[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ  НОЯБРЬ 2012 ХЕШВАН 5773 – 11(247)

Пиют повседневности

Залман Шнеур

Шкловцы

Пер. с идиша под ред. В. Дымшица
М.: Текст; Книжники, 2012. — 284 с. (Серия «Блуждающие звезды».)

Залман Шнеур — имя не то чтобы совсем новое для русскоязычного читателя, но настолько забытое, что «Книжники» фактически открывают его заново.

Как многие еврейские литераторы, Шнеур, поэт и прозаик, использовал и идиш, и иврит. В начале XX века его ивритская лирика и поэмы публиковались в еврейской периодике и выходили отдельными изданиями. На русский язык поэзию Шнеура переводили Владислав Ходасевич и Самуил Маршак. Что касается его прозы, то она первый и до нынешнего сборника единственный раз издавалась по-русски книгой в Берлине почти 90 лет назад.

Вообще начало его литературной судьбы удивительным образом напоминает путь Маршака. Ровесники, оба — еврейские вундеркинды из провинции, рано начали писать, получили признание публики и наставников: Маршак — Стасова и Горького, Шнеур — Бялика и Равницкого. Оба в юности разделяли сионистские взгляды. И возможно, истинное лицо обоих до сих пор скрыто от массового читателя.

«Шкловцы» — истории о еврейском местечке и его обитателях. В центре повествования — семья купца Ури Косого: его жена Фейга и дети Велвеле, Файвке и Рахмиелке. Каждая история наполнена деталями не самых простых семейных связей, воспитания отпрысков, зарисовками из жизни шкловских обывателей. Шкловцы варят варенье, читают газеты, ходят «на угощение».

Однако это не семейная хроника, как может показаться, это памятник, «надгробие над тем, что было и прошло». Вокруг ближнего круга купца Ури — повседневная жизнь простых евреев с их огородами, хедерами, рынком, общинными склоками и слухами.

Рассказы одновременно этнографичны и кинематографичны. И хотя аналогии с «великим внуком» настойчиво напрашиваются, Шклов Шнеура — живой, «дышащий» город, а не собирательная Касриловка Шолом-Алейхема.

Модернист Шнеур одним из первых в литературе на идише затрагивает тему сладострастия и запретной любви. Всем любителям еврейской музыки известна популярная песенка на его стихи «Маргаритки» — банальная и трогательная история соблазнения юной Хавеле прекрасным незнакомцем в лесу. В «Шкловцах» эта тема возникает в описании своеобразных отношений мучительно взрослеющего Файвке, жены процентщика Лейбы-горбуна Башевы и ее дочери Зельдочки.

Вообще, если в первой части книги («Шкловцы») перед нами семья Ури, его родственники и соседи, то вторая («Лейба-горбун») — настоящий местечковый детектив, с адюльтером, мамзейрим и убийством в конце. Переход этот совершается совершенно неожиданно для читателя, расслабленного описаниями скромных, но обильных литвацких кушаний («От тети к тете»), суровых обычаев народной медицины («Гитл-Баше с пузырем»), мальчишеских развлечений («Побивание свиней»)…

Популяризации, «открытию» Шнеура в Америке немало способствовала еврейская газета «Форвертс». В конце 1920-х тогдашний главный редактор Абе Кахан впервые напечатал рассказы Шнеура в еженедельном приложении. Истории-воспоминания о «старом доме — алтер хейм» пришлись по душе ностальгирующим читателям — иммигрантам в первом поколении. Современные читатели, знакомые с местечком в лучшем случае по редким этнографическим экспедициям и интервью, будут очарованы фантастическими реалиями Шклова столетней давности, мягким юмором автора, нежностью его интонаций.

Особенно хороши у Шнеура диалоги, в которых проявляется обыденное сознание шкловских евреев, их специфическая социальная коммуникация. Коллективу переводчиков, среди которых В. Дымшиц, И. Булатовский, А. Френкель, В. Федченко, А. Полонская, удалось замечательно передать колорит языка и игру слов. Добавим, что книга снабжена традиционным для подобных изданий глоссарием, а также подробными комментариями почти на каждой странице, заботливо подготовленными редактором для более глубокого погружения читателя в местечковую тему.

Анна Сорокина

Ночь, улица, стена, ружье…

Патрисия Вастведт

Немецкий мальчик

Пер. с англ. А. Ахмеровой
М.: Фантом Пресс, 2012. — 448 с.

