[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ НОЯБРЬ 2012 ХЕШВАН 5773 – 11(247)
ЗАБЫТЫЕ БОГИ
Анна Исакова
Больница имени Шибы кишит народом. Это одна из самых больших и знаменитых больниц Израиля. Ее центральная многоэтажка почти не видна под грудой других зданий, расположившихся в полном беспорядке на сравнительно небольшой площади. Гранитные холлы многоэтажки громадны и неприветливы. Многочисленные лестницы бегут вверх и ведут вниз, материализуя сон Тевье-молочника. Лифты, простые, грузовые, шикарные и раздолбанные, несутся бесшумно или погромыхивая, спрятанные в стены или открытые взгляду невнимательного наблюдателя. А он, наблюдатель, тоже вынужден торопиться или делать вид, что торопится. Такая тут атмосфера.
Люди — персонал и больные тоже — не ходят, а носятся, расталкивая окружающих. Торгуют многочисленные кафе и лавочки. Толкотня в них, толкотня вокруг них, толкотня в коридорах, толкотня повсюду. И никто не может ответить на простой вопрос: кем был этот Шиба? Ну, тот, именем которого названа больница.
В рентгеновском отсеке сохранился небольшого размера портретик длинноносого тощего мужчины с редкими волосами и хитрыми глазами. Большой палец одной руки зажат в кулаке другой. Двенадцать опрошенных в белых, зеленых и голубоватых халатах один за другим совершенно одинаковым пожатием плеч дали понять, что мой вопрос глуп, неуместен. Ну, висит портретик. И что? Кто на нем? А кто его знает! Вам-то зачем это нужно знать?
Между тем, когда я в марте 1972 года впервые пришла в ту же больницу, которая называлась тогда просто Тель-а-Шомер, человека на портрете не просто узнавали. Каждый встречный его оплакивал. Он ушел совсем недавно, в июле 1971-го, от сердечного приступа. Рассказывали, что, когда прихватывало сердце, прикрывал большой палец одной руки ладонью другой, как на фотографии в рентгеновском отделении. Тогда замирал говорок в палате, на заседании, в конференцзале, и десятки или сотни влюбленных глаз напряженно следили за движениями ладоней. Они размыкались, и по помещению проносился вздох облегчения. Пронесло! Операций на сердечных сосудах тогда еще в Израиле не делали.
Хаим Шибер родился в 1908 году на Буковине, принадлежавшей Австро-Венгрии. Он был потомком знаменитой Ружинской хасидской династии, учился, как полагалось, в ешиве, но без труда сумел сдать экзамены за восьмой класс гимназии. С отличием ее окончив, молодой человек поступил на медфак, сначала в Черновцах, потом в Вене. Завершив медицинское образование в 1932 году, Хаим Шибер едет в Палестину.
То, что было потом, энциклопедия сжимает в один параграф: до 1936 года работал деревенским врачом, затем был принят в больницу «Бейлинсон». В 1942-м присоединился к «Бригаде», в 1947-м — к «Хагане». С 1948 по 1950 год был главвоенврачом ЦАХАЛа, потом стал директором Министерства здравоохранения, а в 1953 году ушел в Тель-а-Шомер, став главврачом и оставив за собой должность завотделением. Одновременно являлся профессором Иерусалимского университета и содействовал открытию медфака в Тель-Авивском университете. В 1968 году получил Государственную премию Израиля за вклад в медицину. Все.
Больничная мифология с фактами не спорит. Она их поворачивает в правильном с ее точки зрения ракурсе. И я, попав в Тель-а-Шомер, немедленно погрузилась с головой в этот поток сказаний. Меня приняли в бывшее отделение Шибы, поселили в его бывшем кабинете и разрешили рыться в книжном шкафу и письменном столе покойного, но с условием: возвращать каждую вещь ровно на то место, где она лежала.
Кабинет Шибы был мал и тесен. Кроме шкафа, набитого книгами и бумагами, в комнатке помещались стол со стулом и ветхий диванчик на трех ножках и двух кирпичиках. К кабинету прилегала лаборатория, в которой Шиба искал сам и заставлял молодых врачей искать под микроскопом живых амеб. Именно живых, потому что исключительно такие могли быть признаком болезни. А живыми их можно было увидеть только в особом приспособлении, которое согревало эти противные создания до температуры человеческого тела. Мертвая амеба не оживает при тридцати шести и шести градусах, а живая начинает трепыхаться. Откуда Шиба привез это приспособление, не знаю. Может, сам его и выдумал. Рассказывали, что он знал повадки амебы, как никто.
Хаим Шиба в должности начальника реабилитационного центра.
