[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2012 ХЕШВАН 5773 – 11(247)
Воспоминания ребецн
Хана Шнеерсон
Продолжение. Начало в № 11 (235), 12 (236); № 1 (237) — № 10 (246)
«Я хочу соединить тело с душой…»
Когда муж мой оказался прикован к постели и больше не мог выходить во двор подышать воздухом, профессор сказал, что он должен спать при открытых окнах, чтобы хоть какой-то воздух поступал в комнату. Для этого на окна нужно было поставить металлические решетки — от воров.
Официальным путем достать материал и найти мастера было невозможно, в то время решетки можно было ставить только на окна государственных учреждений, но не частных домов. Тем не менее вопрос был решен практически мгновенно: вечером профессор сказал, что нужно оставлять окна открытыми на ночь, а на следующее утро к десяти часам на них уже стояли решетки! Пожилой мастер-еврей с военного предприятия взял у директора железные прутья и сам привез их нам. Он же привел рабочего, который сделал все, что нужно.
Местные жители, проходившие по улице, сильно удивлялись нашим решеткам и постоянно задавали вопросы. Откуда мы их взяли? Из чего они сделаны? Приходилось каждый раз придумывать какие-то объяснения…
Рабочий, который делал решетки, тоже был еврей; раньше он жил в Харькове. Он проникся таким сочувствием к моему мужу, что впоследствии несколько раз ночевал у нас дома, помогая ему. Однажды я услышала, как он воскликнул: «Ребе, вы не должны так мучиться от болезней! Лучше бы я страдал вместо вас!» Это было сказано от всего сердца…
Те, кто постоянно бывал у нас дома, видели, что я уже не в состоянии справляться со всем сама. Наняли одного из эвакуированных евреев, шойхета[1] из Гжатска[2], чтобы он сидел у нас в течение дня и помогал мужу. По ночам его подменяли двое молодых людей из числа наших знакомых — студент и ешиве-бохер.
…Однажды ночью муж сказал мне, стоя у окна: «Я дышу воздухом через решетку… — и добавил: — Я хочу соединить тело с душой…»
гисталкус[3]
В те дни муж обычно молился в постели, тфилин приходилось на него надевать — сам он этого сделать уже не мог. Он так исхудал, что даже голова словно бы стала меньше, и ремешки тфилин на ней не держались. Муж попросил меня послать за Яаковом-Йосефом, чтобы он пришел и перевязал узел на головных тфилин. Это было за три дня до гисталкус… Яаков-Йосеф пришел и сделал все, что нужно, так что последние три дня муж молился в нормально держащихся тфилин. Утром последнего дня он уже не мог разговаривать. Видно было, как шевелятся губы, словно он пытается молиться, но тфилин на него возложить не успели…
В последние дни он ужасно страдал. Несколько раз в день просил, чтобы я его то переложила, то усадила. Я все это делала, и мне совершенно не было тяжело — в подобные моменты в человеке откуда-то проявляются скрытые до того силы.
Вечером мужу стало совсем плохо. В доме тогда было много людей, кто-то привел доктора. Тот выписал какое-то лекарство, за которым тут же побежали и вскоре его принесли.
Я видела, что часы мужа сочтены, но надеялась, что он продержится еще день или даже больше. Поэтому я поспешила влить ему в рот несколько ложек лекарства, которое он проглотил. Судя по всему, он прекрасно понимал, в каком состоянии находится.
Рядом с мужем были несколько наших надежных друзей, на которых можно было ненадолго его оставить, так что я на короткое время прилегла. Мне следовало набраться сил, чтобы потом делать все, что нужно… Когда я встала где-то через полчаса, комната была полна людей. Один молодой человек предложил мне пойти переночевать к соседям, отдохнуть… В тот момент моего мужа уже не было в живых, и молодой человек пытался скрыть это от меня, чтобы смягчить удар. Но я, конечно, его предложение не приняла…
Меня спросили, какие моменты погребального обряда были особенно важны для моего мужа. Я ответила, что мне кажется, он хотел бы, чтобы тахрихим[4] были из чистой льняной ткани (которую по тем временам практически невозможно было раздобыть) и чтобы те, кто будет делать тоору[5], сначала пошли окунуться в микве. Собственно, никакой миквы там не было, поэтому всем (а собралось свыше двух десятков мужчин — пара миньянов) пришлось пройти достаточно большое расстояние, чтобы окунуться в воды какого-то ручейка. Йосеф Немойтин[6], больной, с температурой под 40, тоже пошел вместе со всеми!