Роман британской писательницы начинается в 1947 году, когда в доме героини книги, Элизабет Оливер, поселяется юный гость. Его зовут Штефан, ему шестнадцать, по-английски он разговаривает с тяжелым немецким акцентом. В прозрачных глазах мальчика плещется безумие — всего каких-то полтора года назад он жил в Германии и воевал в фольксштурме, стараясь убить как можно больше врагов рейха. Отец паренька — крупный эсэсовский чин Артур Ландау, успевший, не дожидаясь суда, покончить с собой. Маленькую сестричку Штефана (когда-то ее звали Антье, а теперь — Элис) хозяйка дома уже воспитывает как собственную: ведь и Штефан, и Элис — дети погибшей сестры Элизабет, Карен…

Вопреки названию книги, ее главный герой — не немецкий мальчик, но еврейский художник. Действие, начавшись в конце сороковых, стремительно ныряет в двадцатые, когда молодой живописец уже проявил талант, но еще оставался в безвестности. Хотя в свое время его отец Альберт «заявил, что не желает ни прятаться, как преступник, ни угождать чужому невежеству» и назвал сына «вполне еврейским именем Майкл Джейкоб», сын не афиширует второе имя, а отцовскую фамилию Рот аккуратно меняет на нейтральную Росс. Однако скрывать происхождение бесполезно: «национальность у него на лице написана». Все вокруг, даже приятели, называют его Еврейчиком. Ведь, помимо фамилии, герою от отца «достались бездонные карие глаза и смуглая, точно опаленная палестинским солнцем, кожа». Так что, когда художник, опрометчиво влюбившись в юную Элизабет, возникает на пороге дома ее матери, дальше порога его не пускают. «Передайте бабушке: в Кэтфорде помнят, что она вышла за Лемюэля Рота, и кто иудей, а кто христианин, тоже помнят», — цедит сквозь зубы миссис Оливер и добавляет, глядя на него в упор: «Имя-то можно изменить, а вот кровь…»

Путь от метафоры к реальности короток, и вскоре кровь Майкла — в самом прямом значении слова — прольется на мостовую. Это случится в Германии, где волею обстоятельств герой окажется в начале тридцатых. Нацизм еще не победил, свастика еще не стала государственным символом. «Их же немного, совсем немного, безмозглые юнцы, забили себе голову всякой дурью, — уговаривают себя немецкие евреи, очень стараясь не обращать внимания на марширующих штурмовиков. — Это безумие само собой вымрет. Австрийский паяц с треском провалится на выборах. Его скоро позабудут». Но «паяц» станет канцлером, а ретивый функционер Артур Ландау и банда «коричневых рубашек» изобьют Майкла до полусмерти и с особым удовольствием потопчутся на пальцах его правой руки, чтобы художник больше не смог держать в руках кисть. Правда, Еврейчику в тот раз удастся выжить и даже вернуться к живописи. А Карен тайком заведет с ним интрижку и потом, чтобы скрыть сходство дочери с Майклом, отошлет девочку к сестре в Англию. Но это не спасет Карен от смерти в концлагере…

Книгу читаешь с горьким чувством, переживая незавидную участь персонажей. Карен не любит Артура, однако до самой смерти так и не вырвется из паутины. А Элизабет с Майклом любят друг друга, но таинственные силы мешают им быть вместе. В английской «Гардиан» книгу похвалили за «погружение в недалекую, но уже почти забытую эпоху». По мнению рецензента, главное у Вастведт — «ветер истории, подхватывающий людские судьбы и обращающий жизнь в удивительную драму». Но романистка чересчур жестко педалирует тему роковой неизбежности; ветер тут слишком силен, люди, «унесенные ветром», слишком слабы. Поэтому ружье, мелькнувшее в самом начале романа, в финале предсказуемо выстрелит, а безумный немецкий мальчик, сам того не желая, довершит то, что было начато его отцом-нацистом. Между тем детерминизм — уж очень радикальное средство. И когда его чересчур много, реалистическая драма становится похожа на греческую трагедию.

Роман Арбитман

Или — Фараон, или — Израиль

Леонид Гомберг

Израиль и Фараон. Секреты библейской истории

Ростов-на-Дону: Феникс; Краснодар: Неоглори, 2009. — 240 с.

