[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2012 АВ 5772 – 8(244)
ЧТО НАША ЖИЗНЬ? А КВЕЧ!
Майкл Векс
Жизнь как квеч
Пер.
с англ. А. Фурман
М.: Текст; Книжники, 2012. — 384 с. (Серия «Чейсовская коллекция».)
— Как поживаете, тов. Рабинович?
— Не дождетесь!
Серия «Чейсовская коллекция» пополнилась русским переводом одной из самых ироничных книг про идиш — «Born to Kvetch». Ее автор, канадский писатель и переводчик Майкл Векс, хорошо известен идишистам по обе стороны Атлантики.
Талантливый рассказчик и stand-up performer, Векс превращает традиционное повествование о языке идиш, его носителях и культуре в искрометный скетч, раскрывая самую суть еврейских идиом, дешифруя культурные коды, обнажая подноготную специфических метафор и явлений, ставших метафорами.
Что такое идиш? Это «язык-дибук, вселившийся в немецкий назло гоям и в теле немецкого совершивший свой Drang nach Osten», где заразился славянским местечковым духом-вирусом и понес его дальше.
Идиш давно стал органичной частью американской культуры, иногда узнаваемой, иногда нет. Глагол «to kvetch» («ныть»), как и многие другие слова и выражения из идиша, плотно вошли в cевероамериканский английский, породив даже отдельный культурный феномен — Yinglish, или Ameridish. Интерференция языков в этом случае оказалась гораздо более интенсивной, чем, скажем, взаимовлияние русского и идиша. Все-таки речь одесситов или криминальный арго начала XX века, в которых действительно сильно еврейское влияние, — это достаточно маргинальные зоны развития и применения языка. Америка здесь явно впереди, один только «bagel» чего стоит.
Что же найдет а простер шалешидес, он же а простер хай векайем, в книжке Векса? Интересно ли будет читать такой плотно нафаршированный идишизмами текст человеку, далекому от проблем идиша, а то и вовсе «Yiddish ignorant»? А каше аф а майсе. Тринадцать (и это не случайно!) главок-эссе охватывают практически все сферы функционирования идиша. Первые три посвящены происхождению языка, его корням, истории развития его диалектов. Автор каждый раз вплетает отдельно взятую историю в более широкий культурно-исторический контекст и одновременно разворачивает свой рассказ к читателю, прежде всего американскому, знакомыми местами. Упоминая, например, знаковые шоу Дика ван Дайка, «Three Stooges», сериалы Рода Серлинга или журнал «Mad». Оставшиеся 10 глав — удачная попытка «написать серию портретов» повседневной еврейской жизни с помощью еврейских же метафор. Еда, ухаживание и брак, секс, рождение и воспитание детей, смерть и, конечно, — а как же без них! — жалобы и проклятия, квечн ун клолес.
Для того чтобы читатель мог пробиться сквозь лес идишизмов, Векс дает ему в помощь список слов и выражений, встречающихся в тексте, — как правило, с небольшим культурологическим комментарием. Переводчик Ася Фурман добавила еще и примечания к каждой главе, в которых любопытный читатель найдет необходимые пояснения и ссылки на самые разнообразные источники. Как говорит Векс, «Библия и Талмуд для идиша — то же, что плантации для блюза. Разница только в том, что блюз далеко ушел от плантаций, а идиш, несмотря на все старания, так и не смог улизнуть от Талмуда».
— Ну, и что вы скажете за перевод?
— ЭТО перевод?
Таки да, это перевод. И очень неплохой. Хорошо ли это для евреев?
Еще одна клоц-каше. Для еврея, привыкшего десятилетиями жаловаться и оплакивать судьбы идиша, — это неправильная книга. Вряд ли она станет его настольным или карманным товарищем. Поскольку каждая страница напоминает о том, что идиш жил, жив и будет жить, мирцешем. Ну просто как гвоздь в сапоге.