Три дня подряд все они не выходили на работу. Большинство из них трудились на трикотажной фабрике — государственном предприятии, где нужно было каждый день выполнять определенную норму. Понятно, что все эти дни они ее не выполняли. Вообще, последние два дня жизни моего мужа эти почти чужие нам люди — их знакомство с мужем длилось всего несколько месяцев — полностью отказались от своих семей и работы и постоянно были с нами. Лишь время от времени они ненадолго забегали к себе домой, чтобы узнать, что там слышно.
Среди тех, кто побывал у нас в те дни, были молодые и старые, соблюдающие и не очень… Были те, кто враждовал друг с другом по «деловым» вопросам, и участники горячих споров между хасидами и нехасидами, но сейчас все они объединились. Под влиянием моего мужа они сумели подняться над обыденными разногласиями на совершенно новый и гораздо более высокий уровень.
Где найти доски для гроба?
Душа моего мужа оставила наш мир ночью[7]. Утром несколько человек, представляющих обе стороны общины[8], отправились на кладбище — выбрать место для захоронения. Из города туда приехали также некоторые из руководителей синагог и сын раввина Медалье[9], который служил в Алма-Ате ректором одного из институтов. Они купили на кладбище шесть мест — чтобы потом рядом с мужем не похоронили того, кто будет недостоин соседства с таким человеком, как он.
В это же время в нашей комнате с телом мужа провели обряд тоора — все было сделано так, как полагается. Несколько человек бодрствовали рядом с ним всю ночь. Я тоже все это время провела в комнате, где на полу покоилось тело моего мужа…
Утром появилась новая проблема: где достать доски, чтобы сделать гроб? Задача была крайне непростая, но за большие деньги нам все же удалось их купить. Когда гроб сколотили, его пришлось везти по улицам довольно далеко, и по пути все прохожие провожали его взглядами. Чтобы избежать лишних вопросов и недобрых глаз, молодой человек, везший гроб на телеге, был одет в военный мундир (когда-то он работал в одной из структур НКВД и при увольнении сумел сохранить форму, так что теперь, при необходимости сделать что-либо не вполне законное, он надевал ее, чтобы у окружающих отпадало желание задавать лишние вопросы).
Похороны
С утра наш двор был уже полон. Собралось множество самых разных людей — мужчины и женщины, молодые и пожилые… Хотя мой муж пробыл в Алма-Ате всего каких-то четыре месяца (к тому же часть этого времени он был уже сильно болен и сначала привязан к дому, а затем прикован к постели), он многих сумел приблизить к себе. Понятно, что на такое способны лишь люди, обладающие особым даром.
Невозможно описать словами работу, проделанную людьми, которые в тех условиях исполнили обряд тоора и все остальные заповеди. Главные заботы, понятно, легли на плечи наиболее близких к нам людей, среди них — евреи из Ленинграда, Ростова, Харькова. Часам к одиннадцати-двенадцати дня все было готово, и можно было отправляться на кладбище. Множество людей, собравшихся в нашем дворе, выглядело внушительной похоронной процессией.
Кладбище находилось в нескольких километрах от дома, дорога шла в гору, а потом с горы. Гроб несли на плечах — хотя за нами ехала телега, никто из провожавших моего мужа в последний путь не соглашался поставить на нее гроб…
Сама я на кладбище не пошла (и не разрешила туда идти никому из женщин), но бывшие там рассказали мне потом, что, помимо шедших от нашего дома, к похоронам присоединилось множество других людей.
Шива и шлошим[10]
К Маариву люди вернулись с кладбища, и около двадцати человек молились в той комнате, где душа моего мужа оставила наш мир. Там же я сидела шиву…
Изначально собирались молиться у нас все время шлошим. Но буквально в первые же дни в доме появились несколько новых евреев, которых никто не знал. Один из них представился сапожником с фабрики, но возникло подозрение, что он является доносчиком. К тому же Рабинова[11] вызвали в НКВД и там расспрашивали: что это были за похороны с таким количеством народа?.. А он ведь был одним из самых активных организаторов похорон и всего, что было с ними связано. Рабинову пришлось сочинять какие-то объяснения, но они, похоже, энкавэдэшников не удовлетворили — во всяком случае, его хороший друг, который там служил, посоветовал ему быть осторожнее. Так что многие перестали молиться в нашем доме, хотя все равно каждый день приходили люди, чтобы исполнить заповедь утешения скорбящих. Обычно на ночь со мной оставался кто-то из знакомых — все дни траура меня старались ни на миг не оставлять одну.
