[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАРТ 2012 АДАР 5772 – 3(239)
Вера Чайковская
К истории русского искусства. Еврейская нота
М.: Три квадрата, 2011. — 156 с.
Искусство радости
Коллекций творений еврейских художников немало. Можно назвать некоторые имена собирателей: Ицхак Тшува, Иосиф Хахами, Яков Перемен, Габи и Эми Браун, Александр Фельдман и др. Один из них — Александр Шмуклер, при чьем содействии вышла книга художественного критика Веры Чайковской, ставшая своеобразным комментарием к его и подобным коллекциям.
Задача исследования заключалась в попытке — по возможности — выискать некую национальную специфику в искусстве художников-евреев. Чайковская, переработав свои многочисленные публикации в прессе (ссылок, к сожалению, нет), объединила их под одной обложкой. И, сложив пасьянс из разных художников и их картин, пришла к выводу: еврейское искусство — искусство радости.
В единомышленники автор призвала Бердяева, утверждавшего, что религиозное сознание иудеев ориентировано на грядущий приход Мессии и устроение земных дел в духе справедливости, христиане же на земное блаженство не надеются, перенося все свои упования на иное бытие. Потому-то еврейское искусство более мягкое, радостное, открытое чувственному миру, в отличие от русской строгости.
В русской традиции принято с брезгливостью относиться к скромному уюту, житейскому счастью, непременно требующему эпитета «мещанское», в то время как евреи больше доверяют простым вещам и любуются их материальной плотностью. А вот и пример: Кузьма Петров-Водкин и Давид Штеренберг почти одновременно, в 1917–1918 годах, пишут натюрморты с селедкой. В суровые послереволюционные годы селедка входила в паек. Для Петрова-Водкина быт, однако, не существенен, художник натюрмортом (внешне весьма, впрочем, изысканным) обобщает образ аскета, подвижника революции, к мирским радостям равнодушного. Штеренберг же пронизан доверием к вещам, он их разглядывает, стремясь передать вожделение изголодавшегося человека, увидевшего простую, но вкусную еду. Истинное величие — в возможности предаваться радости, даже когда бедствуешь. Штеренбергу достаточно изображения двух селедок на ослепительно-белом блюде, дабы передать нехитрое ощущение земного гнезда, домашнего угла.
У Саврасова, он в пасьянсе следующий, русская природа дана в хлябях и распутице, пускай под крики весенних грачей, холсты же Левитана напоены предчувствием, ликованием и нежнейшим трепетом. Валентин Серов еще в 1887 году, работая над «Девочкой с персиками», признавался: «Я хочу, хочу отрадного и буду писать только отрадное», каковое стремление противопоставлено исконной суровости русского искусства. Роберт Фальк прощался с авангардом, смеясь. «Красная мебель» буквально пронизана чувством радостного ликования, детского озорства. Его натюрморты — живописец именовал их «кардиограммами души» — высвечивали самые сокровенные переживания, передаваемые с веселым порывом к освобождению от груза мудрости затверженных истин.
Через годы революции, войны и сталинский террор Александр Тышлер пронес замешанный на любви и нежности сказочно-лучезарный мир. Своим искусством, этим «коктейлем» из странного и страшного, Тышлер «пел песенку», идущую от сердца. Даже изображая страшное, например убойщиков и быков на бойне, он изживал рисунком собственные непридуманные страхи.
Друг юности Тышлера Александр Лабас черпал вдохновение в научных открытиях и техническом прогрессе, оставаясь поэтом каждого мгновения земного бытия. Кстати, несмотря на увлечение художника дирижаблями и поездами, самолетами и автомобилями, в его вещах нет характерного, например, для Дейнеки жесткого конструктивизма — скорее юношеский утопизм и сказочность. «Невольно вглядываешься в фотографии художника, — пишет Чайковская, — может, какой-нибудь блаженный? Нет, лицо строгое, суровое, почти угрюмое». Иные критики пытались связать творчество Лабаса с немецким экспрессионизмом — напрасно. Жизнелюбие и напор делали художника прямым антиподом немцев, в своих полотнах смаковавших зловещее. Не случайно автор приходит к выводу, что Тышлер и Лабас чрезвычайно близки Шагалу в тяготении к изображению видений, снов и космических фантазий.
Эстет Меер Аксельрод в «пейзажах счастья» не отражал «волчий» оскал даже в самые глухие советские годы. Простыми движениями кисти и карандаша он «наддувал» тепло особого духовного пространства, где можно было жить и творить. Кажется, в его работах не найти черт национального колорита, его манера сдержанна, но тем не менее артистична, привержена жизненным деталям и любит «чепуху».
В работах Льва Табенкина, в особенности поздних, Чайковская обнаруживает серовское стремление найти «отрадное» в реальной жизни. Наш современник Семен Агроскин в натюрмортах изображает шаткие стремянки, обшарпанные шкафы, допотопные чемоданы, замызганные вешалки, но в этом хламе советского быта мастер ищет не умирание, а жизнь, словно подчеркивая основную мысль исследователя, что «мир держится на радости, еврейская же нота в русской культуре звучит “земным счастьем”, пусть даже подсвеченным трагизмом».
Лиза Иршаи
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.