[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2012 ХЕШВАН 5773 – 11(247)
дэвид мэмет
ФОТОГРАФИИ
В Чикаго моего детства мы не носили джинсов. Они тогда назывались «дангериз», и надевать их приличествовало лишь для работы в саду.
Все взрослые курили. Мои родители даже во время еды: прожевал — затянулся.
В музее пятидесятых экспонатами могли бы служить детский глаз, выбитый дробиной из пневматического ружья; электротостер, убивший ребенка, который сунул в него вилку; мальчик, у которого все друзья попрыгали с Эмпайр-стейт-билдинга; несколько китайцев, спасенных от голодной смерти благодаря тому, что Американский Малыш доел свои овощи.
Каждый день — если память мне не изменяет, в пять или в пять пятнадцать — по телевизору шел «Капитан Видео и его видеорейнджеры»[1], а то ли до, то ли после него пять раз в неделю в прямом эфире показывали «Куклу, Фрэн и Олли» — замечательное комическое кукольное телешоу с импровизацией, где Куклой звали клоуна, Олли — его дружка дракончика, а управлял ими великий Бэрр Тиллстром[2].
Автомобили тех времен казались мне — и кажутся теперь, сорок лет спустя, — огромными. Мой отец, помнится, был неравнодушен к «бьюику», и уже тогда я думал: он, конечно, не может всерьез считать, что круглые дырочки сбоку имеют для машины какое-то практическое значение[3].
Помню, что один из его клиентов ездил на «хадсоне», и об этом факте у нас дома постоянно упоминали — забыл почему.
Помню, что мы, мальчишки, знали марки всех новых машин, едва их начинали выпускать.
Нас, мальчишек, было множество, и у нас был свой мир. Три сезона мы ездили на метро на стадион «Комиски-Парк» смотреть игру Нелли Фокса или Луиса Апаричо; или отправлялись на «Ригли-Филд» болеть за Эрни Бэнкса[4].
Зимой отец иногда брал меня на футбольные матчи «Чикаго Беарз», тогда они все еще проходили на стадионе «Солджер-Филд». Холодина была страшная.
Я и подобные мне либералы, получившие высшее образование в шестидесятых годах и позже, привыкли ругать ту эпоху как время моральной спячки и реакции. Может быть, и справедливо.
Разглядывая фотографии тех времен, я, однако, вижу и вспоминаю наивность и, пожалуй, безмятежность, невообразимые сегодня.
Где он, защищенный мир и покой этих улиц, где обитал средний класс?
Где оно, диковинное руританское[5] довольство, царившее вечерами, после работы, в Петле[6] с ее открытыми допоздна магазинами, с наполненными ресторанами, с бесчисленными семьями, которые вышли пройтись, посмотреть кино, поглазеть на витрины?
Поколение моих родителей тяжко трудилось. В нашей части города это были дети иммигрантов; они пережили Депрессию и вторую мировую войну. Им огромных усилий стоило получить образование — а большинству стоила усилий еще и борьба с антисемитскими квотами, — а затем они работали изо всех сил, чтобы добиться успеха в своем бизнесе или в своей профессии.
А мы в шестидесятых воплотили в себе то, что можно назвать грезой их поколения — не мечтой, не фантазией даже, а таким пиршеством прав и вольностей, какое бывает лишь в галлюцинациях.
Мы как должное приняли то, что они предоставили нам ценой тяжкого труда.
А я и другие родители из моего поколения стараемся, как стараются родители во все времена, дать своим детям то, чего не имели мы сами.
Наши родители старались обеспечить нам изобилие, а мы, похоже, стараемся обеспечить нашим детям покой.
Помню разговоры взрослых, да и детей чуть постарше меня, об эпохе радио.
Я слушал с завистью.
Сегодня я оглядываюсь на наивность ранних лет телевидения не с завистью — это всегда было в лучшем случае наркотическое пристрастие, содержательная сторона всегда была случайной и, думаю, по большому счету никчемной, она служила лишь оправданием для нашего пристрастия, — оглядываюсь не с завистью, а с некоторым изумлением. Неужели, задаюсь я вопросом, мы (они) не могли предвидеть, к чему все это приведет?