Действия наших друзей, а также информация с почты о большом количестве приходящих нам писем, в том числе из-за границы, и о телеграфных переводах крупных денежных сумм из Ташкента и Самарканда[12] (которые, к сожалению, уже ничем не могли помочь) привлекли к нам пристальное внимание НКВД. Где-то на двадцатый день нам было сообщено, будто хозяйка квартиры не желает, чтобы в доме собиралось такое количество людей (хотя на самом деле она не особо возражала против молитв в нашей комнате), поэтому мы объявили, что миньян здесь больше собираться не будет…
Хасиды молятся на могиле Леви-Ицхока Шнеерсона в годовщину его смерти. 8 августа 2012 года
Что это за человек?..
После похорон появились новые проблемы — позаботиться о тех шести местах, которые были куплены на кладбище вокруг могилы моего мужа, а также об ограде и о надгробном камне: прежде чем его поставить, нужно было залить могилу цементом для защиты от дождей и грязи.
Ни цемента, ни металла для ограды, являвшегося еще более насущной необходимостью, найти никак не удавалось. Лишь через пару недель, по распоряжению главного инженера одного из государственных предприятий и посредством всевозможных ухищрений, мы сумели заполучить необходимое количество того и другого.
Наши близкие старались не упустить ни одной мелочи, чтобы сделать все как можно более достойно. Могила мужа выглядела так, что люди, подходящие к ней, не могли не задать себе вопрос: что это за человек, который тут похоронен?..
Спустя непродолжительное время рядом с моим мужем был похоронен еще один достойный еврей — знаток Торы, родственник ребе из Горностайполя[13]. Ограда вокруг могилы закрывалась на ключ, поэтому, когда гроб с телом покойного принесли на кладбище из синагоги, где он обычно молился, его подняли над оградой и таким образом внесли вовнутрь. Это было сделано из опасения, что мы не разрешим похоронить его на купленных нами местах. Они же сделали это в знак последнего уважения к умершему еврею… Позже к нам пришли несколько человек из числа тех, кто участвовал в похоронах, и сказали, что заплатили сторожу кладбища, чтобы он дал им возможность все это проделать.
Я рассказываю об этом, чтобы показать, насколько в СССР изменилась психология даже пожилых евреев. Ведь подобный поступок совершенно противоречит не только еврейской традиции, но и общепринятым нормам: фактически они вломились в частное владение![14]
Поминальные свечи на могиле Леви-Ицхока Шнеерсона, зажженные в годовщину его смерти (20 ава 1944 года). 8 августа 2012 года
Надгробный камень
Время шло, война подходила к концу, и эвакуированные стали подумывать о возвращении в те города, где они жили раньше, или о переезде куда-нибудь в другие места — главное, чтобы это уже было более-менее постоянное жилье, а не временное, как здесь.
Но в первую очередь наших близких друзей беспокоила проблема установки надгробного камня на могиле моего мужа. Это было непростым делом, сравнимым по сложности, как говорится, с рассечением вод Красного моря! Начнем с того, что мрамора в тех краях нет. Был там, правда, один нееврей, который украл с нееврейского кладбища неплохие камни и занимался их обработкой и продажей — за огромные, естественно, деньги. Тот, кто задавался целью сделать приличное надгробие на могиле близкого человека, платил ему требуемую сумму. Мне, однако, не хотелось использовать камень, изначально предназначавшийся для нееврейского кладбища или для церкви (оттуда он тоже крал).
С другой стороны, я не могла уехать и оставить могилу мужа без надгробия! Так же считали и наши друзья. Кому-то из них удалось узнать, что на одно из местных государственных предприятий не так давно доставили из Москвы несколько больших мраморных плит. Одну из них нам удалось заполучить для использования в качестве надгробия. Каким образом? Главным бухгалтером на предприятии работал ленинградский еврей, и когда ему сказали, о чьем надгробии идет речь, он вспомнил о своем дедушке, которого в детских воспоминаниях видел постоянно учившим Тору. Теперь же, когда ему пересказали, о чем раввин[15] рассказывал в синагоге или просто в своих разговорах с людьми, это удивительным образом оказалось созвучно тому, что когда-то говорил его дед. Поэтому, в память о деде, он обязался устроить так, чтобы одна из этих мраморных плит попала в то место, где из нее можно будет сделать надгробие.
Чтобы вывезти что-то с предприятия, нужно было иметь пропуск и маршрутный лист с указанием места, куда должен быть доставлен груз. Сторож, который проверял документы на выезде, получил приличное вознаграждение за риск, хотя лично он особой ответственности не нес, так как мог все свалить на начальство, а именно на главбуха, того самого ленинградского еврея… Поздним вечером, в полной темноте, его жена на принадлежащем предприятию грузовике вывезла плиту в указанное ей место. Впоследствии она рассказывала мне, что всю ночь после этого никак не могла успокоиться из-за страха, который испытала во время поездки...
