[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАРТ 2012 АДАР 5772 – 3(239)
ШАР ГОЛУБОЙ
отраженное эхо одного эпизодаиз жизни шестого любавичского ребе 1
Михаил Горелик
ВДРУГ У РАЗБОЙНИКА ЛЮТОГО СОВЕСТЬ Г-СПОДЬ ПРОБУДИЛ
Рассказанная Нахмансоном и воспроизведенная в книге Ребе2 байка отделилась от текста, зажила своей собственной жизнью, стала фольклорной, приобрела склонность к метаморфозе. Пример тому —«Хасидский вальс», написанный Даниэлем Клугером3.
Шел по стране девятнадцатый год.
Дымом и снегом дышал небосвод.
Власть поднималась и падала власть,
Чтобы подняться — и снова упасть.
Ветер с разбегу ударил в окно.
Нынче в местечке от флагов красно.
А в синагоге молился раввин,
Был он тогда в синагоге один.
Только промолвил он:
«Шма, Исраэль!» –
Дверь синагоги слетела с петель.
Черная куртка, в руке — револьвер:
«Ты — мракобес и реакционер!»
…Лампа, наган и нетронутый лист.
Перед раввином — суровый чекист.
Глянул с усмешкой и громко сказал:
«Вижу, раввин, ты меня не узнал!»
«Ну, почему же? — ответил раввин. —
Ты — Арье-Лейба единственный сын.
Не было долго в семействе детей.
Он поделился бедою своей
И попросил, чтобы я у Творца
Вымолил сына — утеху отца.
Помню, я долго молился — и вот
Вижу, что сын Арье-Лейба — живет».
«Где же хваленая мудрость твоя?
Птичкой порхнула в чужие края?
Ребе, молитвы свои бормоча,
Вымолил ты для себя палача!»
«Знал я об
этом, — ответил старик, –
Делать, что должно, я в жизни привык.
Жертвою стать или стать палачом –
Каждый решает — а я ни при чем».
Лампа, наган да исчерканный лист.
Долго смотрел на раввина чекист.
Черная куртка, звезда на груди...
Дверь отворил и сказал: «Уходи...»
Что там за точка средь белых равнин?
Улицей снежной проходит раввин.
То ль под ногами, то ль над головой
Крутится, вертится шар голубой…4
Даниэль Клугер сейчас будет петь «Хасидский вальс»
Замечание крохобора: отворить дверь, слетевшую с петель, затруднительно.
В 1919 году орденом Красного Знамени («звездой на груди») награждены были немногие, по пальцам перечесть: надо было иметь какие-то чрезвычайные заслуги. Автор придает герою особый статус. Если не считать, конечно, что дело только в рифме, — это предположение мы с негодованием отвергаем.
Даниэль Клугер говорит (точнее, пишет): «Эта история случилась с Любавичским Ребе Иосифом-Ицхаком»5. В воспоминаниях Ребе история с молитвой рассказана гэпэушником — Ребе не подвергает ее сомнению, но никак и не подтверждает. Вопрос о ее правдивости остается открытым. В «Хасидском вальсе» та же история рассказана раввином, свидетельствующим таким образом о ее подлинности.
Даниэль Клугер переносит действие в другое время и в другое место, персонажи другие, контекст другой, конец другой. Убирает персонажей второго плана, оставляя лишь двух антагонистов, от чего они как бы вырастают, становятся символическими фигурами. Суровый местечковый чекист — символ революции с ее атрибутами: кожаная куртка, звезда, наган, расстрельный лист; ребе — символ старого, со «Шма Исраэль», обреченного уничтожению мира. Время года художественно инвертировано: Ребе был арестован летом — здесь зима. Метель революции. Метафизическая метель. Аллюзия на Блока.
У Даниэля Клугера Гражданская война — в чистом виде внутриеврейская, парадоксальным образом границы местечка расширяются вдруг до земного шара, конфликт антагонистов становится всемирной драмой.
Сюжет баллады исторически неправдоподобен: в 1919-м чекисты по местечкам раввинов не отстреливали — других дел хватало. Какой-нибудь богунец или таращанец наколоть на штык — да, мог, но только по пьяни, с гусем под мышкой, без специального расстрельного листа и марксистского базиса.
В рассказе Нахмансона рождению своему чекист обязан не Ребе, а его отцу — Шолому-Дов-Беру, пятому Любавичскому Ребе. Но ведь Даниэль Клугер пишет не оперативный отчет о происшествии в местечке. Историческая скрупулезность в таких случаях необязательна.
