, поразивший большинство населения, а, скорее, верная оценка «еврейской чумы», угрожавшей всем.
Но те, кто остался, сгорели в печах.
Еврей, говорящий о тех, кто ненавидит евреев: «Я согласен с ними», и говорящий: «Я не знаю всех фактов и не могу судить, но, возможно, кое-что из того, что они утверждают, верно», не понимает сути. А суть том, что для джихадиста, для антисемита местечковый еврей и немецкий банкир, обитатель Западного берега и зубной врач из Огайо — одно и то же. Предположение, что рационально мыслящий еврей избежит гонений либо благодаря тому, что разделяет цели убийц или с похвальной осторожностью воздерживается от суждений, лежит в основе веры в неприкосновенность. Эта убежденность в неприкосновенности — поскольку террористы не признают географических ограничений, равно как не учитывают, сколько в тебе еврейской крови, — чистое безумие. Для них, как и для написавшего редакционную колонку «Вашингтон таймс», еврей есть еврей.
Молчаливо согласный со всем эпикорес[16] блаженствует в праздности. Этот человек не праведник, он трус, и ни леность, ни трусость его не защитят, если, оборони Г-сподь, молот крестоносцев, Инквизиции, Холокоста, джихада падет на его голову. Кто защитит его? Его собратья-евреи.
Перевод с английского Веры Пророковой
МЕРТВЫЕ ЕВРЕИ И ЖИВЫЕ ЕВРЕИ
«Не ленитесь натравливать негров постарше на негров помоложе, молодых же, напротив, натравливайте на пожилых. Темнокожих рабов вам надлежит науськивать на светлокожих, а светлокожих на темнокожих. Женщин вы должны настраивать против мужчин, мужчин против женщин».
Из «Письма Уилли Линча» — речи о способах контроля над рабами, которую британский рабовладелец из Вест-Индии якобы произнес в колонии Виргиния в 1712 году[17].
— Вы знаете, — сказали мне леваки со стажем, — только что обнаружена переписка между отцом Анны Франк и американским Госдепартаментом. Ее отец умолял Соединенные Штаты прислать ему бумаги, которые позволили бы ему с семьей иммигрировать. И конечно, ему отказали.
Мы дружно покачали головами. Это был привычный для евреев нашего возраста разговор — я родился вскоре после войны, мои собеседники в тридцатых. У каждого из нас кто-то погиб в Европе — либо родственники, ближние или дальние, либо друзья родственников. У каждого имелись знакомые евреи с лагерной татуировкой на левой руке, и память об уничтожении европейских евреев жила в нас и была неискоренима.
Одна женщина из нашей компании в сентябре 1939 года бежала из Варшавы, а ее семья погибла в пути во время воздушной атаки люфтваффе.
В семидесятых и восьмидесятых мы, бывало, делились друг с другом своими опасениями за Америку в эпоху резких перемен, и сейчас наш разговор за обедом был дружеским, предсказуемым, шел по накатанной колее. Но вдруг эти мои приятели, критикуя американскую администрацию (в чем я был с ними заодно), обрушились на ее позицию в отношении Израиля.
— И как они могут поддерживать израильтян в конфликте с палестинцами и при этом называть себя поборниками свободы? — недоумевали они. — Единственное решение проблемы — палестинское государство.
— Но палестинцы, — возразил я, — поклялись сбросить евреев в море. Палестинское государство будет означать конец Израиля.
Они пожали плечами, словно говоря: «Что ж, будь что будет».
— Вы понимаете, — спросили они меня, — каким унижениям подвергаются палестинцы после постройки стены?
Я кивнул.
— Им часами приходится ждать, чтобы добраться из дома на работу.
Я ответил, что для многих израильтян такая проблема не стоит, ибо они мертвы — убиты террористами-самоубийцами, убиты в автобусах по дороге в школу. Мои приятели опять пожали плечами.
— Проблема, — сказали они, — в самом Израиле. Знаете, что сказал Бен-Гурион?[18] Знаете? Он сказал, что Израиль заселен «отребьем концлагерей».
— Что это означает? — спросил я.
