[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2012 ИЯР 5772 – 5(241)
СДЕРЖКИ, ПРОТИВОВЕСЫ И АМБИЦИИ
основные элементы израильского балагана
Анна Исакова
Ни одна история не начинается с чистого листа, а уж предыстория создания нынешнего Государства Израиль, третьего или пятого-шестого государства евреев (это как посмотреть и как посчитать), на все том же крошечном кусочке по всем меркам никуда не годной земли, имеющей магическое свойство течь молоком и медом, и вовсе уходит в самую седую древность. Но нас в данный момент интересует только самая непосредственная предыстория создания современного Израиля как государственной системы. И она коротка. Настолько, что можно утверждать: это государство создавалось в спешке и не по заранее заготовленным планам, а несмотря на них и даже вопреки им.
Иммигранты. Хайфа. 1949 год.
Музей искусств Тель-Авива
Биографы рассказывают, что, пролетая над Угандой уже во времена Третьего рейха, Владимир Жаботинский, некогда с горячностью боровшийся против проекта создания еврейского государства в этой африканской стране, вздохнул и, понурив голову, признался: прими Сионистский конгресс в те, уже давние, времена план Герцля, большое количество евреев теперь удалось бы перевезти из Европы в еврейскую Уганду и спасти. Ведь поначалу Гитлер был готов на массовую эмиграцию евреев вон из Германии в любое место. Но места такого не нашлось. Ни одна страна не желала наплыва еврейских беженцев. И это стало кнутом, которым судьба словно понукала сионистских лидеров как можно скорее создать то единственное государство, которое будет всегда принимать евреев, чего бы это ему ни стоило.
Так оно и осталось вплоть до нынешних времен. Правда, израильский закон позволяет отказать в приеме инфекционным больным, людям с нетвердой психикой и преступникам, а также евреям, перешедшим в другую веру, но примеры подобной дискриминации единичны. Самое громкое из этих дел — отказ во въезде американскому мафиози Меиру Ланскому, кстати широко и охотно жертвовавшему на сионистские дела. Но не забудем главного: в 1948 году, когда с фашизмом было покончено, сотни тысяч уцелевших евреев еще неприкаянно бродили по Европе, томились в пересылочных лагерях и погибали в локальных погромах от рук бывших соседей. И их нужно было спасать. И все же, несмотря на страшную спешку, Бен-Гурион сотоварищи, создавая государство, озаботились его будущим характером и постановили, что будет оно еврейским и демократическим.
Это стало основополагающим принципом и одним из главных направлений в определении характера государственного строительства. Оно до сих пор имеет силу конституционного параграфа. Можно даже утверждать, что именно по этой причине Израиль так и не стал социалистическим. Демократический Израиль не позволял поднять руку на частную собственность. А спор о том, должен ли Израиль быть еврейским по форме и демократическим по содержанию, или наоборот, ведется по сей день. И ничего схоластического в этой одержимости теоретическим вопросом нет.
Огромный список книг, то ли прочитанных, то ли лишь собранных Бен-Гурионом в его библиотеке, интересен еще и тем, что сей социалист и безбожник до конца жизни оставался непременным читателем еврейских религиозных текстов. Был ли он знатоком Библии и Талмуда или только слыл таковым, утверждать сложно. Но страстным почитателем еврейской культуры во всех ее проявлениях несомненно был. И, согласно биографической литературе, интересовался еврейскими религиозными, историческими и литературными источниками не только из общего интереса, но и с непременным намерением понять, что такое неалахическое еврейство и есть ли оно в природе.
Тогда этим вопросом было занято большинство еврейских интеллектуалов Палестины, Европы и остального мира. Почему? А потому, что традиционно еврейское во многом не совпадает с традиционно демократическим. И тот, кто хотел примирить еврейское и демократическое в структуре еврейского государства или в собственных отношениях с окружающим миром, был вынужден искать иное определение еврейского или демократического, нежели было принято.