Изданная впервые в 2005 году, «Born to Kvetch» неожиданно стала бестселлером, впоследствии неоднократно переиздавалась и успела вдохновить многих известных русскоязычных культуртрегеров, таких, например, как Псой Короленко или Умка. Векс очень удачно вписался в контекст новой пародийной американо-еврейской культуры, подготовленный переизданием Лео Ростена, пародиями Эллиса Вайнера и Барбары Дейвильман, романами и сценариями Майкла Чабона. Другие книги Векса, пока еще неизвестные русскоязычному читателю, это только подтверждают. «Shlepping the Exile» (1993, 2010), «Just Say Nu» (2007), «The Adventures of Micah Mashmelon, Boy Talmudist» (2007), «How to Be a Mentch» (2009), «The Frumkiss Family Business» (2010) могли бы украсить любую книжную серию соответствующей тематики.
А в 2013-м в издательстве «Scribner» должна выйти новая книга Майкла Векса — о еврейской пище, вкусной и полезной. Чистый нон-фикшн!
Анна Сорокина
Полная. Биография?
Михаил Аронов
Александр Галич. Полная биография
М.: Новое литературное обозрение, 2012. — 880 с.
Труд Михаила Аронова не может не впечатлять. Почти 900-страничный том, огромное количество фактов, свидетельств, воспоминаний, как письменных, так и устных. Год за годом, от одного события к другому прослеживается жизнь Александра Аркадьевича Галича, обрастая подробностями, наполняясь голосами его современников. Детство, семья, Литинститут и школа-студия Станиславского, студия Арбузова, первые актерские и драматургические опыты, война, послевоенные годы и пик популярности, первые концерты, опала, эмиграция. И произведения Галича не остаются без внимания. Пьесы, киносценарии, стихи, мемуарная проза — ничто, кажется, не забыто. Многочисленные цитаты, а иногда и пересказы (если речь идет о пьесах) — все это делает текст еще более весомым.
И все-таки том этот, при всей своей насыщенности сведениями самого разного рода, производит впечатление какой-то однобокости, недосказанности — как будто бреши зияют в повествовании. Книга Аронова о Галиче ценная, никаких сомнений — но вот можно ли ее назвать «полной биографией», насколько это справедливо? Подобного рода книги когда-то назывались гораздо более скромно: «материалы к биографии», то есть свод текстов и документов, который еще предстоит осмыслить, превратить в биографию. Биография — это ведь не просто факты, выстроенные в хронологическом порядке, более или менее разобранная гора свидетельств, но рассказ о жизни, осмысленной биографом. Биография — это очерк судьбы или версия судьбы. Этого в книге Аронова, к сожалению, нет. Из нее нельзя понять, как и почему менялось мировоззрение Галича, как из благополучного писателя он, по существу, сам себя превращал в диссидента. Как развивался его поэтический талант, наконец. Забавно, что едва ли не центральное место в книге занимает рассказ о КСП, о взаимоотношениях Галича с другими бардами: Александром Дольским, Высоцким, Кимом, Окуджавой. Нет, все это любопытно: как высказывался Галич об Окуджаве, а Окуджава о Галиче. Но вряд ли это главное. Даже из книги Аронова очевидно, что Галич явно выбивается из самодеятельной песни, у него другая генеалогия.
И уж тем более беспомощными выглядят попытки интертекстуальных, компаративистских наблюдений:
Возьмем лирическую тему. Если, скажем, в поэзии Галича нередко встречается образ Прекрасной Дамы, то у Окуджавы этому соответствует такой образ, как «Ваше Величество Женщина». И даже при описании мельчайших деталей внешности или действий персонажей нередко наблюдается сходство.
Сходство имеется в виду, например, такое: у Окуджавы говорится в описании «комсомольской богини»: «Лишь одно колечко рыжее на виске ее дрожит», а у Галича о Леночке-милиционере: «Чуть-чуть дрожит коленочка, а ручка не дрожит». В общем, дрожит и у того и у другого, то есть и у той и у другой. Сходство налицо, не возразишь.
