[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2012 ТИШРЕЙ 5773 – 10(246)
ПОТУХШИЙ КОСТЕР
Анна Исакова
R. невысок ростом, легок в движениях, несмотря на годы, и подозрительно вербален. Трудно поверить, что он не упражнялся всю жизнь в писательском ремесле. Но говорит, что чист перед Б-гом, людьми и Министерством иностранных дел, в котором провел большую часть жизни. Не писал и не печатался. Я знаю, что это неправда, но разговора о выпущенной им в 1984 году книге не завожу. У человека есть право на секреты Полишинеля и иные капризы.
Познакомились мы в конце восьмидесятых по его инициативе. С какой стати ему это понадобилось — не знаю. Я тогда напечатала скандальную статью в журнале «Алпаим», в редколлегии которого он состоял, что я выяснила, кстати, много позже. После того меня стали приглашать в разные незнакомые компании местных распорядителей культуры. Чувствовалось, что опекают перспективный кадр и оберегают его от идеологических ошибок и чуждых влияний. Получил ли R. партийное распоряжение на мой счет или действовал самостоятельно, я выяснять не стала.
Впрочем, с точки зрения людей из компании R., речь, скорее всего, шла не о вербовке, а о дружеской помощи заблудившейся в лесу. И это такая же правда, как и та, какую подсказывал мне мой советский жизненный опыт. Я думаю, R. искренне обиделся бы, узнав, что в узком домашнем кругу мы называли его политруком. Но с момента бегства из СССР агенты влияния мирового социализма мерещились нам во всех людях, облеченных государственной властью. И мы их сильно недолюбливали.
А гнев на милость я, помнится, сменила, когда выяснилось, что R. близко знаком с Исайей Берлиным, интеллектуальным кумиром моего поколения. Единицы читали его труды, но тысячи поклонялись Берлину, представленному нам Анной Ахматовой. Такой рекомендации было достаточно. А когда оказалось, что мой собеседник еще и вхож в личные апартаменты лорда Ротшильда, его явная принадлежность к мировому социализму перестала играть роль. Любопытство победило. И мы подружились домами.
У этого события было важное следствие — я узнала Бину, жену R., а в ней и через нее — урожденную израильтянку поколения основателей государства. Любую, каждую, всякую. В Бине они соединились. Она умела командовать армией прислуги, но могла и вымыть полы собственноручно, залихватски подоткнув подол за поясок юбки. Была она широка, но двигалась легко. Красота походки ценилась в старые времена, а вырабатывали ее палестинские девицы по старым рецептам: ношением корзин и кувшинов на голове. Так наставляла меня Бина.
Помимо науки ношения корзин и кувшинов на гордо поднятой голове, что заставляло ступни ног вытанцовывать грациозно и призывно, Бина обучалась литературе, математике и языкам в реальном училище, знаменитом на всю страну. Все выпускницы и выпускники этого учебного заведения до сих пор поддерживают между собой связь и стремятся все друг о друге знать, чтобы перемывать друг дружке косточки с полным знанием предмета. А вы и представления не имеете, какие люди вышли из этого училища! Министры, военачальники, литературные знаменитости, видные государственные мужи и жены этих мужей, все еще называющие друг друга школьными прозвищами.
У Бины была непонятная мне власть над бывшими соученицами. Она как была, так и осталась авторитетом. Возможно, потому, что точно знает, какой кондитер трех основных городов Израиля славен каким видом торта, в какой прачечной лучше всего крахмалят кружевные изделия, у кого шила платья Голда Меир, в каком году случилось то или иное событие израильской жизни, машину какой марки имеет смысл купить в текущем году, каковы культурные новости Парижа и Нью-Йорка и где именно должен поскользнуться молодой и нахальный член кнессета на пути к высоким должностям. Что подтверждает: ее школьный авторитет не был построен на слухах и домыслах.
Меир Амит (Слуцкий). 1950-е годы
И вот как-то я получаю приглашение на «костер у Амита» в День независимости. Попасть на эту самую знаменитую закрытую тусовку страны я даже не мечтала. Да и о том, что собой представляет явление под названием «Меир Амит», знала в момент получения приглашения не так уж много. К приглашению и чертежу, указывающему, как лучше доехать, была приложена записка: «И просим принести с собой две бутылки водки».
Я была уверена, что Бина имеет к этому приглашению непосредственное отношение. Поэтому совсем не удивилась, когда накануне события по телефону раздался бархатный баритон R., интересовавшегося, не нужно ли довезти нас до места. «На карте могут быть неточности, — сострил он, — эти ребята любят запутывать следы». Между тем я не сообщала о приглашении ни ему, ни Бине. Впрочем, R. тоже из «этих ребят», от которых у рядового гражданина страны и мира секретов быть не может.
