[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2013 ТЕВЕТ 5773 – 1(249)
ЕВРЕЙ НА КУБЕ
Михаил Горелик
Кризис
Карибский кризис прочно забыт. По случаю полувекового юбилея о нем на мгновение вспомнили, чтобы забыть еще на пятьдесят лет. Между тем мир был на грани атомной войны, сорокатысячный экспедиционный корпус высадился на остров, тень ракет, скользя по волнам, падала на Флориду, народ тысячами бежал с пляжей Майами, чудовищные советские ракеты достали бы и на севере, только крокодилы сохраняли невозмутимость.
Че и Фидель в восторге, мозгов, видно, совсем нет, инстинкт самосохранения отсутствует, упоены, победительны, ощущают себя творцами истории, patria о muerte, революция сильней радиации, думали справиться с американской армией, как с горсткой contras в Заливе Свиней, фаллосы ракет доставляли им неизъяснимы наслажденья.
Кеннеди ввел морскую блокаду, направил к острову флот, бомбардировщики в небе, ракеты готовы к пуску, 27 октября, ждали приказа, Хрущев, ума хватило, дал задний ход, советские ракеты поплыли домой, Кастро взбешен, разочарован, трусливое соглашательство, кто его спрашивал, — блокада снята, Кеннеди обещал забыть про barbudos, обещание выполнил, престарелые вампиры до сих пор сосут кровь своего народа.
Эрнст, ставший Моше
В экспедиционном корпусе попадались, естественно, не обойденные всеобщей воинской повинностью евреи. Один из них, Эрнст Трахтман, написал книгу «Кризис» — вот она, лежит у меня под левым локтем, издана в Ариэле, год не указан, тираж не указан, должно быть, ничтожный. Подписана: «На память Павлу от автора».
Эрнст Трахтман — персонаж исторический, морэ[1] нулевого поколения, иврит в Москве с него начинался. Совершив алию, конвертировался в Моше Палхана. В русской армии был Эрнстом Трахтманом — к этому, воспринимаемому как псевдоним, имени вернулся и в книге.
С Павлом Менем я познакомился весной 1964-го, карибский загар еще не сошел, строен, красив, облик не московский — испанский, кубинский, как я себе тогда представлял. Павел и Эрнст встретились под Сулуэтой, провинция Лас-Вильяс, и — на всю жизнь — подружились.
Оба — не просто евреи по паспорту и по внешнему виду («по морде»), но люди с выраженным национальным самосознанием.
Эрнст — техник по связи, радиобудка — пространство свободы, слушали американцев, оба учили английский и осваивали теперь устную американскую речь. Потом взялись и за испанский. Именно там, на Кубе, зарождались и крепли планы: учить и возрождать иврит. Павел потом тоже в морэ ходил.
Фрагменты воспоминаний двух друзей я и собираюсь здесь воспроизвести. Cолдатская правда, не претендующая объять события в орлином полете, — не историки, не дипломаты, не генштабисты — обычные люди, мальчики, которым советский диктатор уготовил роль жертвенного мяса, спасибо, что передумал.
Советская армия начала 1960-х
Книга Эрнста — свидетельство не только о Кубе, но шире — о советской армии начала 1960-х. Описывает армию как враждебную человеку машину, разнообразно подавляющую личность, унижающую, озлобляющую, ставящую своей целью превращение человека в автомат. Вся система армейской подготовки и быта была рассчитана на неприхотливого, выносливого, нерассуждающего, неинициативного, малограмотного человека (в пехоте трудно было найти окончившего семилетку), с пониженным чувством собственного достоинства, воспринимающего жизнь, полную лишений и насилия, как нечто естественное.
Постоянный холод и голод. Пища омерзительна. Привыкший к иным гигиеническим стандартам Эрнст рассказывает, какое отвращение испытал во время кухонного наряда, поняв, что для мытья столов, скамей и пола используются те же емкости, что и для еды.
Эрнст описывает спорадические антисемитские инциденты, инициаторами которых были и солдаты, и офицеры. Как пример общее мнение казармы: «Все евреи — предатели» и «Они предавали нас на войне».
На глазах Эрнста сменилось издание «Книги солдата». В новом издании исчезла информация о евреях — героях войны и отношение их численности к численности евреев в СССР (евреи оказывались на первом месте). Со стен «красного уголка» было убрано несколько картинок с подвигами евреев. «Новый фараон (Малиновский) Иосифа не знавал».