Подобного рода наблюдений в книге множество. Но при этом пишет автор, скажем, о встрече Галича и Ахматовой в Ташкенте, ссылается на свидетельство, что Галич читал Ахматовой стихи, — и все, никаких комментариев. Спустя сотню страниц цитируется Юлия Иванова, которая вспоминает «рассказы мэтра об Ахматовой», но что это за рассказы — непонятно. Почему Чуковский считал Галича продолжателем дела Некрасова — неясно. И так далее.
Галич-поэт Ароновым не только вписывается в контекст советской лирики 1950–1970-х, но и объясняется этим контекстом. Странно и несправедливо. Неудивительно, что при таком подходе наиболее серьезные стихотворения (не жанровые) Галича остаются без внимания. О русской поэтической традиции не говорится вовсе, вскользь упоминаются проблемы веры, отношения с еврейством. Аронов невольно повторяет интерпретацию лирики Галича советскими современниками: мол, сатира, злая сатира.
В результате «полная биография» превращается в разрозненные лоскуты. Иногда яркие, интересные. Но и только.
Николай Александров
Аннотации
Петя Птах. ЬЯТЬЫ: Стихи 1996–2008 гг.
М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2011. — 96 с.
Петя Птах (р. 1978), как Гали-Дана Зингер или Александр Авербух, принадлежит к тем русскоязычным израильским поэтам, что дебютировали уже после отъезда из СССР. Несмотря на насыщенность культурными аллюзиями (что скорее правило для литературы этого региона), тексты Птаха принадлежат к тому многовекторному контексту русскоязычной поэзии 1990–2000-х, где сложнейшие теоретические разработки на равных правах совмещались с элементами контркультуры. И если в метрополии это в первую очередь относится к текстам Ирины Шостаковской, Данилы Давыдова, Дарьи Суховей, Марианны Гейде, то в израильской литературе самыми яркими именами данного, умеренно радикального извода поколения тридцатилетних являются покойная Анна Горенко и как раз таки Петя Птах, соединяющий синкретический и интеллектуальный подходы. Нередко его абсурдистский интеллектуализм доходит до самопародии: впрочем, быть может, это часть идеологии автора-трикстера. Но иногда автор начинает говорить вполне «серьезно», словно через голову болезненной иронии, которой наполнена книга:
что вы везете — ужасных зверей или действенный хлам? / огневоды вздохнули сказали везем укротимое пламя. / я бы с вами давно кабы вод не бывало над нами / впрочем первым — подавно и водно — никак не спасусь / ну хотите, я жесты огня перечту наизусть / я давно подглядел одного его лада / из поваренной книги узнал обстоятельства пламени редкой / оттого и влеком и живу целиком пополам.
Павел
Лемберский.
В пятьсот веселом эшелоне: Главы к роману
США: Franc-Tireur, 2011. — 220 с.
Павел Лемберский, наряду с Маргаритой Меклиной, — одно из главных имен русской прозы в Америке, продолжатель довлатовской линии. Вот и герои романа «В пятьсот веселом эшелоне» без умолку травят байки о своих злоключениях на чужбине, давно ставшей родиной. За плечами у каждого — интеллигентные и не очень родители, обязательный еврейский дедушка, сменивший множество профессий, но оставшийся собой, несколько неудачных романов и прочие хрестоматийные атрибуты, присущие их ровесникам и среде. По сути, персонажи Лемберского — вечные «младшие братья», потерявшие на чужбине советское/еврейское «айдентити» (это слово вызывает нешуточный гнев у одного из героев) и не приобретшие нового, американского. Роман по большей части состоит из диалогов и монологов, что позволяет назвать его полифоническим: герои-невротики расскажут вам обо всем на свете, дабы не выдать самого главного. Но тут-то и кроется причина авторского фиаско. Для эффекта недосказанности необходимо использовать язык, который будет максимально полно воспринят читателем. Однако, обращаясь к сленгу и знакам советских 1960–1980-х, Лемберский практически исключает такую возможность. В результате его текст прочитывается (не без труда) как археологический опыт, поражающий бессмысленностью находок.
Над аннотациями работал Денис Ларионов
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.