Но вернемся к Меиру Амиту, уже, к сожалению, покойному. Когда состоялся «костер», о котором идет речь, он был, можно сказать, не у дел, рассорившись почти со всей тогдашней политической элитой в целом и оставшись с каждым в отдельности в наилучших и доверительнейших отношениях. Родился он в 1921 году в Тверии. Звали его тогда Меир Слуцкий. И был он двоюродным братом будущего поэта Бориса Слуцкого, родившегося в городе Славянске двумя годами раньше. Есть все основания считать, что кузены знали о существовании друг друга и обоим это не всегда казалось уместным.
Покинув Тверию, Меир недолгое время пробыл в кибуце в Галилее, затем посещал тель-авивскую школу «Бальфур», но уже в пятнадцать лет сменил фамилию на Амит, записался в «Хагану», предшественницу Армии обороны Израиля, и стал «нотером», что переводится как «полицейский» или «страж». Этим словом обозначали евреев, появившихся в 1936 году в британской мандатной полиции для защиты еврейского населения от арабских бесчинств и погромов. По сути, «нотрим» были теми, кого в фильмах об американском Диком Западе называют «рейнджерами».
«Нотрим» не только охраняли еврейские поселения. Они их создавали в рамках кампании «хома умигдаль» («забор и вышка»), когда в полном соответствии с мандатным законодательством за одну ночь строились вышка и вокруг нее забор, что сразу превращало это прежде не заселенное пространство в еврейское поселение. Затем «нотрим» защищали эти поселения от нападений арабов. А тем временем пространство внутри забора заполнялось палатками и времянками.
Таких поселений было создано 53, и столь большое их количество помогло в переговорах с ООН относительно создания еврейского государства. По официальной статистике всего в Палестине было то ли 600, то ли 4000 «нотрим» — число зависит от находчивости еврейских «рейнджеров». Один «нотер» мог выдать себя за целый полк, тогда как полк вполне мог уместиться в одном официальном удостоверении за всеми печатями, да еще выданном на несуществующую фамилию. Надо думать, что Амит был не последним в списках этого героического племени, поскольку немедленно с созданием государства и превращением добровольческой «Хаганы» в регулярную армию его назначили командовать батальоном. Было ему тогда 26 лет.
Рассказывают, что примерно тогда же шальная пуля отлетела от металлического портсигара в его нагрудном кармане, что спасло будущему генералу жизнь. Позже он был все же тяжело ранен, но уже в 1949 году вернулся в строй, получил назад свой батальон и взял с ним Эйлат. В 1950 году Амит становится командиром бригады «Голани», и его бригада в четырехдневной схватке побеждает сирийцев под Тель-Мутиллой. Амита обвинили в излишней рискованности операции, но проверяющий Моше Даян обвинения отмел. Началась ли многолетняя тесная связь между Амитом и Даяном тогда или раньше, сказать трудно. В то время подобные армейские накладки еще не расследовались ни СМИ, ни армейской прокуратурой.
В 1956 году Амит становится правой рукой Даяна. Во время Синайской кампании Даян оставляет его в штабе, а сам едет на линию фронта. Амит планирует операции, согласовывает позиции, принимает решения и, в сущности, руководит кампанией. Многие историки считают, что успехи ЦАХАЛа в той войне должны быть переписаны с Даяна на Амита. Но Амит никогда этого не требовал и остался любимцем и правой рукой мятежного гения израильских войн в черной наглазной повязке.
Однако в 1958 году всем казалось, что Амит кончает счеты, если не с жизнью, то с армией. После тяжелой катастрофы во время парашютных учений он 18 месяцев борется со смертью и инвалидностью. Несколько поправившись, уезжает в США, где получает ученую степень по экономике в Колумбийском университете. А вернувшись, становится главой армейской разведки. Армейская разведка тогда всячески противопоставляла себя «Моссаду», и наоборот. Никакого взаимодействия между этими службами не было. По этой причине Амит беспрестанно и весьма агрессивно нападал на руководителя израильской внешней разведки, знаменитого Иссера Харэля, поймавшего Эйхмана.
В конечном счете Бен-Гурион отстранил Харэля от руководства и назначил на его место Амита. Из-за столь экстренной процедуры Амиту пришлось в течение девяти месяцев руководить как армейской разведкой, так и «Моссадом». Такого не было в истории Израиля ни раньше, ни потом, но именно этот период сдвоенных функций и почти круглосуточных бдений облегчил Амиту задачу замены старых кадров новыми. Полагают, что за упомянутый период нашему герою удалось инфильтрировать «Моссад» кадрами из армейской разведки, поменяв почти на две трети весь состав.