22 декабря 1948 года
Невыносимая лабораторная вонь въелась в стены и мебель моего кабинета. Держать окно закрытым было бы глупо, если бы не коза. Она паслась под окном и любила заглядывать внутрь, лениво при этом бодая подоконник, под которым — с моей стороны — стоял письменный стол. Рядом с козой пасся бедуинский мальчик. Если окно было открыто, он часами сидел на подоконнике задом ко мне, все время норовя что-нибудь утащить: то ручку, то мои бутерброды. Вел ли он себя так с Шибой, сказать не могу.
Дуби Шабатон, старший врач отделения, по-детски влюбленный в Шибу и в память о нем, был приставлен следить за тем, чтобы я чего-нибудь не натворила, на врачей из СССР тут не полагались. Он и рассказал мне, откуда взялась коза. Когда была «цэ́на», то есть еду давали по карточкам, больные голодали. Шиба пошел к бедуинам, которых знал издавна, и предложил им пасти коз на больничной траве, которую все равно некому было косить. Но за пользование пастбищем бедуины должны были поставлять молоко, которым больница выпаивала дистрофиков.
А когда еды стало хватать, персонал потребовал убрать из больницы коз. Их стало слишком много, они бродили по дорожкам и мешали. Шиба снова пошел к бедуинским старейшинам, и им удалось договориться. В больнице оставили одну козу и при ней пастушка, которому Шиба платил за молоко ту же сумму, что и раньше, но из собственного кармана, и израильскими, а не иорданскими лирами. И наступил мир.
Я спросила, почему бедуинов просто не прогнали. «Нельзя так поступать с теми, кто оказал помощь», — произнес Дуби важно, явно цитируя своего учителя Шибу, каждое слово которого считал истиной в последней инстанции. Но в истории с конгрессом Дуби все же участвовал. Не помню, кто рассказал мне эту историю, он или кто-нибудь другой. Все тогда рассказывали друг другу о Шибе. Как он приходил по пятницам и субботам с пакетом под мышкой, а в пакете — шприцы, перчатки, еще что-то. Обходил больницу, отделение за отделением.
Одним ставил инфузию, другим вскрывал гнойники, третьим давал конфетку. Некоторых расспрашивал, иных выслушивал — необязательно стетоскопом. Просто слушал про домашние беды, сердечные дела, застарелую душевную боль. И рисовал на их лбах звезды Давида. Зеленкой, генцианвиолетом, чем-то красным. Обещал, что эти знаки спасут от болезни. Звезды Давида во лбах у старушек я видела своими глазами. И не дай Б-г, если их кто-нибудь стирал. Старушки рыдали, и приходилось рисовать магендавиды заново. А в моем кабинете висел снимок самого Бен-Гуриона с нарисованным магендавидом на лысине. Рассказывали, что когда-то Шиба и Старик дружили, но потом поссорились. Только других врачей Бен-Гурион признавать не хотел.
Однако вернемся к истории с конгрессом. Тальма была любимой ученицей Шибы. А самой красивой была Наоми. Самым умным — Мотке. Самым благородным — Ури. А самым непутевым — парень, имя которого я забыла. Шиба привез его из Южной Африки и сделал человеком и врачом. Потом родители захотели заполучить непутевого назад в Южную Африку и посулили ему аэроплан. Он соблазнился, улетел к родителям и бурам, но разбился во время первого же полета на собственном самолете. И Шиба повесил его портрет в коридоре в назидание всем возможным перебежчикам из сионизма в легкую жизнь. Но во время истории с конгрессом непутевый был еще в отделении, и он завел разговор о кондиционерах.
Без них в Южной Африке не живут даже приличные негры. И пришло время нажать на руководство с тем, чтобы кондиционеры поставили, хотя бы в ординаторских, в библиотеке и, разумеется, в конференц-зале, с которого нужно начать игру. Я думаю, он был прав, потому что бараки были тонкостенные с цинковой крышей. В летнее время на выходе из библиотеки стояло ведро с водой. Когда кому-нибудь из читателей становилось совсем худо, он выползал, покачиваясь, из барака, обрушивал ведро воды себе на голову и плелся к пожарному крану наполнить ведро заново. Оставлять после себя ведро пустым не разрешалось. Иногда полное ведро воды спасало от обморока.
Непутевый не пользовался особым авторитетом, но он победил. В ночь перед первым международным медицинским конгрессом, который должен был состояться в конференц-зале, там стучали молотки. Наутро, а оно было достаточно жарким, чтобы обещать к полудню настоящее средиземноморское пекло, стали стекаться больничные врачи и заморские гости. К одиннадцати утра Шиба попросил открыть окна. Через пятнадцать минут ему доложили, что окна забиты гвоздями и открыть можно только двери. Через полчаса в зал внесли несколько вентиляторов. А к двенадцати побледневшие гости в прилипших к телам рубашках смиренно потянулись к выходу, оставив на спинках стульев промокшие от пота пиджаки.