Так, скажем, Владимир Жаботинский в самые последние дни своей жизни был занят вопросом алахического социализма, в основном доброхотной десятиной и юбилейным годом. В этот год, который по традиции наступал каждые 50 лет, традиционно полагалось освобождать должников от долговых обязательств и перераспределять земельные наделы. Библейский социализм вряд ли имел место в исторической практике, но предположение Жаботинского о том, что ответ лежит не в переопределении еврейства, а, скорее, в переформулировке понятия «демократия», оказался пророческим.
На избирательном участке во время муниципальных выборов в
Тель-Авиве.
1950 год. Музей искусств Тель-Авива
Оставим в стороне библейский социализм и зададимся простым практическим вопросом: что делает еврея евреем, если он не ходит в синагогу и в микву, не пытается выполнить хотя бы часть заветов, более того, не соблюдает субботу и не помнит наизусть молитву «Шма»? И сразу отметим: ровно те же вопросы задавали себе веком и двумя ранее так называемые «апикойресы», в переводе — «эпикурейцы», а по смыслу — безбожники. Разница между прежними временами и нынешними состоит только в том, что прежде апикойресы были в основном людьми высокообразованными, а после Катастрофы безбожие стало массовым.
Заметим, что и сегодня еврейские интеллектуалы заняты тем же вопросом, поскольку большая часть предложенных решений была опробована и отвергнута.
Но сосредоточимся на проблемах государства евреев, связанных с решением этой неразрешимой проблемы. Дело в том, что в результате веяний времени демократия и алахические нормы расходятся на все большее расстояние, тогда как необходимость обеспечить именно еврейский характер государства становится политически все более насущной. Как, впрочем, и необходимость сохранять демократический характер государства, строящего свои отношения с внешним миром именно на этом признаке.
Приведем несколько примеров. Скажем, еврейский характер государства в большой степени закреплен приверженностью еврейскому календарю. Между тем демократический характер государства предполагает привязку к международно принятому григорианскому календарю. В результате постоянно встает вопрос о возможностях совмещения деятельности израильской биржи со всеми прочими биржами мира, или вопрос создания иной, нежели существующая, парадигмы выходного дня, похожего на выходной в любой иной части света. С работающим транспортом и открытыми магазинами, театрами и музеями. И это далеко не единственное несоответствие между алахой и демократией.
Как, например, можно обосновать, используя демократические принципы, свободный въезд в Израиль неалахических евреев и вовсе неевреев, подпадающих под действие закона о возвращении, со строгим ограничением въезда таких же неевреев, на которых закон о возвращении не распространяется? Закон о возвращении вообще является законом не только дискриминационным, а потому антидемократическим, но заодно и антиалахическим.
По сути это закон, увековечивающий нацистские нюрнбергские постановления, определявшие, кого именно гестапо следует отлавливать на предмет последующего уничтожения по причине еврейства. Так, согласно алахе, еврей только по отцу, но не по матери евреем не считается. Не считается им и «внук еврея», иначе говоря, еврей только по деду. Но закон о возвращении позволяет и тем и другим «репатриироваться».
Почему? А потому, что нюрнбергские законы были еще свежи и живы в памяти отцов-основателей государства в момент его создания. И решение, согласно которому тот, кого нацисты считали евреем, предназначенным к уничтожению, всегда найдет в государстве евреев приют, тоже получило статус конституционного параграфа.
Стэнли Фишер
Проблемы с выдачей еврея, укрывшегося в Израиле от правосудия, возникают часто. И хотя формально человек, скрывший тот факт, что он совершил преступление до въезда, подлежит экстрадиции, Израиль предпочитает судить своих граждан сам. Преступление ведь нужно еще доказать. А преступник всегда может утверждать, что в чужой стране к нему отнесутся плохо, поскольку он еврей.
Практическая сиюминутность, казалось бы, теоретической дилеммы «ми ху йехуди?» («кого считать еврем?») проявляется постоянно. И хотя существует неписаное правило не поднимать этот неразрешимый вопрос без нужды, он всплывает вдруг из самых неожиданных ситуаций.