Они объяснили, что, по мнению Бен-Гуриона, с которым они согласны, выжили в лагерях только те евреи, кто, давая волю своим преступным наклонностям или специфическим «талантам», предавал собратьев, спасал свою шкуру сотрудничеством с нацистами[19].
В жизни, подумалось мне, я не слыхал ничего отвратительней: это подлая измена своему народу, это левацкий эквивалент самых бешеных словоизвержений невежественных правых. Мои приятели взяли на вооружение ультрарадикальную демагогию террористов-самоубийц, демагогию, во-первых, бесчеловечную, во-вторых, особо направленную против соплеменников.
Хорошая еврейка, по их понятиям, это Анна Франк. Почему? Потому что она погибла. Посмертно ее можно счесть достойной похвалы, но уцелей она, останься она и ее семья в живых, им вменили бы это в вину как преступление против человечности.
Получается, что хороший еврей — это мертвый еврей.
Ну а сами эти мои приятели-евреи — они почему чистенькие? Они родились до войны, но их она, получается, не запятнала. Какие личные совершенства позволили им выжить?
Если бы их родители-иммигранты отложили отъезд из Европы всего на несколько лет, мои приятели погибли бы в концлагерях — и притом они считали себя вправе клеймить уцелевших. Это никакой не комплекс вины выжившего — это не что иное, как трусость; это упреждающая измена. Они предали собратьев загодя.
Есть, конечно, в их позиции элемент самоуспокоения: с ними такое никогда не может произойти. Но почему? Потому что они умны? Потому что они отважны? Нет, ни то ни другое; потому что они «евреи, но не настолько евреи».
Холокост для них не трагедия, а интеллектуальное неудобство.
Кто он, этот умник, обвиняющий жертву? Кто он, этот неуязвимый субъект, который спрашивает, подобно нечестивому сыну: «Зачем вам все это?»[20]
Кто они, эти подлые мои приятели-леваки, которые так самодовольно гордятся тем, что им по душе своеобразие, обычаи, ритуалы всех культур, кроме своей, всех народов, кроме своего? Они — чума.
Они подобны Корею, восставшему на Моисея[21]; они — поколение пустыни, молящееся золотому тельцу[22], они — соглядатаи, которым не суждено войти в Ханаан[23].
Раввины учат, что всякий грех по сути своей — это либо грех поклоняющихся тельцу, либо грех соглядатаев.
В первом случае евреи ждут Моисея, которому предстоит спуститься с горы со словом Б-жьим. Захлестнутые неотвратимостью откровения, охваченные ужасом из-за утраты независимости, отягощенные чувством вины из-за своей греховности, но не желающие перестать грешить, они выплавляют золотого тельца и молятся ему. Они возомнили себя способными сотворить Б-га, возжелали, по существу, стать Б-гом. Это грех идолопоклонства.
Позднее Моисей посылает двенадцать соглядатаев, чтобы осмотреть Землю обетованную. Они сообщают, что в ней течет молоко и мед, но, к несчастью, ее охраняют исполины, которых евреям не победить. Этими настроениями они заражают весь народ, и в итоге евреи не могут войти в Землю обетованную, пока живо трусливое поколение пустыни. Это грех обескураженности, который можно еще назвать грехом маловерия.
Раввин Мордехай Финли учил, что от евреев не требовалось одолеть исполинов своими силами, что они должны были уповать на Б-га и одолеть их с Б-жьей помощью. Реформистский иудаизм, учил далее раввин Финли, давно пришел к убеждению, что религия должна быть основана на делах, а идея, будто на первом месте должна стоять вера, характерна для христианства и чужда иудаизму.
Однако любая религия, учил он, содержит одни и те же элементы, но в своей пропорции. В тот или иной момент можно одно выдвигать на первый план, оставляя в тени другое, но все элементы присутствуют постоянно, и было бы ошибкой думать, что иудаизм не признает и не требует той духовной сосредоточенности, которую можно назвать верой. Рабби Нахман учил, что жизнь — узкий мостик и самое главное в жизни — не бояться.
Человек, долгое время испытывающий страх, обычно преобразует его в нечто легче переносимое. В самообожествление, к примеру: «Я неуязвим, потому что мне присущи зачатки неких совершенных качеств». Маловерие перерастает в безверие.