Как явствует из названия, а еще больше из подзаголовка, книга Леонида Гомберга посвящена древней истории евреев, главным образом теме «Израиль в Египте». Автор не просто пересказывает текст Торы, но и пытается выявить в нем реальное историческое содержание. Он приводит мнения разных исследователей — историков, археологов, филологов — и выстраивает такую версию событий, которая не противоречила бы данным древней истории, египтологии, глоттохронологии.

Но книга не ограничивается только этим. Гомберг начинает с общего рассказа о библейской археологии в Стране Израиля и о разных проблемах и гипотезах, связанных с раскопками вблизи Кумранских пещер. В полемической статье «Точка отсчета» он дает свою версию привязки ключевых эпизодов истории патриарха Авраама к принятой хронологии. Следующий раздел, «Об этногенезе», рассказывает о древних ближневосточных народах (современные научные представления здесь связываются с таблицей родословий и перечислениями имен-этнонимов в книгах Торы). А ведь есть еще глава «О космологии. Космос как воспоминание», где автор занимается уже не историей человечества, а историей мироздания, декларируя совместимость библейского описания и научных представлений о рождении Вселенной…

Убедительны ли построения автора? Да, но только для тех читателей, кого и так убеждать не надо. Вряд ли он переубедит скептиков, считающих, что археологи, пользуясь Библией как справочником и путеводителем, попросту ищут подтверждение своих религиозных убеждений. Да и среди специалистов нет единого мнения по самым ключевым проблемам, будь то хронология, персоналии либо интерпретация тех или иных свежераскопанных артефактов. Однако заслуга автора в том, что он дает читателю возможность прикоснуться к этой полемике, почти поучаствовать в ней, тем более что она влияет не только на академические штудии, но и на текущую политику.

Политическая составляющая отчетливо выходит на первый план в заключительном разделе «Неудобная история. Заметки на полях событий и книг». Формально это рецензии на «Воплощенный миф» А. Милитарева и роман О. Глушкина «Саул и Давид», эссе на основе нескольких книг, посвященных процессу Иисуса (Д. Флуссер, М. Хейфец, Х. Коэн), заметка об идентификации библейского Сдома и «Ближневосточная головоломка» — о том, что за термином «палестинцы» не стоит никаких исторических реалий. Собственно, в привязке к политике и заключается смысл всей книги. Научная или, вернее, популяризаторская ее составляющая страдает из-за очевидных пробелов. Так, в эссе о древних народах блистательно отсутствует «История Древнего Востока» Д. Деопика, а в главе о процессе Иисуса — «Революция в Иудее» Х. Маккоби. Автору могут не нравиться построения этих авторов, но, серьезно занимаясь темой, игнорировать их никак нельзя.

Однако весь пафос исторических глав совершенно естественно подводит нас к выводам: «Жизнь так устроена: или — Фараон, или — Израиль» и «ближневосточная головоломка имеет весьма простое решение, если бы только удалось избавиться от подсказок многочисленных доброхотов и “экспертов”». К стыду своему, должен сознаться, что, даже прочитав книгу Гомберга, я не вижу «весьма простого решения». Более того, я считаю, что «ближневосточная головоломка», подобно ирландской или курдской, вообще не имеет решения в существующих условиях, и потому усилия Израиля должны быть направлены на то, чтобы научиться жить с этой проблемой. Так живут с хронической болезнью, лечение которой может оказаться тяжелее ее самой.

Михаил Липкин

Фалик и Черновцы

Семен Цидельковский

Легенды и Небылицы о Пинхасе Фалике

Черновцы: Місто, 2011. — 80 с.

На первый взгляд перед нами типичные мемуары — реальные люди, реальное время, не менее реальное место. Место действия — город Черновцы, время — 1960–1980-е годы. Главный герой, Пинхас Абрамович Фалик, — личность примечательная и знаменитая, «выдающийся продюсер ХХ века, из тех, без кого эстрада не может существовать», по словам Иосифа Кобзона. Под стать ему и автор книги, Семен Цидельковский, — «Сол Юрок наших дней, редкого типа идеалист-менеджер» (Е. Евтушенко).

То есть (опять же — на первый взгляд) именитый импресарио дня нынешнего написал книгу о старшем товарище, выдающемся импресарио прошлой, уже достаточно давней эпохи. Это так и не так.