Скажем, в правительственную каденцию 1999–2001 годов, когда автор статьи являлась советником премьер-министра по интеграции, а Йоси Бейлин — левый радикал, один из инициаторов «мирного процесса Осло» и сторонник превращения «еврейского государства» в «государство всех его граждан», — был министром юстиции, между ними (нами) произошла достаточно резкая дискуссия. Повод был, казалось бы, сторонний. Йоси Бейлин считал, что следует постепенно отменить нелиберальный и дискриминационный закон о возвращении, а в качестве первого шага и потому сиюминутно запретить въезд по параграфу «внук еврея». И не почему-нибудь, а потому, что по этому параграфу в страну тек тогда не ручей, а бурный поток эмигрантов из развалившегося СССР, не имевших к еврейству даже косвенного отношения.
Миха Линденштраус
Правда, вопрос еврейства не был столь уж важным фактором для супергиперлиберального министра юстиции. Проблема состояла в том, что был он, этот поток, не супергипер и даже не просто либерально настроенным. Любить соседей-арабов, как самих себя, и голосовать за идеи Бейлина он, по всем опросам, не собирался. И, соответственно, снижал шансы министра юстиции на уничтожение определения «еврейский» относительно Государства Израиль. Моим же аргументом в этом споре был наивно-недоуменный вопрос, не начинает ли почтенный либерал с дурного конца, поскольку собирается сделать закон о возвращении не менее, а более дискриминационным, исключив из списка потенциальных граждан очередную категорию? На этом спор фактически закончился. Закон остался нетронутым.
Между тем автор данной статьи тоже не раз выступала в дискуссиях и газетных статьях против Закона о возвращении. Правда, на совсем иных основаниях. А именно потому, что его слепили из нюрнбергских законов наоборот и получалось, что именно нацисты определили за нас, что такое неалахическое еврейство. В своих статьях и выступлениях я предлагала заменить Закон о возвращении Законом о въезде, сделав его основным, то есть по сути конституционным. И включить в этот закон параграф, согласно которому человек, считавшийся евреем в стране отбытия, всегда сможет найти приют и защиту в еврейском государстве.
Но вернемся к спешному созданию государства и издержкам этого процесса. Тот, кто думает, что проблема состоит или состояла только в практическом несоответствии еврейской алахи принципам супергиперлиберальной демократии, ошибается. Демократия определялась тогда иначе, и только спешка не позволила решить многие вопросы, которые так и остались нерешенными. В частности, кнессет первого созыва так и не смог договориться относительно конституции. Одни считали, что она необходима, другие — что вовсе не нужна. Но даже те, кто хотел принять конституцию, не могли договориться относительно многих параграфов. И было решено постепенно принять основные законы, которые будут заменять параграфы конституции до тех пор, пока набор этих, уже согласованных кнессетом, законов не составит полный комплекс, который и будет принят в качестве конституции.
Так бы оно и тянулось века, если бы в начале 1990-х годов Верховным судом, да и всем юридическим направлением, не стал управлять выдающийся юрист, профессор юриспруденции Аарон Барак. Этот Барак (не путать с Эхудом Бараком, героем войн и политиком) не считается супергиперлибералом, поскольку при возникновении несоответствий между демократическими положениями и нуждами обороны заботился, скорее, о последних, считая, что демократия имеет право на самозащиту. Однако либералом он все же является. О проблемах нестыковки супергиперлиберальных или, скорее, анархических норм с государством как структурой нужно говорить отдельно. Возникают они чуть ли не каждый день и являются не менее насущными, чем скрещение демократического характера государства с его еврейским характером.
Однако Аарон Барак знаменит не столько судебными решениями по сложным и сущностным вопросам нашего существования, сколько тем, что сумел судебным путем заставить принять два дополнительных закона, определяющих и защищающих права человека, а заодно сделать их и все остальные основные законы нормативно конституционными, подчинив им остальные законодательные постановления. В самом примитивном изложении законодательная революция Барака, как ее стали называть, заключалась в том, что основные законы теперь нельзя изменить простым парламентским большинством, а главное — не может быть принят никакой закон, противоречащий основному.