Мои добрые приятели видели себя героями, которые постояли бы в свое время за правое дело, вступились бы за семью Франков. Предаваясь благостной фантазии, они рисовали в ней себя мудрыми, сильными и храбрыми.
Столкнувшись сегодня со сходной ситуацией, имея возможность проявить солидарность, понимание, по меньшей мере выразить сочувствие к той же самой общности людей, к своему народу, к евреям, они встали на сторону невежества и предательства, солидаризировались с врагами своего народа.
Романист У. Ч. Хайнц[24] был во время второй мировой военным корреспондентом в Европе. Он участвовал в высадке в Нормандии и оставался на передовой до конца войны.
Он пишет, что, будучи корреспондентом, постоянно разрывался между страхом и чувством вины. Он поднимался каждое утро и делал выбор, идти или не идти в бой.
Меж тем у окружавших его молодых людей выбора не было. Они сражались, чтобы жить; корреспондент — чтобы ужиться с самим собой.
Перевод с английского Леонида Мотылева
Симптомы садомазохизма, или Два Хелма
Мазохист получает сексуальное удовлетворение, когда его унижают, порабощают или истязают… Фантазии такого типа толкают мазохиста к мастурбации.
Карен Хорни[25], «Проявления мазохизма» (1937)
Воображение мазохистов и садистов порождает фантазии, от которых они испытывают потаенное сексуальное наслаждение неимоверной силы как жертва и как палач (в равной мере и, возможно, взаимозаменяемо).
Фильмы о Холокосте и эпопеи о рабах — по сути, это такого рода сексуальные фантазии. Зритель получает возможность, благодаря тому что положительный герой невинно страдает, воображать себя рабом, одновременно не без удовольствия представляя себя господином.
Но участнику очень легко спутать мифическо-невротический архетип с реально существующей группой людей, случайно поименованных точно так же. Мы знаем, что в Восточной Европе есть два Хелма: один — воображаемый городок, где проживают отъявленные глупцы[26]; второй — вполне реальный городок в Польше, бывшей частью Российской империи.
Точно так же есть две Палестины и два Израиля. И для многих палестинцы в их воображении — донельзя обделенные, донельзя бессильные — играют роль своего рода сексуальной фантазии, и они мастурбируют, представляя себе мифический народ, настолько угнетенный, что он имеет право убивать, к тому же неограниченное.
Это фантазия, точно так же, как фантазия о Холокосте (в отличие от реального Холокоста), дает приверженцам таких взглядов возможность одновременно предаваться садизму и мазохизму: палестинцев угнетают, а стало быть, они имеют право убивать. Они убивают, становясь смертниками, а значит, их не удержать; их смерть — вместе с жертвами — большое горе: ведь на такую крайность их толкнули страдания.
Сочувствие мифическим (а не реальным) палестинцам открывает дорогу — и, как указал Бернард Льюис[27], его во многих случаях нарочно вызывают, чтобы открыть дорогу, — плохо замаскированному расизму, антисемитизму.
Антисемитизм — это явно сексуальная фантазия, а именно садомазохизм, основанный на религиозных или псевдорелигиозных взглядах (например, марксизме или нацизме), которые именуют то «социальными», то «национальными». Это не что иное (вспомните причудливую атрибутику нацистов, запредельную в своей изощренности нелогичность отрицателей Холокоста), как фантазия, которой можно бесконечно предаваться в повседневной жизни: буквально воплощенная в яви мечта.
Мечта эта и в прошлом, и сегодня — как в случае с рабством в Америке, — помимо веры и сексуальности, заключала в себе и манок финансовой выгоды. В Америке это был дармовой рабский труд, во времена Холокоста — имущество евреев (вплоть до золота из зубов жертв, их волос и муки из их костей; а сегодня это Государство Израиль)[28]. Как можно воспринимать это озлобление, которое выдают за причину ненависти?
Только как слабоумие.
Противоположностью этой скрытой или плохо скрываемой ненависти к евреям является не филосемитизм — он был и будет не более чем лживым и унизительным покровительством. (Вспомним программы по «мультикультурности» в американских школах, рассчитанные на то, чтобы дети состоятельных белых могли испытать на себе волшебно очищающее или просвещающее воздействие тех, кого, по правде говоря, они должны считать «благородными дикарями», тех, у кого кожа потемнее, чем у них.) Филосемитизм можно было бы привить миру, (Б-же упаси) только уничтожив Государство Израиль и возродив архетип еврея-жертвы.