В новой должности Меиру Амиту удалось много невероятного. Считается, что именно он превратил «Моссад» в то таинственное и уважаемое во всем мире заведение, каким он является сейчас. Ввел американскую систему двойного и тройного контроля и подчинения вместо дружески-компанейской расхлябанности прежнего правления. Внедрил компьютеризацию. Прекратил многолетнюю вражду между «Моссадом» и армейской разведкой. Наладил тесные связи с основными разведками западного мира. И не только западного.
Опасные игры велись, например, с лидером курдов Баразани. Какие-то шуры-муры происходили и в других направлениях, что привело к скандалу с убийством в 1965 году марокканского оппозиционера Бен Барки. История эта, надо думать, инспирировала не один детективный роман. Бен Барку выманили из Швейцарии во Францию, потом отвезли в имение французского гангстера, где убили и закопали. Данные о преступлении все же просочились. Де Голль орал на тогдашнего премьер-министра Израиля Эшколя, Эшколь — на Амита. Амит не остался в долгу. Он обещал, что уйдет с поста, только захватив с собой Эшколя, который эту операцию санкционировал. И заодно предсказывал большие неприятности всем, кто под него копает, тогда как будет совсем нетрудно доказать, что «Моссад» не имел никакого отношения непосредственно к убийству. Он только снабдил «кого надо» «чем надо».
Дело замяли. А Амит отправился с поручением в Вашингтон. Происходило это перед самой войной 1967 года. Там он встретился с Макнамарой и попросил о трех «мелочах»: а) обеспечить защиту в ООН б) нейтрализовать СССР в) восполнить боеприпасы после войны. Еще Амит обещал, что война продлится не больше недели и человеческие жертвы будут сравнительно невелики. «Я хорошо вас слушал и слышал», — кивнул Макнамара. Амит вернулся в Израиль и заявил, что у США не будет возражений, если Израиль начнет превентивную войну. Это мнение было диаметрально противоположным донесению министра иностранных дел Абы Эвена. Амит заставил правительство принять его точку зрения и, как он сам заявлял интервьюерам, «война была закончена не за шесть дней, а за первые три часа».
Дело в том, что под руководством Амита «Моссад» сосредоточил все усилия на получении разведданных, необходимых армии. В результате в первые же часы войны израильская авиация точно и аккуратно уничтожила всю вражескую авиацию до последнего самолета. Разбомбила ее на земле, прежде чем хоть один самолет успел взлететь, поскольку точно знала местоположение каждого самолета противника. Дальнейшее было, можно сказать, не войной, а зачисткой.
А годом раньше Амит преподнес западным коллегам невероятный подарок, закрывший вопрос о неприятностях с Бен Баркой. Ему удалось уговорить иракского пилота-маронита бежать в Израиль на новом тогда советском самолете «МиГ-21». Пилот был отпущен с миром, а новейший советский самолет, угрожавший Западу, был предоставлен специалистам для изучения.
Как именно удалось соблазнить иракского летчика рискнуть — этот вопрос интересует историков до сих пор. Никто не забывает, что именно Амит придумал название «медовая мышеловка» для тактики использования сексапильных сотрудниц в целях оптимизации работы вверенного ему учреждения. Еще сплетничают, что Меир Слуцкий-Амит и сам умело обращался с женщинами, но это — домыслы. В те далекие времена мужская сексапильность считалась частью харизмы, а не нравственной распущенностью. Которой генерал Амит, упаси Б-же, не страдал.
Список приключений Меира Амита долог. Из «Моссада» он ушел в политику, создавал и распускал партию, покидал социализм и возвращался к нему, был министром, потом — главой одного из самых успешных израильских промышленных концернов и т. д. и т. п. Было нечто невероятное в том, что я могу запросто войти в сонм его друзей, приятелей и уважаемых недругов, то есть всех тех, кто хоть что-то значит в этой стране. Я мысленно сняла шляпу перед Биной, а при личной встрече у ворот заветного дома, вернее, двора произвела этот жест, так сказать, фигурально.
Меир Амит. 2000-е годы
Вернее, фигурно, сняв несуществующую шляпу. Бина в ответ только похлопала меня по тыльной стороне ладони. Затем, повернув моего спутника вокруг его оси, подхватила его левой рукой, просунула правую под мой левый локоть, и мы поплыли по длинной гравиевой дорожке. Вдруг я резко остановилась, из-за чего мои спутники чуть не упали, поскольку мы были связаны сплетеньем рук. Они были недовольны мной, а я не могла отвести глаз от происходящего слева. Там, на скрещении дорожек, нежно чмокались вечные и яростные политические противники: левосмотрящая Шуламит Алони и правокосящий Рехавам Ганди. «Они целуются!» — воскликнула я. «Подумаешь! — пробормотала Бина. — Они же знакомы не первый день!»