Интересно вот что, и это гораздо важнее исторических несовпадений: сохраняя моральную коллизию первоисточника, Даниэль Клугер разрешает ее по-иному — не так, как было, а как должно было бы быть. Сясным и однозначным, не требующим интерпретации смыслом (моралью), в готовом виде предлагаемом читателю (слушателю). С победой добра над злом здесь и сейчас. Пишет своего рода икону. Слово праведника достигает сердца грешника — тот (в отличие от Нахмансона с Луловым) моментально раскаивается, не берет грех на душу, совершает тшуву — кто бы мог ожидать?
Такое упрощение вполне художественно оправдано: баллада должна быть проста и прозрачна, жанр сложности не выдерживает.
Что теперь будет с нашим еврейским мальчиком? Боюсь, до 1937-го ему не дожить: ведь он отпустил врага народа — мракобеса и реакционера. Сцена из романа Виктора Гюго «Девяносто третий год». Придется суровому, но давшему моральную слабину чекисту ответить перед товарищами по всей строгости революционного времени, революционного правосознания и скорого революционного правосудия, не отягченного буржуазной формальной процедурой.
Раввин и чекист Даниэля Клугера вызывают в памяти другую типологическую пару: священника и лейтенанта из гриновской «Силы и славы». Но там все кончается, как положено, расстрелом и контрольным выстрелом в голову — лейтенант, духовный брат чекиста, не подвел: верен долгу, верен принципу, верен психологической и исторической правде. И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной —чтоб пристрелить, конечно, зачем же еще?
Все-таки однозначный оптимистический финал вызывал у автора сомнения. И он сделал еще один вариант песни, выкинув предпоследний куплет, от чего финал потерял однозначность, вообще надо поломать голову, чтобы понять, что произошло: «Может, его выпустили — и это идет он сам. А может — расстреляли, и это лишь чудится чекисту (которого ведь самого в 37-м спустили в подвал)»6.
Для баллады чересчур мудрено, первоначальный вариант с его простотой и внятностью много лучше.
Если имеется в виду расстрельный подвал, то Даниэль Клугер, как мы знаем, не прав, во всяком случае, в отношении Нахмансона. Да и Лулов расстрелян был в 1940-м. 1937-й, скорее, символический год. Ивообще — здесь это уже совсем не имеет значения.
ВУ ИЗ ДОС ГЕСЕЛЕ, ВУ ИЗ ДИ ШТИБ?
Завершается клугеровская баллада цитаткой из давнего шлягера: «Юность Максима», 1934 год. Любимый многими поколениями советский секс-символ Борис Чирков. В новом контексте слова приобретают иной смысл. Такой постмодернистский анахронизм. Вот текст из кино:
Крутится, вертится шар голубой,
Крутится, вертится над головой,
Крутится, вертится, хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть.
Где эта улица, где этот дом,
Где эта барышня, что я влюблен?
Вот эта улица, вот этот дом,
Вот эта барышня, что я влюблен.
Не утихают споры, откуда этот текст взялся. На статус первоисточника претендуют, кажется, шесть песен. Википедия утверждает, что первоисточником может быть равновероятно русский или еврейский жестокий романс — остальные производны.
Быть может, в памяти Чиркова, когда он импровизировал на съемочной площадке (из его воспоминаний мы знаем, что импровизировал7), всплыли только те слова, которые он и напел, — быть может, он помнил еще кое-что. Во всяком случае, вот начало русского городского романса, в котором есть поиски дома с улицей, озабоченный барышней кавалер и много чего другого:
В Москве проживала блондинка,
На Сретенке, в доме шестом,
Была хороша, как картинка,
И нежная очень притом.
Ах! Крутится, вертится шарф голубой,
Крутится, вертится над головой,
Крутится, вертится, хочет упасть.
Кавалер барышню хочет украсть.
Таких прехорошеньких ручек
Не видел на свете никто.
Ходил к ней кудрявый поручик
В нарядном и светлом пальто.
Ах! Где эта улица, где этот дом?
Где эта барышня, что я влюблён?
Вот эта улица, вот этот дом,
Вот эта барышня, что я влюблен.
<...>
И далее в том же духе. Не шар, но шарф. Про шарф и про барышню — это такой переменный припев. Прилипчивая — хожу и бормочу: таких прехорошеньких ручек. И «ах!» мне тоже очень нравится. Важные вещи моментально улетучиваются, а всякая ерунда застревает в памяти.
А вот еврейский текст (без шара и шарфа):
Ву из дос геселе, ву из ди штиб?
Ву из дос мейделе, вемен х’hоб либ?
От из дос геселе, от из ди штиб,
От из дос мейделе, вемен х’hоб либ
Ву из дос тайхеле, ву из ди мил?