Если еврей не жертва, а просто человек, то садомазохистским фантазиям о прощении убийцы (и самоубийцы) не осуществиться, и непристойный порнографический спектакль, который дают антисемиты, прерывается и эякуляция не наступает. Реальные евреи не желают погибать в угоду нездоровой, мастурбационной фантазии антисемитов, и это еще сильнее разжигает психотического фанатика, так как его мечта осуществляется. Здесь вина еврея не только воображаемая, но и реальная.
Представьте, какой прямо-таки ребяческий восторг охватывает, когда можно сказать, что творится беззаконие настолько вопиющее, что его жертве дозволено упиваться убийством школьников, семей во время молитвы, стариков; беззаконие, настолько вопиющее, что можно потворствовать любым, скажем так, «крайностям» (если только к ним не прибегают евреи), и вместо того, чтобы восстать против гибели палестинских детей, которых вынуждают пойти на смерть не родители, а соседи, выражают им свое сочувствие.
Есть два Хелма, и есть два Ближних Востока. Настоящий Ближний Восток втянулся, как и на всем протяжении истории, в территориальный спор. И в этот спор втянулись евреи.
На Ближнем Востоке для тех, кто пребывает в мире фантазии, наличествуют не два общества, мучительно старающихся найти выход из трагедии, а общество людей и общество евреев.
Кабинетные марксисты, отрицатели Холокоста, антисемиты и прочие поборники «особого подхода» ни за что не откажутся от своих извращенных сексуальных фантазий. Те же, кто не дает себя заморочить и не лишен доброй воли, возможно, разглядят за такого рода фантазиями порочную, неограниченную ненависть, которую породила самоидентификация не с одной, а сразу с двумя мифическими сообществами: подчиняющими себе мир христоубийцами-евреями и беспомощными жертвами-палестинцами, у которых не остается иного выхода, как убивать собственных детей.
Перевод с английского Петра Степанцова
ЖИЗНЬ В ПЛЕМЕНИ
Нам, людям, очень повезло — мы преданы друг другу. Даже в наших попытках понять конченого пьяницу или заядлого курильщика всегда присутствует толика любви, совместного стремления служить чему-то, что больше нас. Даже в необоримых привычках. Мы видим это у военных, нам рассказывают, что любовь между Давидом и Ионафаном была превыше любви женской.
Эту любовь мы наблюдаем в тех, кто посвятил себя служению. Я всю жизнь проработал в шоу-бизнесе, и когда меня постигали неудачи, когда я предавался отчаянию или противостоял искушению, я вспоминал, что это призвание и что верность идеалам — это всегда ответ на проблемы индивидуума, и это меня вразумляло и утешало.
Но в театре, медицине, юриспруденции, в общественной деятельности нам предлагаются сыновняя почтительность, честь, традиция, язык, чувство ответственности, а следовательно, чувство вневременности.
Кое-кто понимает, что в профессиональной жизни, в своем призвании ты примыкаешь к некоему племени. Когда ты работаешь с соплеменниками на съемочной площадке, в приемном покое, наконец, на спортивных состязаниях, на школьном празднике, на любительском спектакле, на встрече однополчан, на конференции сборщиков налогов, все сиюминутные соображения уходят на второй план; если ты среди своего племени, в счастье, которое дает ощущение принадлежности, ты забывашь о сне, здоровье, родных, комфорте.
Если нас спрашивают, мы, собирающиеся в стылых подвалах храмов, дрожащие от холода, проводящие бессонные ночи на съемочной площадке, марширующие со своим батальоном, притворяемся, будто все это нам страшно неудобно, однако и сами наши жалобы — это тоже часть радостного ощущения принадлежности и жалость к тем, кто в нашу группу не входит.
Эти группы, эта жизнь в племени по сути формируют характер. Мы восхищаемся теми, кому хотим понравиться, чье уважение хотим завоевать, мы стараемся безукоризненно исполнять свою часть группового задания и быть при этом безукоризненно вежливыми, надежными, знающими. Обратитесь к Сью, она наверняка знает ответ; Бобби не теряет чувства юмора, когда все идет прахом; Сэм в сложной ситуации всегда расскажет подходящий анекдот. И мы изо всех сил стараемся быть вровень с этими уважаемыми личностями в том, что можно описать только как добрые дела.