Кубинский эпизод:
«Однажды вечером созвали собрание старослужащих <...> В барак вошел полковник Микрюков (начальник штаба. — М. Г.). Он был в хорошем расположении духа и <...> начал собрание с грязного антисемитского анекдота, который был принят публикой взрывом одобрительного смеха. Почувствовав отвращение, я встал и вышел».
Солдаты русского экспедиционного корпуса в ковбойской форме. Павел с гитарой. Птичка — прирученный попугай. Куба. 1962 год
Новая форма
Перед выездом выдали новое обмундирование. К изумлению солдат, штатское. «Каждый из нас получил два набора одежды, включая шерстяной костюм, ковбойскую фланелевую рубашку и туфли — все это новое. Многие были очарованы этой одеждой, потому что никогда не имели ничего подобного, и проводили целые часы, примеряя и любуясь собой. Другие даже просили поменять им на вещи подороже, которые они на ком-нибудь видели. Мы все приобрели новый вид. Везде слышался смех и шутки, а сержанты ощущали свое ничтожество, внезапно потеряв влияние на людей, которые на секунду вообразили, что они на гражданке».
Шерстяной костюм на Кубу — это надо придумать.
Детская очарованность молодых людей незамысловатой одеждой, никогда ничего подобного не имели, даже и не мечтали иметь, даже и не видели, — социальная характеристика армии. И — шире — наиболее массовой части советского общества начала 1960-х. Люди не только вообразили, что они на гражданке: благодаря одежде они на секунду возвысились, иллюзорно поменяв свой социальный статус.
Корабль
Эрнст плыл на роскошном круизном лайнере. «Солдат разместили в каютах так, что в каждой койке лежали по двое валетом, а менее удачливые спали на полу». Павел плыл на грузовом судне, условия много хуже. В душном трюме — трехэтажные деревянные нары. Порционно выпускали на палубу, солдат на грузовом судне — по ночам. Сортиры только на палубе, число их потребности этой массы трюмного люда не покрывало. Ничего, перетерпите. Страдали от безделья. На грузовом судне показывали по восемь старых фильмов в день.
Эрнст о своих товарищах:
«Они не верили, что самолеты в прилегающем аэропорту были американскими боингами и что два эсминца, которые мы встретили, выйдя в Северное море, принадлежали НАТО, а не русскому флоту. Этот отказ принимать факты был следствием сочетания промывки мозгов с невежеством. Россия господствовала в их внутреннем мире, а все другие народы были маленькими и незначительными, и они чувствовали себя оскорбленными, если видели что-то большое, сильное или красивое, что не принадлежало России».
Israel Perez
Первый лагерь был создан на совершенно голом, непригодном для жизни месте, где до революции находилась птицеферма. С тайным удовлетворением Эрнст прочел на цистерне для воды имя прежнего владельца: Israel Perez. С отбытием Израиля и прочих Перецов в Майами — с курятиной, равно как и со всеми другими товарами, стало на Кубе плохо.
«Я был, однако, рад тому, что никто больше не обращал, казалось, внимания на это имя, возможно, из-за плохого знания английского алфавита». В одной короткой фразе — и об уровне образования, и об отношении к евреям, и о самосознании автора, чувствовавшего себя чужим и уязвимым в этой среде.
Еще картинка:
«В декабре я заболел пищевым отравлением с высокой температурой. Я лежал на койке в одной из маленьких палаток санчасти, и там меня ужалил скорпион. Было около полуночи. К утру я почувствовал, что начинаю терять сознание. Никто не приходил осматривать пациентов. Собрав последние силы, я выбрался из палатки, и, сделав несколько шагов по направлению к палатке врача, рухнул на тропинку. Появился офицер-медик, и я попытался попросить помощи, но мог только шептать. Он улыбнулся, как бы говоря: “Какая причуда!” — и перешагнул через меня и ушел. Примерно через час я почувствовал себя лучше, и мне удалось встать».