С этой инициативой изменился не только процесс принятия государственных решений, изменился весь прежний баланс сил. Если раньше силовой вектор проходил через партии и кнессет, то сейчас в эту систему включился еще и Верховный суд (БАГАЦ). Как-то именитый член кнессета объяснял мне военные хитрости манипулирования властью. С его точки зрения, наилучшим средством является принятие закона, который будет «багиц», то есть непременно отменится БАГАЦем как несоответствующий одному из основных законов. «С одной стороны, — объяснял мне, желторотой, закаленный в парламентских войнах боец, — ты выполнил обещания, данные избирателю, с другой — не навредил государству».
Не знаю, насколько эта система принятия-непринятия решений распространена, но вот уже почти два десятилетия мы наблюдаем беспрестанную войну между Верховным судом и кнессетом. А в последние годы это противостояние усугубилось возникновением новых силовых линий. И — я вижу в этом доказательство немалой роли личности в истории — все началось с избрания сильных и амбициозных фигур на должности главы Госбанка и государственного контролера.
Глава Госбанка Израиля, Стэнли Фишер, всемирно известный финансист, призванный на должность Нетаньяху в бытность того министром финансов, строит свой вектор силы на авторитете. Что правда, то правда, приход Фишера обеспечил Израилю мягкую посадку на поле всемирного экономического кризиса, что было признано всеми экономическими авторитетами в мире. Об этом много писали и пишут журналы, посвященные экономике. Но нас интересует другое.
Стэнли Фишер ухитрился так выстроить свой имидж финансового гения, коим он, очевидно, является, что его слово, то есть слово учреждения, контролирующего всю финансовую систему страны, стало непререкаемым, напоминая силу основных законов. Ни копейки не может быть потрачено из госбюджета, если Фишер считает, что тратить эту копейку не имеет смысла.
Другой силовой вектор пытается выстроить государственный контролер Миха Линденштраус. До него заведение госконтроля было чем-то вроде фонового ворчания — подотчетные предприятия проверялись, отчеты, один другого суровее, составлялись, вручались, принимались и погружались во тьму долгих ящиков, которые когда-никогда приоткрывались журналистами.
Не то теперь. Линденштраус использует СМИ, интригует, скандалит и в конечном счете умело превращает свое заведение в фактор силы. Можно спорить, правомочно ли все, что он делает, но нельзя оспорить тот факт, что институт госконтролера стал действенной функцией в системе сдержек и противовесов, заменившей вертикаль власти, построенную еще Бен-Гурионом.
Эта американская система управления государством при помощи скрещивающихся силовых линий, контролирующих деятельность друг друга, напоминает мне церковку на цепях, которой гордится Венеция. Фундамент церковки стоит на плавающем грунте, поэтому стены не скреплены намертво, а оставлены скользить одна против другой, сдерживаемые цепями. Вся эта система поскрипывает и колышется, но стоит, говорят, уже несколько столетий, хотя венецианская лагуна никак не успокаивается, и здания, сцепленные стенами намертво, трескаются и разрушаются.
В строительстве я ничего не понимаю, но американская система власти, на мой взгляд, обеспечивает единственно возможный при либерализме баланс сил в государственной политике. Ничто не зависит от одного вектора силы, ни одно постановление не является окончательным, ни одна проблема не требует и не переносит ультимативного решения. Время и обстоятельства всегда могут вмешаться и сдвинуть то, что напоминало скалу, завалившую вход в пещеру. А главное — ничто не зависит от активности или пассивности той или иной силовой точки, поскольку хоть одна такая точка обязательно станет активно функционировать и «разбудит» остальные. Думаю, что к системе противовесов, сдержек и амбиций следует относиться как к необходимой приставке к демократии, которая, конечно, имеет много минусов, но лучшей системы управления государством человечество, по мнению Черчилля, пока еще не придумало.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.