[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2013 ТЕВЕТ 5773 – 1(249)
Тоска по дому
Зоя Копельман
Первый сборник рассказов и повестей Алоны Кимхи «Я, Анастасия» (1993) показал, что в Израиле появился прозаик, виртуозно владеющий разными регистрами иврита, в том числе забористым молодежным сленгом, и наделенный замечательным, хоть и не безобидным, чувством юмора. Вторую ее книгу, роман «Плаксивая Сюзанна» (1999), я прочла на одном дыхании, пренебрегая ночным сном. Яркие, крупными мазками написанные персонажи, нетипичные для ивритской прозы, выразительная, для каждого своя, прямая речь, острый новый взгляд на страну, интеллигентность и ум рассказчика. И снова юмор, которым писатели Израиля нас не балуют, относясь к себе, любимым, с почтением, легкомыслия не допускающим.
Дальше был роман «Лили ла-Тигрис» (2004). И вот теперь плод пятилетнего труда — роман «Виктор и Маша». Это повествование о двух подростках, привезенных в Израиль интеллигентными советскими родителями из Львова в начале 1970-х. Семья поселилась в бедном квартале в одном из городков, окружающих Хайфу. Вскоре родители погибли в аварии, и дети остались на попечении социальных служб. Три года брат и его старшая сестра жили порознь, и если Виктор старался вписаться в местную среду, то Маша демонстрировала непокорность и непримиримость, словно написав на своем знамени: «Я обвиняю». Кто знает, где бы оказалась несчастная девочка, если бы в Израиль не приехала ее бабушка Катрин, учительница французского на пенсии.
Роман живописует маргинальные уголки Израиля: островок запоздалых хиппи в Ахзиве (секс, легкие наркотики, алкоголь и по-своему понимаемая свобода), «русское» молодежное гетто, которое не отпускает даже тех, кто служит в армии, проблемная еврейская молодежь. А с другой стороны мейнстрим — семья полковника Бехера, с которой сближается Виктор. Вот только дистанция между этими полюсами призрачная, потому что сын Бехера Нимрод, друг и «предмет любви» Виктора, как, калькируя русский, выражается автор, отнюдь не увлечен сионистскими идеалами.
«Русские», которых создала Кимхи, не воспринимают Израиль, не желают понять его ценности, традиции, мотивацию поступков местных жителей. Крайней отчужденностью отличается Катрин, бросившая на родине свою любовно обставленную квартиру и еще более ценимую независимость и вынужденная переехать «в этот сраный Израиль, восточную страну, где полно жидов». За годы, проведенные в стране «жидов», Катрин не выучила ничего, кроме дороги в продуктовую лавочку и пути на кладбище, где похоронены сын и невестка. Ее скудное общение ведется по-французски, и когда внуки переговариваются на иврите, она испытывает дискомфорт.
Все «русские» в романе чувствуют интеллектуальное превосходство над «примитивными» соседями — этот эпитет наиболее часто характеризует израильтян в прямой речи персонажей. Маша, впервые увидев Нимрода, заявляет: «Еще один дебильный сабра», чем ранит брата. А Виктор даже в минуту воодушевления, когда грызущая тоска по нормальной семье вытесняется радужной мечтой, думает так:
Он поможет Альме (жене полковника Бехера, пишущей прозу. — З. К.)… Ведь он-то кое-что понимает в литературе, может быть даже побольше, чем она. Ведь ему знакомы даже «Декамерон» Боккаччо, все пьесы Шекспира, рассказы Мопассана, произведения Эмиля Золя и Виктора Гюго, Александра Дюма и Хемингуэя, рассказы Гоголя и Чехова, все книги о мушкетерах, ОʼГенри, Ремарк, Фейхтвангер и Диккенс, Бернард Шоу и Артур Конан Дойл, Жюль Верн, Джонатан Свифт, «Гаргантюа и Пантагрюэль», «Илиада» и «Одиссея» и еще многие другие книги, о существовании которых большинство израильтян и не подозревают.
Ясно, что эти рассуждения обделенного теплом подростка нельзя принимать за позицию автора. Однако, следя за выступлениями Кимхи в печати, могу с уверенностью сказать: отчасти она разделяет убежденность своего героя, хотя принадлежит к тому кругу, где многие читали названных писателей, и не только в переводах на иврит.
Роман местами заставляет вспомнить «400 ударов» Трюффо и «Над пропастью во ржи». Вечная тема противостояния индивидуума и общества — но решать ее можно по-разному. В романе Кимхи нет взгляда на критикуемую действительность с высоты художественного полета (или хотя бы с крыши, как в сцене шествия школьников по улицам Парижа у Трюффо). Читателю подробнейшим образом рассказывают о том, что покупают, что надевают, что видят и обоняют герои, словно тычут носом в жизненное неблагополучие, вонючие углы и бесцельное существование. Зачем? Чтобы знал! В итоге пропали юмор и ирония и остался утомительный пафос обличителя.
