[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2012 ИЯР 5772 – 5(241)
Григорий Канович: «Главная синагога — это человеческое сердце»
Беседу ведет Нелли Портнова
В издательстве «Иерусалимского журнала» вышла книга Григория Кановича «Облако под названием Литва», составленная из рассказов, написанных в последние годы (см. отзыв в этом номере журнала). Корреспондент «Лехаима» расспросил писателя об этом сборнике, о романе «Очарованье сатаны», изданном в серии «Проза еврейской жизни» (см. о нем: Лехаим. 2009. № 1), и о судьбе израильской русскоязычной литературы.
Григорий Канович
Нелли Портнова Вы называете себя «русским писателем, пишущим на еврейские темы». А в справочных изданиях Г. С. Канович — «еврейский писатель, пишущий на русском языке», «русско-еврейский писатель», «израильский русскоязычный писатель» и, наконец, «литовский писатель»…
Григорий Канович Конечно, выбор языка имеет для писателя колоссальное значение. Есть языки, рассчитанные на относительно небольшое число читателей, например старомодный ныне идиш, а есть рассчитанные на многомиллионную аудиторию: русский, английский, французский. Но иногда этот выбор диктуется не зависящими от автора обстоятельствами.
Моим родным языком с детства был идиш, я на нем до войны свободно изъяснялся со своими родичами и земляками в Йонаве. Когда Литва вынужденно стала советской, я знал всего три русских слова: «Сталин», «Чапаев», «ура». Если уж мне было суждено стать писателем, то я, безусловно, должен был писать на идише. И был бы, может, больше доволен собой и своими сочинениями.
Но судьба в войну занесла меня в глубь России, я стал учить русский и начал жизнь сначала. Когда же я взялся за перо, то понял, что с помощью идиша, не очень жалуемого в СССР еще с предвоенных лет, я не смогу рассказать сородичам-евреям, которые поневоле обрусели, обо всем, что меня и их гнетет и беспокоит. Кроме того, и мой идиш был уже сильно подпорчен долгим пребыванием на чужбине: сначала в казахском ауле, потом в шахтерском городке на Урале.
НП Как бы то ни было, вы продолжаете традицию дореволюционной русско-еврейской литературы, которая обращалась к тому читателю, который у нее был. Леванда, Жаботинский или Бен-Ами пользовались государственным языком, но обслуживали еврейскую среду, развивали ее и старались сделать лучше. При этом русская литература служила образцом: Фруга называли «еврейским Некрасовым», «еврейским Надсоном», Юшкевича — «еврейским Чеховым», и эти сравнения льстили.
ГК С 1956 года я стал писать только о евреях, то есть о том, что лучше всего знал и в чем больше всего, как мне казалось, нуждались мои собратья. Тем не менее впоследствии я имел неосторожность заявить, что я русский писатель. Сами русские писатели могут не принять меня в свои славные ряды, это их право, но я себя по языку — главному инструменту в творчестве, — а если прибегнуть к патетике, то и по сути, по духу считаю русским писателем с сильным еврейским зарядом. Образно говоря, моей ракетой стал чужой язык.
Термин же «русскоязычный еврейский писатель», по-моему, стыдливо-охранительный, он возник из чувства неполноценности. Ведь никому не придет в голову Фазиля Искандера именовать абхазско-русскоязычным, а Юрия Рытхэу — чукотско-русскоязычным писателем. Еврейскими в полном смысле слова можно назвать только тех писателей, которые писали и пишут на идише или иврите.
НП Недавно на заседании Союза русскоязычных писателей Израиля было заявлено, что эта литература приказала долго жить. Каковы, на ваш взгляд, ее перспективы?
ГК Да, ее век недолог. Правда, пока рано говорить о кончине и публиковать некрологи, но будущего у нее нет, как не было его и у куда более мощного отряда русских писателей-эмигрантов в Берлине и Париже. Причины — доминирующая ивритская языковая среда и естественный уход основного потребителя, русскоговорящего человека старшего возраста. Что до молодых читателей, то для них определенный интерес могут представлять разве что «книги памяти», то есть воспоминания о наших дедушках и бабушках, написанные теми, кто не претендует на писательские лавры.
Так что судьба русскоязычной литературы Израиля предопределена. Кто-то из ее лидеров имеет шанс влиться в большую русскую литературу, ну а о рядовых, наверное, скажут словами популярной песни: «недолго музыка играла». Все, в конечном счете, зависит от уровня таланта.
НП Как складываются отношения русскоязычных литераторов в Израиле с писателями-«аборигенами»?