С каждым днем вода, воздух и большие города становятся хуже и хуже, и телевизионный отклик — обезболивающее средство — ничего не улучшает, а только действует наркотически, притупляя ум и ослабляя волю. Дьявольская способность средств массовой информации овладевать нашим вниманием растет пропорционально нашей потребности в забытьи. Экран вопит на нас, заставляя сидеть неподвижно, бездумно и принимать эту неподвижность за образование, за развлечение, за труд.
Он вопит, словно двести тысяч демонов, осаждавших Будду, когда он сидел под деревом Бо. И, как и все, что выкрикивали эти демоны, все, что он вопит, — ложь от начала до конца. Нажимать на кнопки — никакой не труд.
Потреблять препарированную «информацию» — никакое не образование, так готовят рабов — да это и есть рабство, — а сотни вариантов «развлечения» не развлекают нас, а овладевают нашим вниманием. Они не освежают, а утомляют, не разжигают интерес, а глушат его, а мы внушаем себе, что это «общение» доставляет нам радость.
Во все времена обществами правили те, кто контролировал господствующие высоты, перекрестки, гавани, средства взаимодействия между людьми.
Традиционно власть принадлежала тем, кто первым ставил себе на службу новые средства ведения войны: лошадь, арбалет, огнестрельное оружие, чугунную пушку и так далее.
В нашу эпоху «господствующие высоты и перекрестки» — это эфир, и власть принадлежит тем, кто контролирует посылаемые через него образы.
Правящая группировка способна благодаря этому подчинять себе торговлю, политическую деятельность и большую часть всех прочих видов деятельности.
Разве может родиться покой из этой консолидации власти? Разве может родиться покой из роста антиграмотности, которую она, эта консолидация, воплощает в себе и распространяет?
Мы живем в эпоху смятения, и нам говорят — и мы говорим друг другу, — что над всем главенствует магическая субстанция под названием «информация».
Но где тут романтика? Где открытие?
Глядя на Б-жьи творения, мы им дивимся — они превосходят наше воображение, — а с информацией дело обстоит прямо противоположным образом.
Глядя даже на величайшие из людских достижений, мы склонны их одобрять, аплодировать, пытаемся тем или иным образом отождествить себя с ними — уравнять акт восприятия с актом творения; природный же мир такой возможности нам не предоставляет. Вот почему общение с ним действует на нас очищающе.
Иметь дело с окружающим миром, сколь бы трудно это ни было, — значит сложить с себя бремя своего «я». Пытаться переформировать мир, придавая всем его тайнам видимость общедоступности, есть психоз — это поведение человека, которого ужас перед действительностью заставляет пятиться.
Я гляжу на фотографии времен моего детства и вижу взрослые лица со следами упорного труда.
Я смотрю на это поколение сегодня — на пенсионеров в автодомах и трейлерах на летних шоссе, наслаждающихся отдыхом после пятидесяти лет тяжелой работы.
Отдых моего поколения будет беспокойным, тревожным, недовольным. Что ж — в такое время мы жили.
В нем не было ничего романтического, и вопли телевизора об обратном лишь подтверждают это.
Лицо нашего поколения запомнится как лицо человека, улыбающегося в камеру в неискренней попытке показать, что он чувствует себя непринужденно, запомнится как лицо плохого телевизионного актера, гримасничающего перед миром.
Перевод с английского Леонида Мотылева
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1] «Капитан Видео и его видеорейнджеры» — американский научно-фантастический телесериал. Демонстрировался с 1949 по 1955 год.
[2] Франклин Бэрр Тиллстром (1917–1985) — американский актер-кукловод.
[3] Имеются в виду отверстия, которые у некоторых моделей служили для вентиляции двигателя, но прежде всего были отличительным элементом дизайна «бьюика».
[4] Нелли Фокс (Джейкоб Нельсон Фокс; 1927–1975), Луис Апаричо (р. 1934), Эрни Бэнкс (р. 1931) — американские бейсболисты.
[5] Руритания — вымышленная центральноевропейская монархия из романов английского писателя Энтони Хоупа (1863–1933).
[6] Петля (Loop) — деловой центр Чикаго.