27 октября
«Утром 27 октября полк был выстроен на плацу <...> У офицеров были мрачные лица. В необычайной тишине прозвучал басистый, но не очень громкий голос Микрюкова: “Пришло время, для которого мы все существуем. Все по местам. Разойдись!” Появилось такое ощущение, будто что-то оборвалось в животе <...> Большая часть нашей роты оставалась при штабе, и мы должны были занять позиции вокруг лагеря. Нам сказали, что корабли с американскими войсками держат курс на Кубу. Наш полк занимал вторую линию обороны на побережье — первую линию занимали кубинцы. Вокруг лагеря не было никакого естественного леса, и мы поставили наши машины вдоль заборчиков из деревьев, насаженных местными крестьянами. Однако их скудные ветки не могли скрыть раздутые формы наших закрытых машин, и где-то через час пара американских реактивных самолетов медленно прошла вдоль оград, вырисовывая каждый поворот, и скрылась. Легкий след черного дыма остался висеть в густом тропическом воздухе, как будто подчеркивая всю бесполезность наших усилий. Наш экипаж начал рыть Г-образное укрытие. Мы все четверо работали очень напряженно и через пару часов отрыли верхушку громадного камня, стоявшего посередине нашего “убежища”».
Вечером пришел капитан и прекратил это бессмысленное занятие. У него не было никакой информации. Информацию (ответ Хрущева на ультиматум Кеннеди) получили из приемника: на английском и украинском.
Павел тоже вгрызался в каменистую землю: отрыл окоп по щиколотку. Услышал обрывок разговора: солдаты делили офицеров — кого кто прикончит, когда начнется стрельба, этот мой, а этот мой, нет, мой. Черный юмор? Может быть. А может, и нет. Американцы не сделали им ничего плохого — к офицерам был у них большой личный счет.
После разрешения кризиса американские разведывательные самолёты продолжали летать над кубинскими и русскими позициями, по ним стреляли не слишком искусные кубинские зенитчики из не слишком точных чешских зениток. Осколки сыпались на головы советских солдат. «Когда осколок задел мою каску, — вспоминает Павел, — я почувствовал, что как-то смешно приседаю. Другие делали то же самое». «Смешно приседаю» — интересно, это он тогда так чувствовал или потом придумал?
Опора армии
Пьянство разрушало армию.
Народ быстро сообразил, что достаточно в канистру из-под бензина бросить наломанный сахарный тростник и залить водой — всю прочую работу проделывало солнце.
Кубинские машины заправлялись белым техническим спиртом, невозможным, как считали глупые аборигены, для употребления внутрь. Что русскому здорово, то кубинцу смерть.
Однажды, когда Эрнст был дневальным, незадолго до конца смены, уже в полутьме, к нему подошел капитан.
«“Эрнст, — сказал он <...> — Они все пьяны, все”. Он сделал паузу, чтобы не выдать волнения. “Они взломали командирскую машину и опустошили обе канистры”. Я вспомнил, как мы упаковывали две опечатанные канистры с 90%-ным спиртом, которым пользовались для чистки контактов. “Я прошу вас взять автомат и выйти в караул”. (Каждая рота охраняла свою технику.) “Я могу положиться только на вас <...>” В то время до меня не дошла вся символичность ситуации. Меня поразил только факт, что капитан обратился ко мне с просьбой. Они знали, что я не пью, и поэтому просто не пригласили меня, и теперь капитан мог положиться только на солдата-еврея — все остальные, включая сержантов, были пьяны».
Павел описывает первую (и последнюю) массовую увольнительную. Вечером на место сбора пришел он один. Он тоже выпил, не без этого, но вовремя понял: при здешнем солнце надо остановиться. Вместе с офицером ходил по барам и борделям, грузя бесчувственные тела на машину. Та же история: единственным вменяемым, дисциплинированным и боеспособным солдатом оказался еврей.
Слава русского оружия
Эрнст становится инструктором кубинской президентской роты.
«Пришло время провести стрельбы, и мы привели кубинскую роту на импровизированное стрельбище. Первым пошел другой взвод, и, как я и предполагал, инструкторы не могли попасть в цель с 50 метров».
«Как я и предполагал» — следует прокомментировать. Из России автоматы и пулеметы были отправлены в густой смазке, непристрелянные. Никто не знал адреса отправления — многие думали, что речь идет о масштабных учениях. Не было уверенности, что это оружие вообще понадобится, в любом случае полагали, что время на пристрелку уж наверняка будет. Предусмотрительный Эрнст «на всякий случай выучил номера двух автоматов: нашего водителя и каптера, которые принадлежали к нашему прежнему снаряжению и которые те должны были взять с собой».