Что написать на надгробии?
Когда дело было сделано, начались обсуждения следующего вопроса: что написать на надгробии? Проблема была не в том, какие титулы выбить на камне, но в том, стоит ли полностью писать его имя — в конце концов, мой муж находился в Алма-Ате незаконно, и если бы, прочитав его имя на надгробном камне, об этом узнали какие-то не те люди, это могло бы многих подвергнуть большой опасности… Было над чем поразмыслить.
Мне предлагали разные варианты на выбор, в итоге решили не указывать фамилию умершего, только имя и имя его отца, а также не упоминать города, в котором муж был раввином: «Здесь погребен известный раввин и хасид такой-то, сын такого-то» и дата смерти[16]. Нашли специалиста, который сделал требуемую надпись…
На могилу мужа часто приходили люди. Особенно много пришло в пост Гедальи.
* * *
…Так окончилась жизнь моего мужа, завершился его нелегкий путь, прошедший в борьбе. Он не признавал никаких компромиссов в стиле «половина по-моему, половина по-твоему». Такая позиция дорого обошлась ему, но он никогда не поддавался. Поначалу у него было много противников в еврейской среде, но в конце концов многие из них стали его хасидами и добрыми друзьями.
Он ушел, и да будет воля Всевышнего, чтобы его заслуги защитили его детей, продлили дни им и их семьям, ниспослав хорошую жизнь — как в духовном, так и в материальном — и даровав удачу во всех их делах!
Перевод с идиша Цви-Гирша Блиндера
Продолжение следует
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. По-видимому, речь идет о хасиде р. Яакове-Йосефе, сыне хасида р. Хаима-Бенциона Раскина (17 нисана 5661 — 21 нисана 5746 [1901–1986]), который упоминается ниже. См. также: Толдот Леви-Ицхок. Ч. 2. С. 689 и далее; Ч. 3. С. 750 и далее.
[2]. Ныне город Гагарин в Смоленской области.
[3]. Дословно «исчезновение». Так говорят об уходе праведника из нашего мира.
[4]. Саван, в котором хоронят умерших.
[5]. Ритуальное очищение умершего, заключающееся в тщательном омовении его тела водой.
[6]. Хасид р. Хаим-Йосеф-Довид Немойтин удостоился прислуживать рабби Леви-Ицхоку и ребецн Хане. Впоследствии занимался в буквальном смысле слова спасением душ: рискуя жизнью, построил в своем доме в Алма-Ате микву и в течение долгого времени обеспечивал ее функционирование. Ушел из жизни в ночь святой субботы 14 элула 5751 года (в ночь на 24 августа 1991).
[7]. Незадолго до рассвета в среду, 20 менахем-ава 5704 года (9 августа 1944).
[8]. Вероятно, под «обеими сторонами» ребецн имеет в виду хасидов и нехасидов.
[9]. Рав Шмарьяу-Йеуда-Лейб Медалье, да отмстит Всевышний за его кровь, был главным раввином Витебска и Москвы (см. о нем в мемориальном сборнике «Шило», Иерусалим; Антверпен, 5743/1983). Сын рава Медалье — речь, по-видимому, идет о р. Аврааме Медалье (см. о нем в сб. «Еврейство молчания», Иерусалим, 5747/1987, ч. 2, с. 274).
[10]. Периоды скорби по умершим близким: соответственно семь и тридцать дней со дня похорон.
[11]. См. о нем в: Лехаим. 2012. № 1, 2, 8.
[12]. На лечение р. Леви-Ицхока.
[13]. Рабби Мордехай-Дов Тверской (29 кислева 5600 — 22 элула 5663 [1839–1903]), ребе из Горностайполя, автор книг «Хибур летаор», «Эмек шеела» и др. Внук Мителер Ребе, второго главы Хабада.
[14]. Место захоронения умершего на еврейском кладбище имеет статус ршут гаяхид — частного владения, так что действия этих захоронителей можно рассматривать как присвоение чужой собственности.
[15]. То есть рабби Леви-Ицхок.
[16]. Надпись на могильном камне рабби Леви-Ицхока гласит: «Здесь покоится и сокрыт [от мира] раввин гаон р. Леви-Ицхок, сын раввина р. Боруха-Шнеура. Душа его покинула наш мир в 20-й день месяца менахем-ав 704 года в краткой записи. Да будет душа его связана с Источником жизни». (Формулировка «в краткой записи» означает, что год указан без цифры тысяч: «704» вместо «5704».)