Ву из дос дерфеле, ву из ди шил?
От из дос тайхеле, от из ди мил,
От из дос дерфеле, от из ди шил.
Арайн ин ди штибер,
майн вейтог из гройс,
Алц из геблибн а холем нор блойз.
Ништо мер дос геселе,
ништо мер ди штиб,
Ништо мер дос мейделе,
вемен х’hоб либ.
А вот не претендующий на художественные достоинства подстрочник:
Где эта улочка, где этот дом?
Где эта девушка, которую я люблю?
Вот эта улочка, вот этот дом.
Вот эта девушка, которую я люблю.
Где эта речушка, где эта мельница?
Где эта деревушка, где эта синагога?
Вот эта речушка, вот эта мельница.
Вот эта деревушка, вот эта синагога.
Вхожу я в этот дом — горе горькое! —
Все теперь только сон.
Нет больше этой
улочки,
нет больше этого дома,
Нет больше этой
девушки,
которую я люблю.
Что там такое стряслось? почему ничего не осталось? куда подевалось? с какой стати? — остается только гадать. Вариант сестер Берри, возвративших песне статус шлягера, открывает глаза на детали любовной драмы. Песня поется, естественно, от лица девушки, но никакого трибадизма, как вам могло прийти в голову? Бедняжка входит в этот самый дом и — горе мне! — видит на коленях у милого (ингеле) другую девушку. Кому бы такое понравилось? Потому что прежде, чем войти, надо постучать и дождаться «войдите». А предварительно позвонить? Ума не хватило? Но она, видно, совсем ополоумела от любви.
Афиша фильма «Юность Максима».
Кукрыниксы. 1934 год.
Шестирукая царская охранка пытается поймать Максима,
разбрасывающего листовки с текстом песни про шар голубой (с нотами).
Утраченная и вновь обретенная барышня дышит духами и туманами
В русском варианте кончается все тоже ужасно:
Всегда так на свете бывает.
Окончился этот роман.
Мужчина от страсти пылает,
А женское сердце — обман.
Еврейский жестокий романс простодушен, русский — вполне игровой, что само по себе наводит на мысль, что еврейский текст первичен. «Барышня, что я влюблен» наводит на ту же мысль: грамматически неидеальный вариант замещения идишской строки. Правда, в этой неправильности есть свое обаяние.
Даниэль Клугер наверняка слышал сестер Берри — не мог не слышать. Голубой шар автоматически вызывает в памяти:
Ву из дос геселе, ву из ди штиб?
Ву из дос мейделе, вемен х’hоб либ?
С той оговоркой, что сестры пели все-таки на несовпадающем с литературным стандартом украинском идише: «Vi iz dus gesele» и пр.
Даниэль Клугер сочинил неплохую музыку. Только зря он это сделал. Надо было взять то, что связалось уже в памяти и с шаром голубым, и с «где эта улица?». Акцентировать связь. Или уж тогда — без шара.
Википедия датирует оба текста (еврейский и русский) концом XIX — началом XX века.
С тех пор много воды утекло. Контекст изменился. Риторический вопрос стал горестным. Любовная драма выцвела и поблекла. Нет больше ни улочки, ни дома, ни мельницы. Нет синагоги. И девушки, которую я любил, тоже нет. И раввина с чекистом. Никого. Сгинули еврейские местечки вместе с обитателями. Сделалась метель: были — как не были, унеслись в небо с дымом и снегом8.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
1. См.: Михаил Горелик. Раввин и чекист. Лехаим. 2012. № 2.
2. Речь идет о шестом Любавичском Ребе Йосефе-Ицхаке Шнеерсоне (1880–1950). Нахмансон и упоминаемый далее Лулов — евреи-гэпэушники, участвовавшие в аресте и допросах Ребе.
3. Даниэль Клугер (1951) — физик, журналист, писатель, бард (диск «Еврейские баллады»). Живет в Реховоте.
4. Цитирую по тексту в «Живом журнале» Даниэля Клугера: http://dkluger.livejournal.com/89918.html. Исполнение песни: http://mi-israel.org/content/view/209/.
5. Цитирую по тексту в «Живом журнале» Даниэля Клугера.
6. Там же.
7. Юрий Бирюков. Крутится, вертится шар голубой... Родина. 2006. № 8.
8. У Бориса Хазанова есть роман «Далекое зрелище лесов». В конце его заколдованную деревню со всеми любовными и историческими страстями заносит снегом метафизическая метель. И тоже — как бы и не было. Но это он не про еврейское местечко — про Россию.