Стрельбы продолжаются.
«Наш капитан тоже попытал счастья в положении лежа, с тем же результатом. Я заметил, что кубинцы оживленно перешептываются друг с другом.
Капитан медленно поднялся, лицо его горело от стыда и гнева. Он повернул голову в обоих направлениях, как будто ища кого-то. Затем он увидел меня и позвал меня по имени, прося попробовать. Я увидел в его глазах безмолвный зов о помощи. Я не знаю, то ли он вспомнил, что я хорошо стреляю, то ли вообразил, что, будучи евреем, я обладаю сверхъестественной силой, способной преодолеть разрегулированный прицел. Во всяком случае, я повернулся и молча взял автомат у удивленного каптера, быстро проверив его номер, пока окружающие озадаченно смотрели на происходящее. Я встал на позицию и быстро влепил десять пуль в центр мишени. Капитан вздохнул с облегчением — честь русской армии была спасена, а я подумал, что бы произошло, если бы нам пришлось стрелять 27 октября (в переломный день кризиса)?».
Эпизод рассказан с видимым удовольствием.
В Санта-Кларе проходили штабные учения: советские офицеры учили кубинских. Комбат привлек Павла как переводчика: у Павла был неплохой разговорный английский, испанский быстро освоил на уровне, достаточном для коммуникации. Комбат говорил только матом, Павел переводил без проблем, комбат был в восторге, кубинцы — тоже. По вечерам кубинцы любили пострелять. Двадцатилетние лейтенанты, увешанные разнообразным оружием, самоутверждались, подростковое сознание, азартны, не прочь повеличаться над заокеанскими учителями. Советские накачивались «Бакарди», стрелецкая забава недоступна, то есть доступна, конечно, но или стрелять, или «Бакарди», они были обречены на проигрыш кубинским мальчишкам — чего не позволяло им самоуважение и национальная гордость. И тогда подвыпивший комбат кричал: «Мень! Во славу нашего оружия!» И бравый, трезвый и меткий Мень во славу «нашего» оружия вскидывал не положенный ему по чину «макаров», дырявил подброшенные сомбреро, со звоном разбивал бутылки — тоже подброшенные. Не посрамил советскую родину. Жизнь прошла не зря: есть что вспомнить.
Чехи
Дисциплина падала. Солдаты пили и ходили в самоволку. Напивались, дрались между собой. До крови. До увечья. Эй, расступись, не мешай русской удалой игре. Пьяная драка для аборигенов экзотика. Сбегались поглазеть, проталкивались вперед, залезали на фонари, не пропустить зрелища.
Сексуальные предложения были повсеместны. Восьмилетние мальчики рекламировали своих сестер. Малолетки выкрикивали «фоки-фоки» (от fuck), удивлялись, что их не понимают, потом стали понимать, конечно. Удовольствие стоило от двух до пяти песо — жалкие деньги. «Сеньорита за два песо». И все равно платили не все и не всегда. Несмотря на доступность сексуальных услуг, было много историй с сексуальными домогательствами и насилием. Жертва в сопровождении отца или брата проходила мимо строя: этот? этот? Обидчика никогда не находили. Венерические болезни — обычное дело. Врач на собрании сказал: если вам уж так невтерпеж, так хоть ссыте после. Отношение к русским менялось. Вначале вполне дружеское сменилось ненавистью и отвращением.
У Эрнста и Павла было огромное преимущество перед товарищами по оружию: общий язык с местными. Уходили в самоволку, завелись кой-какие знакомства, приглашали в гости, бедность тотальна: могли угостить только водой и кофе. Друзья садились на автобус или добирались до ближайших городков на попутках, попадали на кочующие из одного городка в другой карнавалы, Павел так даже и танцевал с местными красотками. Помимо естественного желания посмотреть непохожую на русскую жизнь, была и вполне прагматическая цель: поменять носки и зубную пасту, отобранные у людей революцией, на книги и пластинки докастровских времен на английском. Однажды в баре спросили, кто они. Эрнст сказал: русские. Все засмеялись. Непохожи они были на русских. Нет, серьезно, чехи? И тогда Павел сказал: чехи.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.