Рассказывали, что первые кондиционеры пожертвовали иностранные профессора, те, кому выпало на себе прочувствовать, как жара влияет на состояние научной работы в самой большой на Ближнем Востоке больнице. Еще рассказывали, что Шиба сам предложил непутевому этот план, чтобы добыть кондиционеры. Скорее всего, выдумывали. А в библиотеке и при мне жару и мух разгоняли ленивые вентиляторы. И если кто-нибудь приходил к начальству жаловаться, ему указывали на план новой больницы с центральным кондиционированием воздуха. В которой под библиотеку был отведен чуть ли не целый этаж.
Мне трудно сказать, похоже ли здание нынешней больницы на знаменитый чертеж, который Шиба велел развесить по всем отделениям и служебным помещениям. Несмотря на то что меня, часто задававшую лишние вопросы, касающиеся функционирования больницы, столь же часто ставили носом к этому чертежу. Говорили, что так делал и Шиба, чтобы, во-первых, поддержать моральный дух сотрудников и, во-вторых, сломать этот строптивый дух.
Говорили, что Шиба приехал в Палестину не только из сионистских соображений. Он хотел по примеру доктора Швейцера специализироваться в инфекционных заболеваниях, которых тут было много и всех сортов. Еще рассказывали, что ему предложили остаться врачом в крупной венской лечебнице, но Гитлер уже прорвался к власти. Шибер давал этой власти не больше трех лет срока, а за это время надеялся наоткрывать в Палестине столько секретов про неслыханные в Вене заразы, что этого должно было хватить на звание профессора.
Официальная биография сообщает, что с 1933 по 1936 год Шибер работал деревенским врачом. Больничная историография этот факт оспаривает. Деревенских врачей тогда, почитай что, и не было. Если случай был тяжелый и больного никак нельзя было доставить в одну из городских клиник или больниц, к нему выезжали. На ослах, лошадях или даже на машинах. Не столь тяжелые пациенты добирались до городских врачей сами. А Шибер мотался по всей стране в поисках инфекций и заодно помогал организовывать амбулатории. Можно сказать, что Шибер заложил в еще подмандатной Палестине основы будущего израильского здравоохранения, а можно этого не говорить.
Но один случай, описанный самим Шибой и попавшийся мне на глаза среди его бумаг, я все же приведу. Он лечил тогда малярию у знаменитых Хульских болот. И вот пришла телефонограмма, что на другой стороне этого болота женщина не может родить и исходит кровью. Шибер велел тем, кто телефонировал, поставить на берегу кобылу в течке, а себе потребовал молодого жеребца. Ветер оттуда прилетел сюда, жеребец раздул ноздри, заржал и ринулся в воду, а Шибер сидел у него на спине без седла. И они пересекли Хульские воды. Жеребец получил свое удовольствие, а Шибер успешно принял роды «у особы женского пола, усатой и волосатой, как и положено великолепным дочерям Бухары».
Дальше официальные источники сообщают, что с 1936 года Шибер стал работать в больнице «Бейлинсон», что в Петах-Тикве. Устные анналы этот факт подтверждают, но добавляют, что суровая партийная дисциплина «красной» больницы Гистадрута не понравилась выходцу из галицийского местечка. Шиба выступил против запрета на частную практику врачей и ушел из больницы по собственному желанию. Своей частной практики, добавляли источники, он никогда не имел. Но в созданной им больнице Тель-а-Шомер она не была под запретом.
Далее в биографии Шибы значится «Бригада». «Бригадой» называют еврейское подразделение британской армии, воевавшее в Италии в конце войны. Рассказов об этом периоде я не помню. Зато много рассказывали о лагере на Кипре, где содержались интернированные британцами евреи, пережившие фашистские концлагеря. Согласно преданию, Шиба налаживал там медицинское обслуживание. В том самом лагере, где голубоглазый Пол Ньюман, герой фильма «Эксодус», снятого Отто Премингером, познакомился с Китти Фремонт, героиней одноименного романа Леона Юриса.
Давид Бен-Гурион (второй справа) и Хаим Шиба (второй слева) у постели Моше Даяна, раненного арабами во время посещения археологических раскопок. 25 марта 1968 года
Время от времени в больницу приезжали люди из дальних уголков Израиля. Их называли: «люди с Кипра». Одни просили Шибу стать сандаком их позднего ребенка, другие привозили ему свои житейские проблемы для обсуждения, третьи жаловались на болезни. Все они считали профессора чем-то вроде приемного отца и любили рассказывать за чашкой больничного кофе, как он выхаживал пленников лагеря на Кипре, лечил их тела и укреплял души.