И мы каждый день чему-то учимся. О, говорим мы, теперь я знаю, что такое придержать язык — я видел в таких ситуациях Рейчел.
И те из нас, кто принадлежит к племени, смотрят на тех, кто не желает к нему примкнуть, как на нищих на пиру. Мы все мечтаем о таком племени. И вы тоже о нем мечтаете. Откуда мне это известно?
Фактически каждая телепрограмма — это фантазия на тему жизни племени — племени полицейских, воров, врачей, юристов, пожарных, следователей; наше желание столь сильно, что ради того, чтобы увидеть хотя бы ее миг, мы готовы отсиживать рекламные паузы и рассматривать бесконечное множество никому не нужных товаров. Альтернатива жизни в племени — жизнь, полная тревог и потерь, жизнь без любви.
Да, конечно, есть болеутоляющие. Среди них — потребление, зависть, недовольство, ненависть: ведь в каждом случае мы сравниваем себя с теми, кто вокруг нас, с теми, кого мы считаем своими противниками, ведь мы сравниваем себя с нашими ближними, с остальными участниками соревнований, в которых не может быть победителя. Ведь мы сравниваем себя с ними, точнее, с нашим представлением о них. Ибо если сообщества нет, как узнать, что или, точнее, кто суть наши ближние?
Меняя свой статус, погоню за статусом, благосостоянием и властью, на сообщество, мы расписываемся в готовности подавлять желания. Потому что поутру высокое положение, которого мы так алкали, кажется нам ничтожностью. Новая машина, как только мы выезжаем на ней со стоянки автосалона, превращается в груду железа, с которой одни хлопоты; мы даже знаем присловье: «Через пару кварталов она теряет половину стоимости». Новые часы показывают время ничуть не лучше, чем старые, и мы понять не можем, зачем их купили.
Если же все эти цели, которые мы преследуем, мы осознаем как бессмысленные, то что же делать? Поэтому мы вытесняем все, что знаем об этих объектах и о том, как никчемно стремиться ими обладать, и за ненавистью, которую мы испытываем к ближним, к деловым партнерам, по большей части таится страх того, что они (равно как и мы сами), наверное, осознают, насколько мы одиноки и неудовлетворенны.
Мы ни от кого ничего не требуем, и никто ничего не требует от нас. Дела мы ведем как дикари, безо всякой учтивости, и успокаиваем себя тем, что таков порядок вещей.
Обратите внимание: мы не только аплодируем, но и завидуем пожарным и их родным на похоронах, завидуем экипажу яхты, вымотанному под конец гонки до смерти, завидуем яйцеголовым ученым на конференции, которые напиваются за соседним столиком и болтают о Вселенной.
Наш собственный анклав — еврейский — жив образованностью, накоплением мудрости, милосердием, традициями и взаимной поддержкой. На нашей связи с Б-жественным и бесконечно увлекательных тайнах естества нашего и наших наставников держатся наш народ и наша религия, озаряемая идеалом, истиной и нашей историей. Это дар от Б-га, и разве есть радость бо́льшая, чем поддерживать его, посвящать себя ему и наслаждаться им? Ибо написано, что как запрещено вкушать от запрещенного, так же запрещено не вкушать от дозволенного.
Еврей не только создан и обучен, но и получил приказание жить в мире и наслаждаться тем, чем Б-г дозволил ему, и среди наивысших радостей — радость принадлежности.
Перевод с английского Веры Пророковой
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. Дуглас Миллер — атташе американского посольства в Берлине по экономическим вопросам в нацистский период. В своей книге обосновывал нецелесообразность коммерческих связей с нацистской Германией. При этом наиболее вопиющие и аморальные деяния гитлеровского режима, такие, как массовое истребление людей, получили в этом труде весьма мягкую оценку. — Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, прим. перев.
[2]. Оригинальное название — «Letting Go». На русском языке не публиковался.
