[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2012 НИСАН 5772 – 4(240)
Терц, Аржак и другие
Михаил Майков
В последнее время в толстых журналах появилось несколько весьма любопытных мемуарных публикаций, тематику которых можно условно определить как «еврейско-диссидентскую». В этом ряду выделяются прежде всего «Воспоминания старого пессимиста» Игоря Голомштока (Знамя. 2011. № 2–4).
Голомшток — фигура легендарная. Искусствовед, близкий друг Андрея Синявского и его соавтор по первой советской монографии о Пикассо, на процессе Синявского—Даниэля он отказался отвечать на вопрос, от кого получал сочинения Абрама Терца и Николая Аржака, был привлечен к уголовной ответственности и приговорен к полугоду принудительных работ. После этого его уволили с работы, отстранили от преподавания в МГУ, рассыпали набор книги о современном западном искусстве. В 1972 году Голомшток эмигрировал в Лондон.
Разумеется, все эти эпизоды подробно описаны в его мемуарах. Но не меньший интерес представляют и фрагменты, посвященные московско-колымскому детству автора (перед войной его мать завербовалась врачом в поликлинику при колымском золотом прииске), лагерным нравам, увиденным глазами подростка, и последующему, по возвращении в Москву, «восхождению от примитива к Homo Sapiens». В еврейских реалиях порой возникает некоторая путаница: «Отец отца (мой дед) был габаем (т. е. караимским раввином)». Но это искупается колоритностью описаний — хотя бы другого деда, со стороны матери, родом из кантонистов: «Дед, Самуил Григорьевич, преферансист и выпивоха, работал коммивояжером от известной тогда чешской обувной фирмы “Бата”. По выходным у него дома в Томске собиралась компания для игры в преферанс и… за игрой, под закусочку строганиной и пельменями, спокойно выпивала с полведра водки».
Голомшток находит любопытный композиционный ход — ссылаясь на то, что «в памяти сохраняются только фрагменты, обрывки, кусочки прожитого», он делает свое повествование дискретным, строит его как цепочку отдельных портретов и мемуарных фрагментов. Порой эти фрагменты представляют собой готовые новеллы, как, например, рассказ о директоре каргопольского музея, который распродавал музейную коллекцию икон, чтобы содержать детей, учившихся в Ленинграде. Когда это вскрылось, «Николай Иванович сжег все инвентарные книги, достал из витрины старый пистолет, вышел из музея и застрелился, оставив после себя записку: “Прошу похоронить меня, как собаку, а шубу отдать тому, кто меня похоронит”».
Или такая история, записанная со слов Даниэля, которому рассказал ее сослуживец по фронтовой разведке:
Большая и очень бедная еврейская семья. Перед праздником, на котором по ритуалу полагалось есть гуся, патриарх семейства дядя Давид отправился к резнику в соседний городок с двумя гусями. В автобусной давке один гусь сдох, и резник отказался резать дохлую птицу. Дома за столом, ко всеобщему удивлению, дядя Давид придвигает к себе блюдо и съедает целого гуся.
Где-то в начале войны. Группа разведчиков продвигается на запад, а навстречу на восток движется поток еврейских беженцев. И вдруг этот приятель Даниэля видит среди толпы свою семью. Он бросается к дяде Давиду — куда? что? как? зачем? Дядя Давид не реагирует и только повторяет: «Не надо было есть гуся». Весь этот кошмар он воспринимает как кару Б-жию за нарушение им Закона.
Голомшток предлагает читателю ряд портретов неофициальных художников: Анатолий Зверев, Владимир Яковлев, Борис Свешников и московских интеллектуалов 1960-х годов: философы Александр Пятигорский и Георгий Щедровицкий, редактор издательства «Искусство» Юрий Овсянников, легендарный мандельштамовед Александр Морозов, священник Александр Мень.
Множество ярких персонажей, достойная позиция самого мемуариста, его умение замечать парадоксальное и абсурдное (замдиректора банка, где работает выпускник Финансового института Голомшток, раскрывает газету и читает вслух о злодеяниях убийц в белых халатах, а в это время по радио в доказательство пролетарского интернационализма передают цикл еврейских песен Шостаковича и «репродуктор орет женским голосом: “…врачами, врачами стали наши сыновья — э-эх!”») — все это делает «Воспоминания старого пессимиста» увлекательным и содержательным чтением. «Знаменская» публикация заканчивается отлетом автора из Шереметьево и надписью «Конец первой части», позволяющей рассчитывать на продолжение, рассказывающее о четырех эмигрантских десятилетиях.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.