«Люди с Кипра» приезжали еще и при мне. Их нужно было принимать в отделение в обход всех правил, поскольку были они в большинстве своем из глубинки и при красных книжечках. А значит, лечиться должны были не в больнице медицинской вольницы, а в гистадрутовских лечебных заведениях. Порядки пролетарской гегемонии тогда еще держались крепко. Даже Голда Меир не решалась отступиться от правил и лечилась в профсоюзной больнице Гистадрута. А Бен-Гуриона лечил мятежный Хаим Шиба в больнице, разрешавшей врачам частную практику. Это был своего рода скандал.
Но мы уже заглянули в середину 1960-х годов, тогда как кипрские приключения Шибера относятся к середине 1940-х, когда «Бригада» сменилась в его жизни «Хаганой». А с рождением государства и ЦАХАЛа Шиба (уже окончательно не Шибер) стал первым главврачом этой армии. Рассказывали, что он создавал медицинскую службу армии от «алеф» до «тав», включая курсы фельдшеров и постоянно меняющуюся, а оттого еще более постоянную логическую схему медицинской помощи, согласно которой медицина должна шагать не в ногу с солдатом, а на полшага впереди него. Не только в вопросах бытовой гигиены, но и непосредственно в бою.
Больница, в которой врачи свободны думать, что хотят, могут голосовать, как хотят, и лечить всех израильтян, не интересуясь, являются ли они членами Гистадрута, создавалась Шибой в оставленных мандатными английскими войсками бараках военного лагеря на Холме Шомера (Тель-а-Шомер) одновременно с медицинской службой в армии. Нет ничего удивительного в том, что их судьбы переплелись.
Военврачи проходили подготовку в больнице Шибы. Основные должности в медицинской службе армии распределялись Шибой и в первую очередь — среди его воспитанников, бывших одновременно тель-а-шомеровцами. В этой среде решались также основные медицинские вопросы армии, а потому нет ничего удивительного в том, что больница Тель-а-Шомер еще и в мою бытность ординатором считалась военным госпиталем.
Больница была наполнена врачами, то и дело менявшими белые халаты на воинскую форму. Их знали, к ним относились с особым уважением. В день перед вылетом наших бравых парней в Энтеббе для освобождения заложников сразу двое таких ребят подкатились ко мне с просьбой подменить их на дежурстве. Было не принято отказывать в такой просьбе, хотя военврачи нередко врали гражданским, отпрашиваясь ради простенького свиданьица, а не геройского подвига. Но в тот день крики заложников звенели у всех в ушах. И хотя до царства изувера Иди Амина было не рукой подать, все мы почему-то были уверены, что наши парни полетят туда и спасут наших людей.
Военный характер моей больницы открылся мне в войну Йом Кипура. Но к Шибе эта история не имеет прямого отношения. Или имеет. Говорили, что вертолетную площадку для приема раненых солдат запланировал еще он сам. Так мы стали единственным госпиталем в стране, у которого была площадка для посадки вертолетов. И больница так срослась с армией потому, что у них оказался общий папа. Который ушел из армии в Минздрав строить здравоохранение страны. Рассказывали, что должность директора министерства ему не нравилась потому, что заседать приходилось слишком часто и слишком долго.
Больничная мифология пропустила период директорства в здравоохранении без внимания. Никаких баек об этом периоде жизни героя я не слышала. Возможно, сама больница, ее наличие и существование и есть легенда этого периода. Не стань Шиба главой израильского здравоохранения, нипочем не стали бы власти затевать больницу, которая в том месте и в то время была совершенно не нужна. Людей в государстве было немного, а больниц сколько угодно. Вернее, больниц было много в одних местах и совсем не было в других, но вокруг Тель-а-Шомера их набиралось аж шесть или семь. Тот факт, что Хаим Шиба хочет построить себе больницу, чтобы не иметь частной практики, но не по приказу, а по личному выбору, не мог служить аргументом. Не те были времена.
Шибу обвиняли потом во всех возможных грехах. Главным считался грех самостийности. Мол, сам не признавал над собой ничьей человеческой власти, да еще наполнил больницу такими же анархистами. В этом было много правды. Про Шибу не скажу, я с ним встретиться не успела. Зато каждому тогдашнему заведующему отделением можно было вполне налепить на грудь звезду шерифа. Указаний, спущенных сверху, не выполнял никто. А порядок в больнице был железный. И держался он именем покойного Шибы, хотя при жизни легендарного главврача добрая половина старших врачей с ним разругалась и даже не здоровалась. Дух этот бродил по больнице долго. Никто не помнит, когда он испарился, но все старые тель-а-шомеровцы сейчас согласны с тем, что больше его не ощущают.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.