[3]. Еврей Зюсс — главный герой одноименного романа Л. Фейхтвангера, реально существовавший финансист Йозеф Зюсс Оппенгеймер, ради карьеры пытавшийся отмежеваться от соплеменников в период еврейских погромов в Германии в первой половине XVIII века.
[4]. «Светлый, умный, ну почти что белый» — американский документальный фильм (2007) о расовой дискриминации.
[5]. «Янтцен» («Jantzen») — популярная торговая марка купальных костюмов, которая одной из первых перенесла акцент с их функциональности на стильность.
[6]. «Борщковым поясом» называли сеть пансионатов в штате Нью-Йорк, куда ездили отдыхать, в основном, евреи. Названа так по популярному в еврейской среде супу «борщок». Отдыхающих там развлекали начинающие комики.
[7]. «Эймос и Энди» — радиопередача о приключениях двух негров в поисках дополнительного заработка. Шла в 1920–1950-х годах. Негров играли белые актеры. В начале 1950-х переместилась на телевидение, там негров играли негры. В 1951 году по требованию «Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения» передачу закрыли как оскорбляющую расовое достоинство афроамериканцев.
[8]. Шоу менестрелей — популярный в XIX веке жанр развлекательного представления, в котором выступали загримированные под негров белые исполнители.
[9]. Аврам Ноам Хомский (р. 1928) — знаменитый американский лингвист и политический публицист, еврей. Утверждает, что поддерживает идею «этнической родины в Палестине», но не в форме еврейского или какого-либо иного государства.
[10]. Феджин — персонаж романа Ч. Диккенса «Оливер Твист», предводитель воровской шайки, еврей.
[11]. Огастес Мельмотт — главный герой сатирического романа Э. Троллопа «Как мы теперь живем», финансист-махинатор, по слухам, еврейского происхождения.
[12]. Теодор Герцль (1860–1904 ) — видный теоретик сионизма.
[13]. Хесед (ивр.) — любовь, доброта, одно из основных понятий еврейской этики и теологии; гвура (ивр.) — строгость.
[14]. Орентал Джеймс «О. Джей» Симпсон (р. 1947) — игрок в американский футбол, был обвинен в убийстве бывшей жены и ее друга и оправдан, невзирая на улики.
[15]. Джордж Стивенс (1904–1975) начал снимать художественные фильмы в 1930-х годах, во время второй мировой войны руководил киноподразделением в войсках связи, снимал кинохронику, в том числе освобождение заключенных из лагерей Дубен и Дахау.
[16]. Эпикорес — еврей, отрицающий раввинистическую традицию или подвергающий ее сомнению.
[17]. Процитировано по изданию: Кашиф Малик Хасан-эль, «Письмо Уилли Линча и сотворение раба» (Чикаго: Лашина Букс, 1999). Я благодарен Вингу Реймсу за то, что он привлек мое внимание к письму Линча. — Прим. автора.
[18]. Давид Бен-Гурион (1886–1973) — еврейский политический деятель, один из создателей и первый премьер-министр Израиля.
[19]. Я нигде не нашел этих слов Бен-Гуриона и не могу себе представить, чтобы он их произнес. — Прим. автора.
[20]. Имеется в виду один из ритуальных вопросов, которые «четыре сына» задают во время пасхального седера.
[21]. Числа, 16:1-40.
[22]. Исход, 32:1-6.
[23]. Числа, 13:1-34.
[24]. Уилфред Чарльз Хайнц (1915–2008) — американский писатель.
[25]. Карен Хорни (1885–1952) — известный американский психолог.
[26]. Место действия огромного числа еврейских анекдотов о карикатурных дураках. — Прим. автора.
[27]. Бернард Льюис (р. 1916) — британский, затем американский историк, востоковед и политический обозреватель, еврей.
[28]. Ибо позвольте заметить, что Государство Израиль, официальный субъект международного права, образованный, как многие другие государства, на основании резолюции Совбеза ООН и защищающийся с момента своего основания по общепризнанному праву на самооборону, представляется многим якобы здравомыслящим личностям в арабском мире и на Западе всего лишь как добыча для тех, кто не прочь ее захватить. Государство Израиль, по их мнению, мало чем отличается от костей евреев, сожженных в нацистских печах. — Прим. автора.