В книге, как и в раннем рассказе «Лунное затмение», отлично переведенном на русский Юлией Винер, много автобиографического. Кимхи привезли в Израиль из Львова в 1972 году в возрасте девяти лет. Незадолго до этого умер ее отец, «наполовину немец, наполовину русский», и мать через какое-то время снова вышла замуж, на сей раз за еврея. Антураж места действия заимствован из Цур-Шалома, северного района Кирьят-Бялик, где жила семья Кимхи после переезда в Израиль. Алона плохо ладила с отчимом, но когда к ним присоединилась заботливая еврейская бабушка, мамина мама, жизнь пошла по-другому.
Образ Катрин не имеет ничего общего с бабушкой писательницы, зато отстраненность героини от всего еврейского и израильского свойственна самой Кимхи. Она подчеркивает: «Я не пытаюсь выдать себя за сабру» — и позиционирует себя как наследницу культурного ареала советской интеллигенции. Несколько лет назад какая-то газета попросила известных израильтян написать о любимом герое юности, и Кимхи рассказала о детской любви к Шерлоку Холмсу, преклонении перед его интеллектом и отменными манерами, чего ей так не хватало в Израиле. Но ведь с тех пор она повзрослела…
Писательница благодарно пользуется вывезенным из СССР культурным багажом. Маша, например, думает о себе так: «Как она сурова. Сурова и подозрительна. Как будто к ней в глаз попал осколок ледяного зеркала Снежной Королевы, острый осколок, от которого все видится безобразным и искаженным до неузнаваемости». И так: «В этом ее судьба и предназначение — быть на страже, как тот стойкий оловянный солдатик с обломанной ногой». А когда переживает кризис, то сравнивает себя с Шалтаем-Болтаем из «Алисы в стране чудес», собрать которого не может, как известно, ни вся королевская конница, ни вся королевская рать. Израильские читатели отметили необычный язык Кимхи. Это верно — порой кажется, будто она пишет по-русски ивритскими словами, калькируя строй речи и ее обороты.
«Это история о людях, которые вырваны со своего места и пытаются выжить», — характеризует писательница свою последнюю книгу. Частям романа она дала необычные названия: «Дискомфорт», «Слабость», «Сомнение», «Ненависть», «Тоска», «Почти счастье», «Вынужденность», «Изумление», «Обида», «Головокружение». Легко увидеть, что это эмоциональные состояния персонажей, — разумеется, субъективные. Однако поток сознания Виктора и Маши окрашивает повествование в унылые тона. Даже оптимистический конец романа, когда запутавшийся Виктор (он вступил в интимную связь с Нимродом и боялся оказаться гомосексуалом, но Маша успокоила его: это просто юношеский опыт, в Древней Греции все так делали) погружается в спасительный приступ болезни и вокруг него сплачиваются близкие, обещая дом, семью и нормальное отрочество, — даже это кажущееся изменение к лучшему не может прояснить пасмурное впечатление от книги в целом. Хотя патетический финал я склонна все же считать авторской удачей:
Он думал о древних Афинах. У городских ворот стоял Сократ, лысый и крутолобый, как козел, останавливая прохожих и озадачивая их своими непростыми вопросами. Рядом, на широких ступенях Академии, Платон беседовал с учениками, преданно ему внимавшими. Складки его тоги стекали на мрамор, а сквозь обсаженный оливами вход в гимнасиум можно было видеть схватившихся в единоборстве юношей — пляска их мышц, как извивы анаконды под тонкой, золотистой от масла кожей. И он тоже был среди них, загорелый и жилистый, чресла обмотаны тряпицей, и скромно слушал похвалы тренера.
Он думал об Израиле, не том галутном Израиле его родителей, а о стране израильтян, о той, что от Бейт-Альфы до Нахалаля, стране русских песен и кибуцников, и выборов, и приятной жизни полноценных семей, и думал о том, что, возможно, когда-нибудь этот Израиль будет немножко и его Израилем.
Он думал о ландшафтах, которые знал, — типовых строениях Амидара, окруженных каменистыми пустырями и промышленными предприятиями с их вонючими, загрязняющими среду отходами, но также о густых банановых плантациях, протянувшихся вдоль шоссе, на север от Нагарии. О море, так удивительно близком, слепящем голубизной на зеркальных, пляшущих по водной зыби осколках, море, которое держит непроницаемую небесную лазурь с утопленным в вышине солнцем, маленьким и плоским, как монетка…
Он начал засыпать, но за миг до погружения в сон, в последнем проблеске бодрствующего сознания, вспыхнуло неопровержимо и определенно: все в порядке.
Он был дома.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.