Конечно, книга ценна ароматом дней ушедших — эфемерные составляющие эпохи, не будучи запечатленными, не оставляют ни малейшего следа в коллективной памяти. К счастью, автору удалось их зафиксировать, так же как и забытые ныне реалии: абсурдные разнарядки на захоронения согласно табели о рангах, не менее сюрреалистические нормы высоты надмогильных памятников, но и — спешащий на оперетту город, весь, от мала до велика, независимо от статуса и профессии, невзирая на ужасающую непогоду.

Однако хотелось бы остановиться на другом аспекте книги — фольклорном, мифотворческом.

Известные города — большие и маленькие, древние и не очень — различаются мифами. Мифы питают их ауру, отражаются в менталитете жителей, привлекают туристов. А те города, где долго и во множестве жили евреи, отличаются еще и еврейскими мифами. И в центре каждого из них — личность. В Праге это Маараль, раввин Йеуда-Лива бен Бецалель, мудрец и мистик, создавший, согласно легенде, глиняного Голема. В Амстердаме — философ и стекольщик Спиноза. Заметим, не мистик, но тоже мудрец. А в Одессе — герой анекдотов Рабинович. Мудрец? Несомненно. Его ум, изворотливость, быстрая реакция и искрометное чувство юмора неизбежно побеждают безмерно превосходящие силы окружающей косности, серости, тупости и злобы. За это благодарные одесситы поставили Рабиновичу памятник, завершив тем самым оформление еврейского одесского мифа.

Предшественником Рабиновича можно считать персонажа идишского фольклора Гершеле Острополера, этого Ходжу Насреддина еврейского местечка. Фалика с Гершеле роднят два обстоятельства. Первое: оба они реальные исторические лица, превратившиеся после смерти в легенды. Второе: миф об Острополере систематизировал Ицик Мангер — идишский поэт черновицкого происхождения. Как Фалик и Цидельковский.

Так что пусть одесситы гордятся Рабиновичем и ставят ему памятники, а настоящие еврейские мифы варятся в Черновцах. Вот и черновицкий поэт и импресарио Семен Цидельковский, рассказывая о черновицком администраторе и культуртрегере Пинхасе Фалике, сумел создать культурный миф города Черновцы.

Реальный Фалик известен продюсированием своей жены — великой актрисы Сиди Таль, сценическими дебютами Софии Ротару, Назария Яремчука и Василя Зинкевича, появлением вокально-инструментальных ансамблей «Смеричка» и «Червона рута». Благодаря ему гастролеры с мировым именем выступали в маленьких Черновцах не один раз, а столько, сколько просил их об этом Фалик.

Фольклорный Фалик из книги Цидельковского защищается от произвола бездарных партаппаратчиков телеграммой самого Брежнева; видит преимущество советского социализма в том, что при румынском капитализме его часто обманывали, а теперь он сам «всех обманывает, его — никто обмануть не может»; сетует, что не может собрать «зал глухих зрителей» на концерт бездарной певицы; отказывает всесильному секретарю обкома, предложившему «попробовать женщину в кресле начальника культуры»; превращает юную Софию Ротару из евреек в молдаванки…

Такой Фалик обогащает фольклор, еврейский и не только. И опровергает еще один миф о Черновцах, на этот раз — западный. В Австрии, в Германии, да и в Израиле до недавнего времени считалось: еврейская община Черновиц прекратила свое существование в 1940 году, с приходом советской власти. Потом, мол, ничего не было: по миру разбрелись уцелевшие в Холокосте черновицкие немецкоязычные евреи, они жили в разных странах, творили шедевры, а новый советский город никакой преемственности со старыми Черновцами не имел, и евреи там были другие — русифицированные и осовеченные, к прежней черновицкой культуре не имевшие отношения.

Фалик под пером Цидельковского становится символом Черновиц советского периода — города западного, европейского, сопротивлявшегося совку: мягко, нежно, культурно… Благодаря Цидельковскому Фалик вырос до фольклорного персонажа, который заслуживает памятника не меньше, чем одесский Рабинович. Будем надеяться, что когда-нибудь это произойдет. Во всяком случае, по прочтении этой книги отчетливо понимаешь: процесс пошел.

Эмиль Крупник

добавить комментарий

<< содержание

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.