ГК Между русскоязычными и ивритоязычными писателями нет почти никаких контактов. Мы не сообщающиеся сосуды, а разные планеты. Помню только одно удивительное исключение — покойного Бенциона Томера, ободрившего и вдохновившего многих авторов-репатриантов своим внимательным отношением к ним.
Тем не менее даже по переводам мы можем и должны многому научиться у наших израильских коллег. Большая часть из них выросла в мошавах и кибуцах, они прекрасно изображают жизнь в нашей общей стране, ее людей, ее природу. Я до сих пор жалею, что рос в отрыве от природы. У нас в местечке не было воробьев, грачей, соловьев, а были птицы, не было кленов и лип, а были просто деревья. Бабушка, помню, кричала: «Не смотри на нее, а то она тебя заклюет». А что ее зовут вороной, бабушка не знала.
НП Одна из основных ваших тем — вступление в жизнь еврейского мальчика, живущего в многонациональной среде. Причем отношения между людьми разных национальностей неизменно складываются дружеские. С течением времени они становятся драматическими, во время войны — катастрофическими, но никогда на этом конфликте у вас не держится действие.
ГК Я сейчас пишу мемуарную книгу. Один из ее персонажей — литовец-полицейский, который говорил на идише лучше меня. Он приходил на Пасху к моему деду и просил у него мацы. Дед-сапожник грубовато шутил: «Но в ней же, Винцас, есть ваша кровь». «Много?» — спрашивал страж порядка. «А биселе (капелька)», — смеясь, отвечал дед. «Ну, раз капелька, то давай». Драки между евреями и литовцами у нас в местечке происходили только на футбольном поле после матча.
Но война все изменила. Многие литовцы, целые карательные соединения, стали мстить евреям за то, что те якобы все до единого служили в органах НКВД и рьяно поддерживали советскую власть. В оккупированной немцами Литве восторжествовала идеология мести, которая до поры до времени гнездилась в подполье, а потом выползла наружу. Евреев, надо признать, не любили и в предвоенный период, но эта нелюбовь не влекла за собой повсеместное кровопролитие, как в 1941-м.
НП Из Википедии: «Родился в семье портного, соблюдавшего еврейские традиции». У ваших героев странные отношения с Б-гом. Они верят в Него, некоторые из них молятся, но Всевышний не может их защитить, когда евреев уводят на смерть к Главной синагоге. Элишева бросается в реку оттого, что позволила себя крестить и осталась жива, когда ее отец и сестра погибли. Любящий ее Яаков хоронит «лучшую еврейку Литвы», читая кадиш, а «чуть поодаль от него, под сосной, по-литовски отрешенно творит свою молитву Ломсаргис», тоже любивший свою батрачку.
ГК С детства я был родителями приучен к тому, что Главная синагога — это человеческое сердце. Там живет Б-г, Его надо слушать и никогда не огорчать дурными поступками. И это гораздо важнее, чем ходить в Главную синагогу или в синагогу мясников и машинально творить молитву. Если Б-га нет в сердце, Его не найти нигде.
В каком-то смысле я разделяю точку зрения Амоса Оза, сказавшего: «Я в Б-га не верю, но я Его боюсь». Бен-Гурион понимал, что религия — это тот цемент, который скрепляет разнородные слои народа, и потому не отделил ее от государства. Наши раввины, мудрецы и наставники были подвижниками и на протяжении веков чуть ли не единственными хранителями еврейства. Но времена и функции меняются. И меняют всех. К сожалению, не всегда к лучшему.
НП Ваш последний роман о Катастрофе — на самом деле не совсем об этом. Вместе с гибелью Мишкине рушится микрокосм, и вы хотите найти какие-то общие закономерности поведения и судеб этносов, населяющих «облако под названием Литва».
ГК Передо мной стояла задача — попытаться найти причину событий, которые привели к гибели 210 тысяч евреев-литваков. «Очарованье сатаны» отличается от других моих романов разве только тем, что это, если можно так выразиться, тихий реквием, в нем нет сцен истязаний и убийств. Холокост, по-моему, начинается не с погромов, а гораздо раньше — с перерождения человека в зверя, в убийцу. Бывают периоды, когда сатана оказывается сильнее и привлекательнее Г-спода Б-га, потому что платит не библейскими заветами, а наличными. Сатана ведет постоянную охоту за людьми, он очаровывает их своими посулами и подачками. Мой роман о том, как проявляет себя человек в экстремальных ситуациях. Среди его главных героев нет бесспорных святых, как и нет стопроцентных подлецов.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.