С картины обыденного, можно даже сказать, рабочего поцелуя людей, олицетворявших для меня враждебные станы израильской политики, началось светопреставление. По дорожкам брели под руку люди, которые не должны были даже находиться рядом в кадре телехроники. Они перекрикивались, сталкивались, хохотали и вообще вели себя как школьники на переменке. Через час-два я плюхнулась без сил на скамейку, и никакие политические силы не могли бы меня с нее поднять. Напротив кинопроектор кидал на торец свежевыбеленной стены подрагивающие блики, складывавшиеся в нечетко различимые лица на фоне мерцающего кинокостра.
Во время нашего скитания по дорожкам мы набрели и на настоящий костер, вокруг которого сидели пожилые мужчины в костюмных двойках с оттянутыми книзу узлами галстуков и прыгали дети. Время от времени один из мужчин шевелил палкой в углях или зачитывал стих, очевидно известный и всем остальным. Несколько юнцов болтали на отшибе. Дети кидали в костер камешки. Кинокостер нравился мне больше. Бина лениво перечисляла имена тех, кто появлялся на стене. Скорее всего, среди них были и те, кто бродил по дорожкам или сидел вокруг «живого» костра. В кинокостерной проекции все они были молоды, растерянны и нахальны. Бина знала их с детства или с ранней юности и снабжала каждую смену кадра анекдотом из той, прежней жизни, лениво проталкивая слова сквозь пелену усталой дремоты. Так я выяснила, например, что хозяин тусовки, боевой генерал Амит, по меньшей мере трижды за жизнь спасавший Израиль, собирает куколок в национальной одежде, коих имеет уже больше тысячи.
— Не наигрался в детстве, — резюмировала Бина. — Тут большинство играет в игрушки. Кто в куклы, кто в солдатики. А этот, — выкрикнула она вдруг, уперев вытянутую руку в чубатый образ на стене, — писал замечательные стихи!
— А сейчас не пишет?
— Погиб, — произнесла Бина мрачно. — Только и он стал бы генералом и членом кнессета, а не поэтом, — добавила, снова впадая в полусонное и умиротворенное состояние. — Ты же сама слышала — из всех тут присутствующих ни один не хотел стать генералом или политиком. Пришлось.
А до того, как мы плюхнулись в изнеможении на скамейку под деревом, Бина водила нас по тропинкам большого двора, по которым гуляли шеренгами, парами и гурьбой компании пожилых мужчин в элегантных костюмах. Большинство были знакомы с Биной и кланялись. Она же представляла их нам весьма забавно. Например, так: «Это Иче. Он учился в “Реали”, но не доучился. А жаль, мог преподавать математику. Был послом в... — назывались весьма значимые страны мирового содружества. — А до того... о-го-го!.. однажды его вывозили из нашего посольства в багажнике машины американского военного атташе».
Любезнейший Икс, похожий манерами на румынского актера времен немого кино, процитировал что-то по-русски из «Онегина» и исчез, послав нам из-под фигурных усиков целую охапку воздушных поцелуев с запахом одеколона «Олд спайс». Бина величаво кивнула. «Всегда был джокер, — пробормотала ему вслед. — Но талантлив. Руководит банком, им довольны. Кто бы мог подумать?» Следующий Икс оказывался боевым генералом в отставке или главой целой отрасли промышленности. Но по Бине, не заставь их нужда стать генералами, банкирами или государственными деятелями, из всех мог получиться толк. Они могли стать неплохими живописцами или очеркистами. Прозаиками. Пианистами. Артистами или историками.
— Послушай, — спросила я Бину, — а почему это все хотели быть не теми, кем стали?
— Наверное, потому, что стали не теми, кем хотели, — лениво отозвалась Бина. — Время было такое. Нужно было строить страну. И защищать.
В этот момент появился R. Он не был на тусовке с самого ее начала, а подошел позже.
— Дела, — развел руками, — дела! Говорили ли вы с хозяином?
Мы переглянулись. Бина растерянно провела рукой по лбу.
— Забыла, — вздохнула она.
— Можно пожать руку и на выходе, — согласился R. — А насчет того, что все они стали не теми, кем хотели, это, конечно, неправда. Ну, представь себе: тебе двадцать три года, ты командуешь полком или батальоном и строишь государство, а все евреи мира от самых ничтожных до самых знаменитых поклоняются тебе, потому что ты строишь и их государство тоже. При этом ты командуешь ими, а не они тобой. Из этого нельзя выйти, как из наскучившей роли. Кстати, ты знаешь стихи поэта Бориса Слуцкого? Вспомни, пожалуйста. Тебя могут об этом спросить.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.